Проблема творческой активности

С. Ф. Юльметова, Анатоль Франс и некоторые вопросы эволюции реализма, Изд. Саратовского университета, 1978, 165 стр.

«…Проследить роль Франса в подготовке нового типа французского реалистического романа, внутренняя структура которого определяется иным соотношением характеров и обстоятельств, чем в романе бальзаковской или флоберовской эпохи, и пафос которого заключается не столько в анализе детерминированности человеческих характеров и судеб, сколько в изображении ответной реакции мыслящей и деятельной личности на исторически сложившиеся условия жизни» (стр. 9 – 10) – так определила С. Юльметова свою задачу в монографии «Анатоль Франс и некоторые вопросы эволюции реализма».

В творческой эволюции А. Франса она стремится выделить прежде всего его устремленность к будущему и уделяет этому вопросу больше внимания, чем преемственности по отношению к прошлому или отталкиванию от него. Считая, что творчество А. Франса прокладывает пути для формирования героя нового типа, «человека-борца» (стр. 10), который с исторической необходимостью должен будет явиться в мир вместе с социалистическим реализмом, С. Юльметова избирает соответствующий типологический подход к произведениям писателя и его младших современников, в чьем наследии движение реализма осуществляется в этом направлении. Причем движение это в творчестве автора «Современной истории» и других писателей его времени определяется в первую очередь поисками пути «к решению проблемы действия» (стр. 70).

Решить проблему действия – значит преодолеть разрыв между мыслью и общественной активностью, возникший у тех французских писателей – и романтиков и реалистов, – которые испытывали отвращение и презрение к буржуазному практицизму, духовно сопротивляясь воздействию иерархии ценностей, сложившейся в буржуазном мире. Уверенность в неизбежности для настоящего художника этого разрыва и в невозможности примирения с бездействием страстно выразил Ш. Бодлер в знаменитых строках «Отречения святого Петра» (1852), о которых упоминает и С. Юльметова. До разгрома революции 1848 года и захвата власти Луи Бонапартом (1852 год) мечта о свободе, настоящей демократии, расцвете личности, счастье всех, вопреки господству реакции, казалась романтику Э. Кине непременно реализуемой, а реалисту Стендалю, глубоко уважавшему итальянских карбонариев и французских республиканцев, «благородных безумцев», – возможно, реализуемой. После 1848 – 1852 годов тяжесть горького разочарования перевесила надежду; мучительно неопровержимой казалась теперь уверенность в том, что между мыслью и действием – окончательный разрыв.

Этой проблемой, разумеется, не ограничивается содержание книги. С. Юльметовой удается внести немало нового в изучение творчества А. Франса. Например, она убедительно доказала, что на формирование мировоззрения и эстетики молодого писателя воздействовали не только труды Ч. Дарвина и И. Тэна, но и поэтическая натурфилософия и эстетика Э. Кине. В связи с этим в книге впервые подробно рассмотрены юношеское стихотворение А. Франса «Дочь Каина» (1864) и рассказ «Эзильда, герцогиня Нормандская» (1865).

Исследовательница увидела, что, несмотря на нетерпимость Р. Роллана по отношению к А. Франсу – человеку, художнику и общественному деятелю, несмотря на абсолютную несхожесть их художественных почерков, они – объективно – во многом были союзниками. Ока цитирует Т. Мотылеву, тонко подметившую, что «Кола Брюньон, если угодно, самый франсовский из героев Роллана», что он «сродни Жерому Куаньяру…» (стр. 106). С творчеством А. Франса закономерно связывается новаторство и «Жана Баруа» Р. Мартен дю Гара, и «Огня» А. Барбюса.

