Путь поэта

Крупнейший румынский поэт Тудор Аргези в 1956 году, посетив Москву, пишет письмо… Чехову.

Это не просто литературный прием. Это продиктовано чувством непосредственной живой связи с близкими людьми разных времен. Аргези говорит Чехову, что он в Москве посетил всех его современников, а называет имена Толстого, Гоголя, Достоевского, Пушкина. Современников!

С тем же правом, с каким поэт причисляет Пушкина к современникам Чехова, мы можем сказать, что Аргези чувствует себя как дома в том едином времени, которое обретает непреходящую жизнь в родстве культур. Аргези поясняет: «…современников если не строго по бою часов, то по их делам и идеалам». И высказывает свое убежденное толкование того, что было сокрыто в слове «идеалы»: «У каждого из них, и у каждого по-своему, мы находим в рукописях предвосхищение ленинской эпохи». Он заканчивает свое «Послание Чехову» словами:

«Думаю, Вам радостно будет узнать, что число паломников, с цветами приходящих в Ваш дом из разных концов советской земли, растет, что… трудящиеся и сегодняшняя интеллигенция, совершившие Революцию и продолжившие ее дело, читают и декламируют… Ваши произведения».

Теперь становится понятно, какой смысл вкладывает Аргези в восклицание, обращенное к Чехову:

«Дорогой мой, все народы земли любят русское искусство!»

Значит, не только «искусство», не только «русское», а еще – «идеалы» и «дело»!

Легче всего говорить об итогах, Все равно что заглянуть в конец задачника, туда, где приводятся решения под соответствующими номерами, но результат ничего не говорит об исходных данных. Исходные данные могут быть самыми неожиданными, путь преобразования – непростым, но только весь путь, каким бы он ни был неповторимым, содержит в себе и некую закономерность.

Думаю, тут уместно будет привести слова Тудора Аргези, обращенные к самому себе:

«На протяжении жизни, за восемьдесят лет – не видя в этом иной заслуги, кроме самой длительности существования, – ты был современником глав государств и полководцев, ученых и художников, императоров, королей, декоративных персонажей, канувших поочередно в небытие и забвение. Что осталось от большинства этих людей? Пустой кокон, как от гусениц; они изгладились из памяти, как телефонные номера.

Вот уже несколько десятков лет ты с пером в руке сидел, как в засаде, в библиотеке и на перепутьях истории, чтобы избрать – в утешение своей горечи – среди пророков, толпящихся, как при входе в театр или кино, человека, своего человека, если можно так сказать, ни с кем не сравнимого в чередовании лиц, истертых на философской ярмарке, как старые монеты: ты остро ощущал потребность нравственной опоры.

Сколько их прошло перед тобой: сотни чучел во фраках, бальных костюмах, в масках с дырами вместо глаз, в сюртуках, мундирах без плоти, управляемых по нитке и словно снятых с вешалки той лавки, где берут одежду напрокат.

Я не смог бы определить тот миг, когда я впервые выбрал, побуждаемый бурной симпатией, Ленина. Может быть, пятьдесят лет назад, когда я увидел его в Швейцарии? Молодые русские, с которыми я обедал в Женеве в «народных столовых» того времени, знали его и бережно почитали…

В ту пору, когда фабриковались очередные знаменитости из лоскутьев, отходов и клочков, восходила, вырастая вдали, совершенно необычная личность Ленина.

Он поднимался над дальними далями, над целым миром, над пределами обыденных мыслей, предрассудков и демагогии. Он – единственный из всех за одну только жизнь, за одну короткую жизнь с колоссальной мощью и во всем величии раскрыл свою ценность, ибо его бесподобно гениальный ум сокрушил само время… Он жив, он здесь, в могучем размахе, среди народов, вновь беспрерывно раскрывая бесценную значимость своей личности, единственный перед лицом тысячелетий истории, прожитых ложно».

Тудор Аргези родился в том же году, что и Александр Блок. Оба поэта вошли в свою литературу как виднейшие символисты. Творчество Блока увенчалось «Двенадцатью» и «Скифами» – музыкой революции и призывом к братству народов, а поэзия Тудора Аргези – мощной художественной картиной крестьянского восстания в Румынии («1907») и поэтическим гимном «Песнь человеку» – новому человеку, творцу социальной справедливости.

Какая закономерность, скрытая за существеннейшими различиями, за отсутствием общения и внешней общности, проступает в равнодействующей творческих судеб этих художников?

Пожалуй, Аргези сам отвечает на этот вопрос. Он считал, что «представители так называемых художественных профессий рождаются революционерами независимо от эпохи, в которой они живут».

Может показаться, что ответ слишком простой, даже упрощенный. Но вот еще одно «простое» высказывание поэта, которое, будучи сопоставлено с первым, возбуждает силовое поле такого напряжения, емкости, что захватывает и вмещает в себе целую жизнь: «Истинность оплачивается опытом за собственный счет. Идея, которую ты не выстрадал, – не твоя идея».

Блок и Аргези, ровесники, бродили в молодости по улицам тех же европейских городов (встретились ли хоть мельком глазами?), мучились тем же, шли к тому же, но каждый нес в себе свою судьбу, нерасторжимо сросшуюся с судьбой своей страны, и разве могло получиться, что, встретясь, один передал бы другому свой опыт – просто так, из рук в руки?

То, что открылось Блоку в 1918 году, пришло к Тудору Аргези три десятилетия спустя.

Годы и дни по календарю были те же, часы стучали синхронно, но времена действительно не совпадали.

Время в России совершило невиданный рывок. Но незадолго до того, как в России слетел с престола последний царь, в Румынии короновался новый король, и он не был ни последним, ни предпоследним…

И вот что дано было видеть Тудору Аргези и через десять, и через двадцать лет (это из новеллы «Месть» – о романисте Дехора, но нет сомнений в том, что герой видел то же, что и автор): «В столице, которую я порой навещал, бог знает как одетый, ободранный, я заставал своих самых меднолобых» коллег на высоких постах, владельцами дворцов и породнившихся путем бракосочетаний с мужами, столь невообразимо вознесенными в социальной иерархии, что, не смея приписывать им вульгарные органы пожирания и воспроизведения, как у рядовых избирателей, толпа воображала их себе произрастающими, словно хризантемы, на одной ноге, в вечной молитвенной позе пророков.

Каким образом мои коллеги так быстро разбогатели?..

Я услышал слово «дельце». Дельце вовсе не подразумевало труд, личную одаренность и долгое терпение… У каждого дельца был свой секрет, как у фибромы, обладающей поразительной связью со всей внутренней и внешней анатомией… Дельце гармонически увязывалось с каждой профессией, с юриспруденцией, медициной, финансами, нефтью, эстетикой, лесоводством и т. п….

Был ли для меня еще смысл в оставшемся пространстве моего времени? Я нашел один.