Пушкин и Франция
Б. В. Томашевский, Пушкин и Франция, «Советский писатель», Л. 1960, 498 стр.
Советское литературоведение свободно теперь от обеих крайностей: оно не придает иностранному влиянию такого значения, которое бы затушевывало самобытность той или другой литературы, но и не замалчивает роль международного литературного общения.
Выдающемуся советскому пушкинисту Б. Томашевскому были ясны национальные истоки творчества великого поэта. «В атмосфере тайны» обществ проходила жизнь Пушкина как в Петербурге, так и в дальнейшем на юге. Общественное движение декабристов на всю жизнь определило пути развития пушкинского творчества» 1. Суждения такого рода пронизывают его известный большой труд о Пушкине.
Но в книге «Пушкин и Франция» показано, что кругозор Пушкина отнюдь не ограничивается русской действительностью, что он жил в очень широкой сфере идей – политических, философских, литературных.
Трудно сказать, какая страна и какая культура за пределами его родины особенно привлекали Пушкина. Но несомненно, что Франция постоянно занимала в его сознании очень большое место.
Не совсем завершенный и не окончательно отделанный труд Б. Томашевского, объединяющий в одно целое статьи разных лет, тем не менее может служить примером тщательного и глубокого исследования.
Обстоятельно изучены занятия Пушкина историей французской революции. В этом отношении великий поэт – характерный передовой человек того времени, «когда политические мнения, политические партии и социально-политическая борьба в значительной степени определялись отношением к Французской революции и ее последствиям» (стр. 175). В книге привлечены отклики на события революций 1789 и 1830 годов в лирике и переписке поэта, черновики «Евгения Онегина», рисунки и пр. Но главное место занимает подготовка Пушкиным статьи по истории французской революции. Эта статья была едва начата поэтом, но ради нее были изучены обширные мемуарные и документальные материалы, труды историков Тьера и Минье. Истории революции должно было предшествовать обстоятельное изображение дореволюционной Франции, в состав задуманного труда входила также ясная картина политической борьбы во Франции 30-х годов. «К французской революции Пушкин подошел как к эпохе, проливающей свет на современность, к эпохе узловой, в которой коренятся причины всего дальнейшего исторического развития» (стр. 198). Не менее значительно и другое замечание Б. Томашевского: художественные произведения Пушкина, написанные после 1830 года, «непосредственно связаны с его историческими занятиями и дают чистую форму отражения принципа историзма в его творчестве» (стр. 213). И в главах «Пушкин и народность», «Пушкин и французская литература» также показано единство теоретических взглядов, замыслов, размышлений над чужими трудами и поэтической практики.
Неустанные и живые размышления Пушкина о современной ему французской литературе особенно сказались в его письмах к Е. М. Хитрово, дочери М. И. Кутузова, которая снабжала поэта новинками французской литературы, в том числе запрещенными в России.
Б. Томашевский справедливо отметил, что Пушкин, принимая очень близко к сердцу все в жизни французской литературы, в то же время «именно ко всему французскому» был «особенно требователен и придирчив» (стр. 64). В этих письмах оказывается последовательно критическое отношение к лирике, драматургии и романам В. Гюго. При этом противопоставление «Собора Парижской богоматери» и «Красного и черного» в июньском письме 1831 года, классическое по сжатости и изяществу выражения мысли, обнаруживает едва ли не самбе существенное в отношении Пушкина к современной ему иностранной литературе. Он хорошо понимает восторг своей корреспондентки перед книгой молодого Гюго. Как читатель, он разделяет этот восторг. («Но, но… я не смею высказать всего, что о ней думаю». Что же он думал? Очень деликатным образом это высказано выше: «Во всем этом вымысле очень много изящества» («Il y a bien de la grace dans toute cette imagination»). В сущности же, речь уже шла о «нелепости вымыслов» Виктора Гюго, – это выражение через пять лет появится под пером Пушкина в его статье «О Мильтоне и Шатобриановом переводе «Потерянного рая». «Собору» Пушкин противопоставляет «хороший роман» Стендаля «Красное и черное». Два прямо противоположных пути в развитии романа того времени, в строении художественной прозы. В первом случае – язык, образы и сюжет, основанные на искании романтических эффектов. Во втором случае – язык, взятый из свода законов, сдержанно страстный, сухой и острый, анализ, выворачивающий души, сюжет, выписанный из судебной хроники. Автор «Повестей Белкина» уже заранее сделал выбор.
Б. Томашевский высказывает предположение о том, что означают оговорки Пушкина по поводу «хорошего романа» Стендаля. В чем увидел Пушкин «фальшивую декламацию» и «наблюдения дурного вкуса»? В наличии «проповеднической струи», что сказывается в речах Альтамиры, в размышлениях Жюльена в тюрьме, в замечаниях «от автора», «рассыпанных по всему роману». Пушкин стоял за еще более объективный повествовательный тон.
Крайне интересны и совершенно новы в книге Б. Томашевского страницы, посвященные забытому автору Бюра де Гюржи, роман которого «Примадонна и подручный мясника» появился в том же 1831 году, был тоже тотчас прочитан Пушкиным и вызвал его одобрительное замечание: «В этой вещи чувствуется подлинный талант». Пушкина не смущали крайности романа ужасов, если он строился на реалистической и ультрареалистической основе, как романы Жюля Жанена и Бюра де Гюржи.
Невыясненным остается смысл противопоставления Пушкиным А. Карра («son roman a du genie») решительно порицаемому Бальзаку. Пренебрежительное слово «мариводаж» Б. Томашевский поясняет как наличие манерности, мелочности, сугубой детализации. В руках Пушкина были превосходные, хотя и ранние произведения Бальзака («Шагреневая кожа», «Сцены из частной жизни»), но были и более слабые. Во всяком случае, загроможденность этих произведений, более рыхлый, чем у Констана и Стендаля, язык, страсть к пространным описаниям – все это показалось Пушкину чуждым. Его эстетический идеал целеустремленной ясности сказывается в этом особенно сильно.
В главах «Пушкин и Лафонтен», «Маленькие трагедии» Пушкина и Мольер», «Дубровский» и социальный роман Жорж Санд» Б. Томашевский убедительно обосновывает, то положение, что в совершенно самостоятельных и новаторских произведениях Пушкина постоянно играло некоторую роль воспоминание о прочитанном. Были ситуации, выражения, реплики, которые поэт считал классическими в своем роде и воспроизводил их почти буквально. Создавая «Каменного гостя», «Скупого рыцаря», Пушкин в основном не только не следует Мольеру, но избирает путь прямо ему противоположный, свой путь, более близкий Шекспиру. «Лица, созданные Шекспиром, не суть, как у Мольера, типы такой-то страсти, такого-то порока, но существа живые, исполненные многих страстей, многих пороков…» Дон-Жуан Мольера и Дон-Гуан Пушкина – разные типы людей. Какое же значение имеет текстуальная близость отдельных сцен? Она усиливает впечатление новых вариаций старых классических мелодий. Пушкин устанавливая связи русской литературы с мировой. Уверенный в своей самобытности, он не боялся постоянно вести перекличку с великими писателями прошлого.
Интересен ход исследовательской мысли в главе «Три рисунка Пушкина». Подтверждается догадка, высказанная А. Эфросом в его книге «Рисунки поэта». Действительно, рисунок, изображающий девушку с головой и рукой, окатившимися с дивана, это не изображение Дездемоны – это копия с иллюстрации Тони Жуано к роману А. Руайе «Озорные ребята» («Les Mauvais garcons»).
Пушкин мог и не читать романа, так как этот рисунок воспроизводился в журнале. Но Б. Томашевский доказывает, что роман, ныне забытый, был известен Пушкину и оставил свой след в одной из сцен «Дубровского».
Пушкин постоянно соприкасался с романтическим историческим романом своего времени и, оспаривая его психологические несообразности и анахронизмы, отвергая манерность и причуды, вбирал крупицы реального историзма и драматизма в живом действии этих романов.
В главе «Пушкин и французская литература» рассматривается отношение Пушкина к Вольтеру, Руссо и ряду других писателей. Все же тема эта остается неисчерпанной и ждет своего исследователя, В Частности, требует полного и отчетливого решения вопрос о Пушкине и Вольтере. Осталась вовсе не затронутой тема «Пушкин и французский язык». В каких случаях и ради чего писал Пушкин по-французски? В какой степени владел он французским языком? В чем своеобразие стиля его писем, черновиков и заметок, написанных по-французски? Не был ли именно язык Вольтера и Стендаля самым нужным и ценным для Пушкина во всей французской культуре?
Полнота рассмотрения большинства поставленных вопросов, замечательное умение привлекать новые источники, не затронутые исследователями, превосходное знание творчества великого поэта – все это составляет бесспорную ценность книги Б. Томашевского. Но ее наиболее привлекательная черта – тщательная аргументация при решении весьма важных проблем взаимоотношения двух великих литератур.
г. Львов
- Б. В. Томашевский, Пушкин, т. I, Изд. АН СССР, М. -Л. 1956, стр. 134.[↩]