Пятый угол

Если постмодернизм все-таки существует и если я все-таки, как считают некоторые критики, постмодернист, то мне переключиться на критику ничего не стоит. Ибо девиз постмодернизма (если бы он, этот девиз, был): «Нам внятно все!»

И вот я уже поступил постмодерново, так как девиз этот, с одной стороны, взят у Блока, но с другой стороны (корявость фразы пусть не смущает – постмодернисту многое позволено, чего нормальным людям нельзя), – так вот, с другой стороны, тайно отсылает к названию статьи Андрея Василевского в «Новом мире»: «Вот Слаповский, который способен на все !» Само это название тоже постмодерническое и насквозь ремйнисцировано. Во т, с одной стороны, напоминает о смешной кличке маленького литератора, хоть и дяди Пушкина, Василия Львовича, а с другой стороны, – будучи развернуто в фразу, -явно отсылает к строке того же Пушкина «Вот и Свиньин, российский жук » (да и стихотворение озаглавлено – «Собрание насекомых»!). Который – усмешливый кивок в сторону несерьезного дома, который построил Д ж е к. Ведь можно было бы проще: Слаповский, способный на все. Можно -да нельзя. Хотя и в данном варианте определения способный на все предостаточно – особенно для рубрики из жизни, а не литературы: «Их разыскивает милиция», например. Процитировав и прокомментировав названье статьи, я не столько отмстил Андрею Василевскому (припостмодернячив восклицательный знак, которого у автора нет), на которого обиды не держу, сколько попытался доказать сам себе, что постмодернизм существует и проник везде – иначе я не взялся бы не за свое дело.

Ибо если его нету, то, во-первых, я, значит, не постмодернист, поскольку невозможно принадлежать к несуществующему течению, а во-вторых, должен нижеследующий текст либо не писать, либо писать писательски, не перевоплощаясь в критика, но писать писательски описателях – дело каверзное и трудное, гораздо легче перевоплотиться в критика.

И тут (пропало вступление!) я вспомнил о пути третьем: не писательском и не критическом, а – читательском. Тем более, что читатель я и по душе, и по образованию (филолог), и по недавней службе – работал в отделе прозы журнала «Волга».

Однако и это обман.

Все проще: мне хочется кое-что сказать о современной прозе – не как читателю, не как писателю, не как воплотившемуся в критика постмодернисту, а всем, так сказать, своим неделимым существом.

Предыдущие же навороты, между прочим, это – уже разговор о современной прозе – в форме одной из форм, извините, этой самой современной прозы. Как бы эпилептический припадок куклы-марионетки, которую расчетливо дергает за ниточки умняга-кукловод.

Я предполагаю, что людям, читавшим мои вещи, интересней конкретные суждения: кого люблю, кого не люблю, что понравилось, что – не очень. Без фокусов. Я сужу по себе: когда я читаю, например, интервью с кем-то из писателей, то меня увлекает речь о литературе на уровне чуть ли не бытовом. Дескать, недавно книгу А. С. прочел. Неплохая книга! Или, дескать, книгу В. С. прочел. Чуть не стошнило, знаете ли… И я сравниваю, соглашаюсь или внутренне спорю, – в общем, как это у книголюбов на кухне принято- было. Потом прошло, а теперь, кажется, опять начинается.

Я начну с близкого. Им, пожалуй, и закончу. О дальнем для меня скажут другие, – меня не заботит. О странностях литературного процесса позаботятся третьи. Высказать парадоксальное мнение по поводу того, о чем все высказываются, сумеют четвертые. Меня же больше интересует пятый угол. Которого вроде бы нет, по крайней мере о нем не толкуют с оживлением и задором, там икону никто не спешит вешать, но никто и паутины не различит. Тот самый пятый угол, который любезен вообще литераторам, мною уважаемым, и поэтому для меня он более реален, чем доступные всеобщему обозрению четыре угла.

Валерий Володин. Мы с ним товарищи по работе, мы печатаемся в том же журнале, которому служим, мы соперники. Может быть, я Сальери, с легкой и веселой- и зыбкой- известностью Моцарта (в узких, конечно, кругах, как и всякий нынешний литератор), а он Моцарт с «глухою славою» Сальери. Да и повадками мы с прототипами наоборотно схожи. Интересный получился бы сюжет о двух творцах: сумрачный, неспешный, немногословный Моцарт и контактный, разбрасывающийся Сальери. Занятно, правда? Но убийства не будет. Мы оба – хорошие, добрые люди.

Он труден для чтения.

Обычно я говорю всем так: