№2, 1977/Обзоры и рецензии

Путешествие в мир Слуцкиса

Л. Теракопян, Миколас Слуцкие. Очерк творчества, «Советский писатель», М. 1976, 294 стр.

Мы привыкли упрекать критику и в отставании от жизни, и в отставании от литературы и зачастую не отдаем себе отчета в том, насколько вырос сегодня уровень изучения текущего литературного процесса. Мы выстраиваем иерархическую лестницу между литературоведением и критикой, если не вслух, то про себя отдавая предпочтение «строгой» науке… Новая книга Л. Теракопяна «Миколас Слуцкис» и в том и в другом отношении напоминает нам о реальности. Это ведь характерная черта критики последнего десятилетия – появление целого ряда монографических работ о современных советских писателях, активно действующих в текущей советской литературе, а тем самым – и о литературном процессе, взятом в наиболее ярких и представительных его моментах. И это ведь именно такого рода критика ставит в затруднительное положение любителей четкой «классификации»: художник еще не успел «отлиться в бронзу» и бог знает, как там с ним будет через двадцать – тридцать лет, а критик уже берется за перо, вникает в незавершенный творческий путь, сравнивает, сопоставляет, скрупулезно анализирует отдельные произведения, цитирует письма, обращается к вариантам…

И еще одна общая мысль, на которую наводит книга Л. Теракопяна. Есть такой апробированный жанр – «критико-биографический очерк»: немного биографии, потом пересказ первого произведения, еще немного биографии – и пересказ второго… В предисловии автор пытается нас убедить, что написал «не монографию о Слуцкисе, а очерк его жизни и творчества», ибо «монография – жанр особый», куда более фундаментальный и серьезный. Я проверил по словарю: «…Научный труд, разрабатывающий какой-либо отдельный вопрос, одну тему». И никаких расшаркиваний!

Думается, что Л. Теракопян написал именно монографию и занимается в своей книге тем, чего, по его собственному определению, «требует монография»: занимается «рассмотрением всех или почти всех фактов деятельности писателя, исчерпывающим их анализом, тщательной систематизацией и т. д.».

Однако дело, в конце концов, не в терминах, а в том, что называемый по старинке «очерком жизни и творчества» жанр существенно трансформируется, ибо эмпирическая описательность, положенная в его основу, перестает удовлетворять критику, стремящуюся ныне и к историко-литературным и к теоретическим обобщениям.

Это стремление, качественно меняющее масштаб критической мысли и сам уровень анализа, выражено в книге Л. Теракопяна весьма отчетливо: творческое развитие М. Слуцкиса предстает перед нами в его постоянных и живых контактах с национальной классической традицией (П. Цвирка, Ю. Жемайте, Й. Билюнас), с современными литовскими прозаиками (Ю. Марцинкявичюсом, А. Беляускасом, В. Сириус-Гирой, Й. Авижюсом, Ю. Пожерой), с С. Залыгиным и Ю. Трифоновым, М. Траатом и В. Ламом… Таким образом, творческий портрет писателя «вышивается» на канве современного советского литературного процесса в целом, тех его тенденций и движущих сил, которые М. Слуцкису наиболее близки и созвучны, в формировании которых художник своим творчеством непосредственно участвует.

С другой стороны, очень характерно запечатлевшееся в книге Л. Теракопяна «самосознание» современной советской критики: автор ощущает себя работающим не изолированно, но вместе, плечом к плечу с другими своими коллегами по литературному «цеху». Отсюда столь частые здесь ссылки на мнения литовских критиков – К. Корсакаса, А. Бучиса, В. Кубилюса, Й. Ланкутиса, на книги и статьи Е. Горбуновой, В. Львова, Б. Рунина, Л. Аннинского и др., на высказывания писателей, выступающих в роли критиков, – на статьи самого М. Слуцкиса, на суждения Э. Межелайтиса, А. Алексина и др. (жаль только, в книге отсутствуют библиографические сноски).

Сейчас все шире распространяется взгляд, согласно которому критика – это одновременно и сфера литературоведения, и сфера литературы, – взгляд, мне кажется, совершенно справедливый. Живая индивидуальность критика, его личность, его стиль выступают перед читателем значительно ярче и играют в критическом произведении гораздо большую роль, нежели, скажем, в сугубо академическом исследовании. Конечно, в книге Л. Теракопяна главный «герой» – Миколас Слуцкис, но она многое говорит и о самом авторе – человеке вдумчивом, объективном, столь же доброжелательном, сколь и требовательном, воспринимающем литературу любовно и эмоционально. Анализ произведений Слуцкиса не оголен в своем рационально-исследовательском пафосе, но движется параллельно художественной мысли писателя, и в ходе его критик создает как бы свои собственные своеобразные «портреты» рассматриваемых произведений. При этом сам процесс анализа разворачивается, что называется, на наших глазах: Л. Теракопян «обнажает прием» («Честно говоря, не в моих привычках начинать разбор вещи с выявления стержневой идеи»); уточняет свои собственные прежние позиции («В свое время я писал о том, что в «Чужих страстях» Слуцкис после многолетнего перерыва возвращается к эпической манере повествования. И писал, как теперь вижу, неточно»); объясняет читателю внутреннюю логику повествования («Такой контраст лучше, чем что-нибудь другое, поможет выявить эволюцию художника»). Надо сказать, что подобные интонации выглядят в книге чрезвычайно привлекательно.

Несомненно, роднит книгу Л. Теракопяна с жанром «очерка жизни и творчества» хронологический принцип построения: от ранних сборников рассказов М. Слуцкиса «Великая борозда» и «Адомелис – часовой» к повести-роману «Добрый дом», завершающему первый период его творчества; от «Доброго дома» – к циклу «Как разбилось солнце» и сборнику рассказов «На юру», то есть к новеллистике второй половины 50-х годов; затем путешествие по романам – «Лестница в небо», «Адамово яблоко», «Жажда», «Чужие страсти»; и, наконец, сборник «Девичье воскресенье», повесть «Отдых», пьеса «Не бешеная ли твоя собака?».

Надо сказать, что именно этот принцип сегодня явственно обнаруживает свои уязвимые места, ибо произведения самого разного художественного уровня неизбежно уравниваются в правах, тем более что критик чрезвычайно скрупулезен в рассмотрении всех фактов творческого пути Слуцкиса, и мы несколько устаем от анализа вариантов и мотивов ранних рассказов, которым отведена – непропорционально их значению – добрая треть книги. К тому же хронология нередко заставляет автора искусственно прерывать рассмотрение той или иной проблемы, а затем вновь возвращаться к ней на материале последующих произведений, что мешает целостному восприятию творческого облика писателя.

Однако по внутренней структуре и «сверхзадаче» перед нами, конечно, не «очерк жизни и творчества», но монографически сосредоточенное, интенсивное погружение в художественный мир писателя, и здесь Л. Теракопян в высшей степени последователен. Его интересуют главные тенденции, идеи и образы творчества М. Слуцкиса, рассматриваемые в единстве и принципиальной целеустремленности творческих исканий литовского прозаика, а не в количественном «накоплении» все новых и новых произведений.

С этой точки зрения организующими центрами книги становятся такие проблемы, как связь социального и индивидуального бытия героев Слуцкиса, эпический подтекст его лирической прозы, мастерство психологического анализа, художественное осмысление соотношений современного и исторического материала, гуманистическая позиция писателя, роль гармонии и синтеза в его концепции человека и т. д.

Отсюда и основной принцип исследования – о каком бы конкретном «отрезке» творческого пути Слуцкиса ни шла речь, критик держит в поле зрения весь его художественный мир в целом и соотносит все со всем. Правда, порой, признаться, постоянные параллели и сопоставления, возвращения в «прошлое» Слуцкиса и – на новых витках анализа – подытоживание «пройденного» кажутся даже отвлекающими внимание от развития основного сюжета, но одновременно здесь коренится и главное методологическое достоинство книги.

Можно было бы долго говорить о точных и серьезных размышлениях Л. Теракопяна, связанных с самыми существенными чертами творческого развития и художественной манеры М. Слуцкиса. Например, о том, как, на взгляд критика, эволюционировала романтическая линия в произведениях писателя – от достаточно поверхностного, идиллического пафоса ранних рассказов до подчас драматического противопоставления мечты и реальности в зрелых романах, до возникающей именно на почве романтической неудовлетворенности и непримиримости жажды гармонии. Или о «традициях трезвого, лишенного идеализации отношения к деревне, к крестьянину, традициях непреклонной правды, обнажения социальной сущности характера», живущих в его произведениях. Или о том, как «Лестницей в небо»»лирическая проза вторглась в заповедные владения прозы эпической – в область крестьянской жизни». Или об «остро конфликтной городской теме» у Слуцкиса, в которой именно форма внутреннего монолога, «обязывающая художника самым добросовестным образом следовать по извилистым лабиринтам человеческих переживаний, чутко улавливать процесс их рождения и развития, помогла ему выявить прочную взаимозависимость повседневного, на первый взгляд узколичного, бытового» – с социальным и общезначимым, с «эпическим потоком истории»…

Л. Теракопян, кстати говоря, постоянно уделяет внутреннему монологу пристальное внимание, и это вполне понятно, ибо речь идет о художнике, который разработкой этой повествовательной формы многое внес не только в литовскую прозу, но и в современный общесоветский литературный процесс. Нельзя не поддержать мысль критика, что «было бы ошибочно связывать форму внутреннего монолога лишь с модернистскими влияниями. Эта форма естественна для реалистического, сосредоточенного на постижении психологии человека, диалектики его души, романа». Я бы даже развил эту мысль дальше – не стоит вообще обеднять реализм, отдавая кому-либо на откуп богатые возможности психологического анализа, открытые еще Л. Толстым и Достоевским в художественном воспроизведении потокасознания (по отношению к которому внутренний монолог является всего лишь частью целого)… Ведь это именно поток сознания имеет в виду критик, когда пишет: «В творчестве Слуцкиса самодвижение персонажей стало непрерывным… Сознание Ромуальдаса Альксниса подобно реке вбирает в себя притоки новых впечатлений – ее воды то светлеют, то темнеют, то разливаются, выйдя на равнину, то грозно бурлят в теснине противоречий… События общественной жизни, люди, отношения с ними, удачи и неудачи- все это ежедневно, ежечасно, хотя и не на равных правах, участвует в сотворении мира души».

И именно внутренний монолог как локальная форма, а не поток сознания как постоянно существующая реальность внутренней психологической жизни человека обнаруживает, думается, свои ограниченные художественные возможности (которые могли бы быть рассмотрены в книге более подробно), заставляющие Слуцкиса от романа к роману расширять крут объективированных повествовательных средств изображения: ведь обращение к традиционно-объективированной эпической манере повествования в «Чужих страстях» все же сопряжено отнюдь не только с тем, что образ героини, как полагает критик, не вынес бы какой бы то ни было «психологической перегрузки»…

Совершенно справедливым представляется мне все то, что пишет Л. Теракопян о художественных исканиях Слуцкиса в связи с темой быта и его влиянием на духовный облик героев современной советской прозы: «Для Слуцкиса и Трифонова, Залыгина и Лама обращение к быту означает не уход от социально-гражданственного, а движение к нему». Нельзя не поддержать и полемику книги с неоднократно звучащими в критике (и не только по отношению к Слуцкису!) нотами противопоставления «интимной, семейной жизни» и жизни общества в целом: в рассуждениях такого рода «чувствуется какое-то пренебрежение к тому, что «варится в личном котелке», недооценка сферы интимной, семейной жизни вообще. Между тем исследование любви для настоящей литературы всегда было исследованием содержательным, общественно значимым, служило действенным средством раскрытия личности, ее духовного потенциала»…

Монография Л. Теракопяна, с ее обстоятельным и аргументированным анализом творческой эволюции одного из ярко одаренных современных советских прозаиков, с ее вниманием к движению литературного процесса в целом, с ее острым ощущением не только идейно-эстетической, но и собственно поэтической ткани литературы (об этом объем рецензии, к сожалению, не позволяет поговорить подробнее), – хороший вклад в коллективную историю современной советской многонациональной литературы, которая создается и будет продолжать создаваться по мере развития самой литературы большим и сильным отрядом советских критиков, дружно работающих сегодня во всех республиках.

Слова автора о том, что он не претендует на полноту исследования, с которым гораздо более успешно мог бы справиться литовский критик, и что его цель скромнее – «дать представление о художнике по переводам», – вполне понятны. Однако сам факт все более частого появления работ русских критиков, обращающихся к творчеству писателей братских республик, весьма примечателен и свидетельствует о новом уровне единства многонационального советского литературного процесса.

Статья в PDF

Полный текст статьи в формате PDF доступен в составе номера №2, 1977

Цитировать

Ковский, В. Путешествие в мир Слуцкиса / В. Ковский // Вопросы литературы. - 1977 - №2. - C. 266-271
Копировать