Революция субъектов. Два издания одной повести Аркадия и Бориса Стругацких

60-е годы прошлого века видятся сейчас взбаламученным морем социальных потоков, причем не обязательно ювенильных. В мутной толще социума исследователи различают два мощных движения. Первое — формирование общества потребления. Второе — противоположно направленное — становление человека как независимой личности. Ценности мира, заявляли его адепты, надо строить, начиная с индивида, а не структур общественных и государственных. Польский психолог Казимеж Обуховский утверждает, что в тот временной интервал случился революционный переворот в человеческих умах и отношениях: «Культуру людей-предметов заменила культура людей-субъектов» [Обуховский 2003: 251]. В некотором смысле мы можем предполагать, что в этот период представление о человеческом обществе как сумме технологий (термин Станислава Лема) заменяется ощущением, что главное на Земле — все-таки человек. В качестве поддержки Обуховский выбирает своего соотечественника, прозаика Витольда Гомбровича, который в 1961 году утверждал, что «сегодня каждый из нас должен самостоятельно обдумать мир и жизнь, поскольку авторитеты закончились» [Обуховский 2003: 249].

Восстание против машинной, предметной цивилизации началось прежде всего в молодежной среде. Бунты, которые сотрясали Западную Европу и Северную Америку, можно расценивать как восстание людей против машинизированного мира, Мира Второй волны, если воспользоваться терминологией Элвина Тоф­флера. Сущность индустриальной цивилизации определяется несколькими характеристиками, такими как стандартизация, специализация, синхронизация, концентрация, максимизация, централизация. Они-то и стали мишенями для атаки людей, выбирающих новый модус существования.

Большинство яростных конфликтов в наших школах, в бизнесе и в правительствах в действительности сконцентрированы именно на этой полудюжине принципов, поскольку люди Второй волны инстинктивно используют и защищают их, тогда как люди Третьей волны бросают им вызов и нападают на них [Тоффлер 2004: 93].

Молодые люди более остро ощущают несправедливость социума, чувствуют себя чужаками в окостеневшем мире. «Нас не любят, нам только покупают игрушки» — было написано на одном транспаранте, который несли студенческие активисты. Центром восстания 1960-х годов принято считать 1968 год. Но бунт начался задолго до этой даты и не закончился с ней. Обстоятельное исследование этих социальных потрясений предложил британский исследователь Ричард Вайнен в работе «Долгий ’68. Радикальный протест и его враги». По его представлениям, «68-й растягивается на несколько десятилетий» [Вайнен 2020: 11]. Возможно, мы сейчас ощущаем на себе его последствия, поскольку элиты современного общества состоят именно из действующих лиц той эпохи. Но для нашей работы важны психологические следствия антипредметного восстания: «Наиболее важные последствия 68-го проистекали именно из тех решений, которые индивиды теперь могли принимать относительно собственной жизни» [Вайнен 2020: 499].

Так, исследователь утверждает, что существенные изменения произошли даже в медицине. Врачи начали отказываться от представлений об индивиде как части многомиллиардного множества и «отстаивали личностный подход к пациенту» [Вайнен 2020: 500].

К сожалению, британский историк ограничивается моделью западной цивилизации. То, что происходило восточнее железного занавеса, кажется ему величиной пренебрежимо малой. А между прочим, революция субъектов развивалась и в восточной части Европы. О проблемах молодежного бунта советских школьников и студентов мы уже писали [Соболь 2013]. Но и в русскоязычной прозе, адресованной более широкой аудитории, тоже совершается переход от предметного рассмотрения социума к субъектному.

Хорошей иллюстрацией этого тезиса служит одна из ранних повестей Аркадия и Бориса Стругацких, точнее различия в двух последовательных ее изданиях. Братья Стругацкие — писатели, значимые по крайней мере для трех поколений — родившихся в 1920-е годы, их детей и внуков. Их книги формировали менталитет многих людей, влияющих на развитие и современного социума. Так, известный политик и публицист Борис Вишневский признается: «Для моего поколения — родившегося в первое послевоенное двадцатилетие — фантастика вообще и творчество АБС в особенности стали в значительной мере определяющими» [Вишневский 2013: 5].

Повесть первоначально называлась «Возвращение» [А. Стругацкий, Б. Стругацкий 1962]. Таково было ее рабочее название, которое издательство не разрешило переделать в «Полдень, XXII век». Эта фраза стала подзаголовком в первом издании. А во втором, напротив, основным названием сделалось «Полдень…», а уже «Возвращение» попало в скобки подзаголовка [А. Стругацкий, Б. Стругацкий 1967].

Фабула повести состоит в описании общества будущего, земного социума XXII столетия. Туда переносится звездолет, отправленный в экспедицию в 2017 году, то есть в наше время, которое братьям Стругацким казалось далеким будущим. Проводниками в мир совершенного будущего оказываются двое космолетчиков, оставшихся в живых. Их глазами и видит читатель сложно устроенный мир, в котором нет государств, правительств, а главными людьми в Совете, управляющем нашей планетой, оказываются врачи и учителя. Это, безусловно, утопия, но такая, что и современный исследователь вспоминает ее с ностальгической завистью:

Это то самое царство свободы, о котором мечтали классики марксизма, где люди избавятся от бремени отчуждения, эксплуатации, социальных антагонизмов, где возникнет свободная и плодотворная игра сущностных сил человечества, где материальное изобилие будет одновременно и результатом, и условием продуктивной практической деятельности, увлеченного познания, духовного совершенствования [Амусин 2013: 226].

Сами авторы вспоминали, что задумали книгу в начале 1959 года, а работа шла до июня 1962 года, когда было получено разрешение из Главлита. В заявке Стругацкие писали, что собираются «показать неисчерпаемые технические и творческие возможности человечества. Показать, что люди будущего — именно люди, не утратившие ни любви, ни дружбы, ни страха потерь, ни способности восхищаться прекрасным» [Б. Стругацкий 2018: 48].

Для себя же и для близких по менталитету читателей писатели формулировали задачу более развернуто:

Нам казалось чрезвычайно заманчивым и даже, пожалуй, необходимым изобразить МИР, В КОТОРОМ БЫЛО БЫ УЮТНО И ИНТЕРЕСНО ЖИТЬ — не вообще кому угодно, а именно нам, сегодняшним, выдернутым из этого Советского Союза и из этого самого «момента» [Б. Стругацкий 2018: 55].

Авторы вспоминали, что наполнили этот мир своими друзьями, честными, чистыми, мужественными людьми, «превыше всего ценящими творческий труд и радость познания» [Б. Стругацкий 2018: 57]. И читатели приняли это общество практически безоговорочно. «Писатели-фантасты описывали совсем другой мир — будущий, но при этом твой, несомненно, твой, с героями, похожими на тебя, мыслящими, как ты» [Володихин, Прашкевич 2012: