«Просветительство» в истории русской литературы

Проблемы «просветительства» давно привлекают к себе внимание нашего литературоведения. Они были предметом специального обсуждения в ряде дискуссий, в сборниках (см., например, «Проблемы Просвещения в мировой литературе» и «Проблемы типологии русского реализма»), в некоторых общих монографиях. За последние годы многое прояснилось в понимании этой проблемы. И все же время от времени снова вспыхивают споры вокруг нее, свидетельствующие о том, что наши ученые еще не сказали здесь «последнего слова»

Об этом говорят и публикуемые статьи Г. Поспелова и Я. Эльсберга, в которых рассматриваются некоторые стороны просветительства, недостаточно исследованные нашей наукой, и существенные расхождения во взглядах авторов статей.

Редакция надеется, что прямое столкновение разных точек зрения поможет читателям глубже осмыслить сложные и важные аспекты просветительства. Надо полагать, что нынешние публикации явятся импульсом для дальнейшего многостороннего и широкого по материалу – отечественному и зарубежному – изучения всего круга вопросов. Для этого необходимы тесные контакты ученых-литературоведов с историками общественной мысли и культуры, а также более глубокое проникновение в специфику художественного материала.

1

«Век Просвещения», «просветительство», «просветительский реализм» – такие термины давно уже вошли в обиход и все чаще встречаются на страницах исследований по западноевропейской и русской литературе. Но всегда ли это вытекает из собственно познавательных, научных интересов? Не примешивается ли сюда и другого рода тенденция? Ведь просветительство было для своего времени прогрессивным явлением. И назвать того или иного писателя «просветителем» всегда бывает очень «выгодно» для репутации как его творчества, так и всей национальной литературы его времени, а отсюда, конечно, и для того историка литературы, который сумел поставить писателя так высоко. В этом, несомненно, может проявляться тенденция «прикрашивания» истории той или иной национальной литературы, и такая тенденция может оказаться не в ладу с объективным изучением закономерностей ее развития. Научное изучение не требует эффектных слов. И просветительство должно стать в литературной науке понятием, применяемым со всей строгой нелицеприятностью для выяснения объективных тенденций развития словесного искусства.

Однако такое применение требует дисциплины научного мышления, которая позволяет придерживаться четкого определения понятий. Она не часто встречается в наших историко-литературных работах, и понятие просветительства также получает в них иной раз весьма расплывчатые очертания.

Два обстоятельства не учитываются при этом с достаточной ясностью. Во-первых, то, что просветительство – это не какое-то определенное, исторически конкретное мировоззрение во всем единстве его свойств и сторон, что это некоторое общее свойство, которым могут обладать различные мировоззрения, а отсюда и выражающие их идейно литературные течения, каждое из них по-своему.

Известно, что понятие просветительства сложилось в процессе изучения идеологической деятельности передовых французских философов и писателей предреволюционных десятилетий XVIII века. Однако трое самых значительных представителей французского Просвещения – Вольтер, Руссо и Дидро – обладали разными взглядами и полемизировали друг с другом. Они принадлежали в своем творчестве к разным идейно-литературным течениям, и просветительство по разному проявлялось в их произведениях. Значит, на современном научном языке просветительство должно быть названо не исторически-конкретным, а типологическим явлением.

Во-вторых, наши историки литературы часто не учитывают того, что просветительский склад мышления, а отсюда и творчества – это явление не хронологическое, а стадиальное. Из того, что во Франции просветительство возникло и развивалось в XVIII веке, отнюдь не следует, что в литературе всех других передовых стран оно складывалось тогда же. Разные народы проходят ту ступень своего исторического развития, на которой только и могут возникать те или иные взгляды просветительского склада, в разные хронологические периоды.

Это относится и к России, и к русской литературе. Как известно, наша страна по сравнению с Францией социально развилась с некоторым запозданием. Например, французский классицизм сложился к середине XVII века, а классицизм русский – к середине XVIII. «Век Просвещения» наступил во Франции после «века классицизма». И если такая последовательность была не случайна – а в данном случае это, несомненно, и было так, – тогда и в России мировоззрения просветительского склада и выражающую их художественную литературу, очевидно, надо искать на более поздней стадии национального развития. Однако для того, чтобы искать и находить, необходимо хотя бы предварительно представить себе, что именно мы ищем. Надо договориться, что следует разуметь под просветительством как стадиально-типологическим свойством общественной мысли и ее выражением в художественной литературе.

Просветительство – это, конечно, не просвещенчество! Далеко не все те деятели духовной культуры, которые в свое время просвещали общество, были просветителями в узком, собственном, специфическом смысле этого слова. Например, Петр I был великим реформатором русской духовной культуры, европеизировавшим ее, но просветительского типа мировоззрением не обладал.

Гораздо более узкое определение просветительства, как известно, предложил Г. Плеханов. Он полагал, что просветителями были только те мыслители, которые верили в решающую для развития общества силу человеческого разума, которые были убеждены в том, что мнения правят миром¹. Однако и такое понимание просветительства, несомненно, слишком широко и неточно, оно не схватывает специфику явления.

Обратимся снова к французской общественной мысли и литературе. Вера в решающую силу разума активно проявлялась в литературе Франции задолго до того, как там наступил век Просвещения.

Французским классицистам во главе с Малербом, Корнелем, Расином было в высшей степени свойственно убеждение, что разумная деятельность абсолютного монарха, его вельмож и судей является важнейшей силой, которая может совершенствовать отношения между сословиями и направлять их развитие. Литературная программа французского классицизма, созданная Буало, была всецело проникнута уверенностью в определяющей творческой силе разума.

А с другой стороны, не все французские просветители XVIII века были склонны думать, что мнения правят миром. Сторонниками такого взгляда были Вольтер и Дидро. А Руссо был его противником, он был убежден в решающей силе чувствительной нравственной рефлексии, а не ума, не рассудка. Тем не менее в своих социально-исторических теориях, в особенности в своем «Общественном договоре», Руссо был ярко выраженным просветителем в узком, специфическом смысле слова.

Что же существенно отличало французских классицистов XVII века – Малерба, Корнеля, Буало – от французских «просветителей» XVIII века – Вольтера, Руссо, Дидро? Первые были сторонниками идеалов прогрессивного дворянского абсолютизма, который в их время находился в апогее своего исторического развития и в какой-то мере еще имел прогрессивное национальное значение. В своем творчестве классицисты XVII века вдохновлялись этими идеалами, защищали их и осуждали все то в общественной жизни их страны, что этим идеалам противоречило, что ослабляло возможности их достижения. И они признавали не только политический строй, существовавший тогда во Франции, но и его основу – феодально-крепостнический правопорядок.

Вольтер, Руссо, Дидро жили, мыслили, творили в других исторических условиях. Это была такая стадия развития, когда дворянский абсолютизм уже совершенно выродился и потерял свою былую национальную прогрессивность, когда его экономическая основа – феодальные отношения – деградировали и стали преградой для развития французского общества, когда стали складываться отношения буржуазные, имевшие тогда прогрессивное значение для развития всего общества, но когда сами они еще не развились настолько, чтобы обнаружить свою собственную внутреннюю социальную противоречивость. Именно это сочетание полной деградации старого строя и неразвитости новых прогрессивных отношений было тем исторически неповторимым этапом национального развития, когда только и могли возникнуть различные идеологические взгляды просветительского склада.

Просветительский склад идеологии и заключается вообще во вполне обоснованном категорическом отрицаний и критике еще существовавших, но уже разложившихся феодальных отношений, в сочувствии к особенно сильно страдающим от них трудящимся массам и в иллюзорной уверенности в том, что уничтожение феодализма принесет обществу свободу, расцвет прогрессивных принципов культурно-правовой жизни и всеобщее благосостояние. Каким путем может быть устранен старый правопорядок и каковы должны быть те новые, прогрессивные формы социальной жизни, которые дадут свободу и благосостояние всем слоям общества, – в ответе на эти вопросы у мыслителей просветительского склада бывали неизбежные и глубокие расхождения. И вера тех или других из них в решающее значение разума у руководящих кругов общества не была существенным признаком их просветительского мышления.

Франция XVIII века являла собой классический образец развития просветительских взглядов. Там в 40 – 60-х годах этого столетия возникло просветительство буржуазно-реформистского склада (Монтескье, Вольтер), а затем господствующее значение получило «просветительство»революционно-демократическое (Руссо, Дидро). Но оба эти течения, очень активно идеологически подготовив Великую буржуазную революцию 1790-х годов, не получили дальнейшего развития. Глубокое и коренное революционное уничтожение всего старого феодального правопорядка и вытекавшее отсюда быстрое развитие буржуазных отношений, которые уже в ходе революции выявили свою сначала политическую, а потом и экономическую внутреннюю противоречивость, – все это быстро развеяло просветительские иллюзии о возможности достижения всеобщего благосостояния. После революции конца XVIII века французское просветительство уже не могло обрести для себя новой почвы. Иначе дело обстояло в тех странах, где феодально-земельное дворянство и торгово-промышленная буржуазия сумели достигнуть компромисса в достижении своих социально-политических интересов, – компромисса, или исторически очень раннего, как это было в послереволюционной Англии в конце XVII века, или исторически очень позднего, как это было в пореформенной России во второй половине XIX века. Когда же возникло и как развивалось русское «просветительство»?

2

Кульминационным периодом развития «просветительских» взглядов в России были, несомненно, 1860-е годы. Их характеристику, разъясняющую отличие этих взглядов от народничества, дал В. И. Ленин в статье «От какого наследства мы отказываемся?». Но существовало ли «просветительство» на предыдущих этапах развития русской общественной мысли? На этот вопрос легко дают положительный ответ те историки и литературоведы, которые, вслед за Плехановым, считают главным в «просветительстве» решающее значение разума для общественного развития и которые в поисках национально-исторических параллелей мыслят хронологически, а не стадиально. Они ошибочно считают «просветителями» русских классицистов, писателей XVIII века, – от Кантемира до Фонвизина. Так, во «Введении» к разделу «Русская литература XVIII века» в трехтомной «Истории русской литературы» мы читаем: «Культура господствующего класса сама по себе не была однородной: прогрессивные идеи, в значительной степени питавшиеся общенародными настроениями, боролись в ней с идеями реакционными. Этой прогрессивной идеологией порождено было движение дворянского просветительства» ².

Все это – как уже явствует из предыдущих рассуждений – основано на смешении понятий. Возникновение русского «просветительства» следует искать лишь в эту эпоху, когда деградация самодержавно-крепостнического строя стала уже вполне ощутимой для передовых умов. Но что может быть очевидным симптомом такого перелома в развитии общественной мысли? На первый взгляд таким симптомом может служить резкое усиление критики старого строя.

Однако дело осложняется тем, что и ортодоксальные классицисты, являясь сторонниками идеалов прогрессивного дворянского абсолютизма, не только выражали их в своих одах, трагедиях, но и критиковали современную им русскую действительность в своих сатирах, баснях, комедиях. Они критиковали ее в свете своих возвышенных гражданских идеалов, для их осуществления. Значит, надо каждый раз выяснять вопрос, во имя чего разоблачал отрицательные стороны общественной жизни своего времени тот или иной русский писатель конца XVIII-начала XIX века, – во имя ли гражданско-нравственного совершенствования самодержавно-крепостнических отношений или же во имя их постепенного устранения или даже быстрого уничтожения.

Примером отождествления этих, по существу своему противоположных позиций, тенденциозного стремления понять первую из них как вторую может служить книга Г. Макогоненко «Николай Новиков и русское просвещение XVIII века». Характеризуя мировоззрение этого выдающегося прогрессивного сатирика и публициста, автор книги называет его просветителем, одним из основоположников русского просвещения. Цитируя определение просветительства, данное В. И. Лениным, он полагает, что это определение «имеет и общеметодологическое, расширительное значение» и что его «можно распространить… и на русское просвещение XVIII столетия». А затем он утверждает, что мировоззрению Новикова свойственны все те черты, из которых складывается ленинское определение просветительства.

Однако все те конкретные характеристики, которые даны в книге и с помощью которых у ее читателей создается определенное представление об общественных взглядах Новикова, явно противоречат такому утверждению. Так, мы читаем в книге, что автор «Трутня»»верил, что проникновенной, правдивой речью можно пробудить в людях уснувшую совесть», что для него «побуждение людей к исправлению» было «исполнением должности истинного гражданина», что для Новикова было характерно «сочетание обличений рабства… с критикой порочных судей, тиранов-помещиков, критикой, проводившейся с точки зрения вечных, моральных общечеловеческих принципов», что «каждое гневное обличение» сатирик «кончал призывом исправиться, отказаться от пороков, от неразумного… угнетения таких же, как они сами, людей», что он был «проповедником моральных сентенций, наивно обращавшимся к этим же тиранам и мучителям с призывами к моральному воскрешению», что, «сильный в критике, Новиков не только наивен, но и беспомощен в вопросах своей положительной программы» ³ (подчеркнуто мной. – Г. П.) и т. п.

Все это, конечно, так и было, и все это очень характерно для тех русских писателей XVIII века, которые разделяли иллюзорные идеалы прогрессивности дворянской самодержавно-крепостнической государственности и в свете этих идеалов разоблачали, часто очень резко, неразумие и будто бы вытекавшие из него пороки русских царей, вельмож, помещиков, чиновников. Все это легко можно найти и в произведениях Кантемира, Сумарокова, Ломоносова, Фонвизина, раннего Державина. И когда Новиков писал, что «дворяне – не что иное, как люди, которым государь вверил некоторую часть людей же, во всем им подобных, в их надзирание» (подчеркнуто мной. – Г. П.), то и это было с его стороны весьма характерной попыткой идеализации общих принципов существовавшего тогда общественного строя. И все это никак не может быть названо просветительством в собственном, специфическом смысле слова.

3

Обратимся к вопросу о границах просветительства в русской художественной литературе. При этом речь пойдет, конечно, об идеологических предпосылках литературного творчества русских писателей, обладавших, на разных ступенях национального развития, просветительским складом мышления. А к чему приходили они в своем творчестве, отправляясь от этих предпосылок, каково было объективное значение их произведений и для их современников, и для читателей последующих эпох, – все это в рамках одной отдельной статьи можно выяснить только отчасти.

Выдающимся представителем раннего русского просветительства автор цитированной нами книги считает также Радищева, и в этом он прав. Но Радищев, видимо, не сразу пришел к таким взглядам. Если, как думают некоторые литературоведы, он является автором очерка «Путешествие в*** И*** Т***», напечатанного в новиковском журнале «Живописец», – а они, видимо, правы, – тогда надо признать, что в пору написания этого очерка, в начале 1770-х годов, просветительские взгляды Радищева еще не сложились. В очерке изображается бедственное положение крестьянской семьи, до которого довел ее помещик-крепостник. Всю деревню, страдающую под его властью, рассказчик называет «Разоренной», но в конце очерка он говорит, что намерен далее посетить и деревню «Благополучную», которая, очевидно, находится в той же округе, но живет под властью другого помещика. Значит, крестьян доводят до нищеты и страданий только дурные помещики, утратившие сознание своего гражданского долга; а у помещиков, сознающих этот долг и осуществляющих его на деде, крестьяне живут благополучно.

Было бы нетрудно показать, что первым «просветительским» произведением Радищева была его поэма («ода») «Вольность». Но с гораздо большей ясностью и конкретностью это свойство взглядов писателя проявилось в основном и самом зрелом его произведении – в «Путешествии из Петербурга в Москву». В нем он гораздо сильнее и глубже разоблачал ужасы крепостничества, угнетенность, бесправие, бедность русского крестьянства, страдающего под властью своих господ. И деревень «благополучных» здесь уже нет. Но не только это важно. Важно и то, какой исход из этого бедственного положения народа, а по сути дела и всей страны, какую перспективу национального развития смог указать при этом писатель.

Радищев полагал, что в отдаленном будущем («я зрю сквозь целое столетие») крестьяне смогут не только победить и уничтожить помещиков в гражданской войне, но, выдвинув собственных вождей и руководителей, создать себе свободное общежитие в национальных масштабах. В этой вере в силы народа проявилась демократическая тенденция дворянско-революционного мировоззрения писателя. Но в нем была и тенденция либеральная. В главе «Хотилов» («Проект в будущем») Радищев высказал свое понимание ближайших возможностей освобождения крестьян. По его мысли, само дворянство должно понять неестественность, невыгодность и гражданскую опасность крепостничества и стать инициатором его уничтожения, и сама государственная власть своими «повременными законоположениями» должна способствовать «постепенному освобождению земледельцев».

Крестьяне должны быть освобождены с теми «уделами в земле», которые они обрабатывают, должны получить право на покупку земельных угодий, и все их имущество должно стать их неотъемлемой собственностью. Приобретая вольность, крестьянин должен уплатить «господину за отпускную известную сумму», но при этом он должен быть восстановлен «в звании гражданина», получить все гражданские права и может быть судим лишь равными ему людьми, а «произвольное наказание без суда» должно быть запрещено. Все это, по мысли писателя, при торжестве «разума человеческого», при расцвете «науки, художества и рукоделия» должно довести общество «до высшего блаженства гражданского сожития».

Вот поистине «просветительский» склад мышления! Радищев видел в русской общественной жизни только те губительные противоречия, которые порождались самодержавно-крепостническим строем, и еще не имел понятия о противоречиях строя капиталистического. Поэтому идеалы его были прогрессивны, но иллюзорны. И в его отдаленном демократическом предвосхищении победы крестьян над помещиками, и в его либеральном проекте полного освобождения крестьян по инициативе помещиков и с помощью государственной власти все члены общества достигают свободы, равноправия, и никто не может угнетать других.

Такое миропонимание, такие идеалы открыли перед Радищевым гораздо более широкие горизонты творчества, по сравнению с другими русскими писателями, его предшественниками. Если Н. Новиков писал лишь небольшие бытовые сатирические очерки, то поэма («ода») Радищева «Вольность» раскрывает очень сложный процесс революционного освобождения народа из-под гнета феодального государства и церкви. А его «Путешествие» представляет собой монументальную «нравоописательную» повесть, в которой изображены почти все слои русского общества, в частности крестьянство в его собственных семейно бытовых отношениях («Едрово») и в его столкновениях с помещиками («Зайцово»), в которой поставлены проблемы царской власти («Спасская Полесть»), религии и церкви («Бронницы») и намечены перспективы коренных социальных реформ.

1. См.: Г. В. Плеханов, Сочинения, т. XXI, Госиздат, М. -Л. 1925, стр. 75 – 77.[↩]
2. «История русской литературы», т. I, Изд. АН СССР, М. -Л. 1958, стр. 383.[↩]
3. Г. Макогоненко, Николай Новиков и русское просвещение XVIII века, Гослитиздат, М. -Л. 1951, стр. 209, 198, 199, 202, 203.[↩]