Работая в архиве А. Франса в Парижской Национальной библиотеке, С. Юльметова обнаружила его неопубликованные письма, изучила многочисленные черновые наброски, заметки, сделанные им выписки из книг и другие подготовительные материалы для задуманного в 1906 – 1908 годах, но так и не написанного романа, условно, по первой фразе, названного «Виктор Менвьей». До настоящего времени известны были лишь сообщения К. Авелина и Ж. Левайана о сути замысла А. Франса, где говорилось также о характерах некоторых персонажей, приводились цитаты и давались краткие комментарии. С. Юльметова по разрозненным записям искусно, довольно подробно реконструирует этот замысел и серьезно его комментирует.

В отличие от «Современной истории», которая писалась главами-фельетонами от номера к номеру газеты и рождалась в какой-то степени импровизационно, А. Франс теперь решил заранее все тщательно обдумать и подготовить широкую фреску, всесторонне отражающую современную жизнь. Он понемногу накапливал материал, как делал это в течение многих лет для «Жизни Жанны д’Арк» (на обороте черновиков которой и записывал нередко мысли для «Виктора Менвьея»). Художник, «как можно судить по наброскам, стремится к созданию романа-эпопеи»; он «предполагал дать синтез национальной жизни Франции на протяжении более чем полувека, включив в него не только политические события, но и картину культурной жизни эпохи, столкновение и борьбу различных идейных течений» (стр. 99).

Интересны мысли С. Юльметовой о том, что в «Викторе Менвьее» А. Франс творчески воспринял принципы толстовского реализма: «Метод «Войны и мира», примененный к воспроизведению более позднего периода истории, с объективной неизбежностью дол- ¦ жен был способствовать углубленному и всестороннему изображению социалистического движения». Автор монографии связывает эту тенденцию с тем, что замысел романа А. Франса возник «в отсветах русской революции 1905 года» (стр. 99).

К этому можно добавить следующее. «Виктор Менвьей», охватывая жизненный материал не только эпохи, уже изображенной А. Франсом во многих романах, начиная с «Желаний Жана Сервьена» до «Современной истории» и сатирического «Острова пингвинов», по всей видимости, должен был включить более раннее время и таким образом как бы продолжить «Воспитание чувств» Г. Флобера. А. Франс словно решил повторить пройденный путь. Ведь в конце века, во время работы над «Современной историей», у него еще не было такого обширного политического кругозора, как в 1907 – 1908 годах, который нашел отражение в его большом и содержательном предисловии к «Жизни Жанны д’Арк», где художник обратился к своему времени, к XX веку, и анализируя социальные противоречия эпохи господства финансового капитала, уже предвидел возможную близость мировой войны в мире, «глубоко потрясенном промышленной конкуренцией и классовым антагонизмом». Примерно такой, по всей видимости, была бы и атмосфера «Виктора Менвьея», о чем говорят и задуманные характеры, и сюжетные линии.

Гротеск «Острова пингвинов» навсегда заклеймил презрением министров-социалистов, предавших пролетариат и посылавших войска усмирять бастующих рабочих. Герой ненаписанного романа А. Франса адвокат-социалист Альбер Менвьей должен был защищать в суде забастовщиков и профсоюзы. Этот образ помогает увидеть, как последователен и вместе с тем непрямолинеен творческий путь А. Франса. Тема правосудия- одна из магистральных в его произведениях. Мотив суда переходит из «Трагедии человека» в «Современную историю»; из нее – в «Кренкебиль»; затем – в «Жизнь Жанны д’Арк»; должен был бы он развиваться и в современной фреске – «Викторе Менвьее».

Вся многолетняя критика А. Франса в адрес раздираемого противоречиями общества, в котором он жил, выражала жажду писателя гармонической жизни. С. Юльметова права, связывая именно с поисками этой гармонии кристаллизацию образов Люсьена Бержере и Альбера Менвьея. Она подробно анализирует их и точно характеризует Альбера Менвьея как преемника профессора Бержере, как передового человека нового поколения, политически более зрелого и более активного, чем Бержере, и вслед за ним окончательно решившего проблему социально активного действия. Этот образ должен был вырасти на фоне реалистически воссозданной повседневной жизни Латинского квартала и событий эпохи (их календарь и часть набросков, изображающих нравы, А. Франс заблаговременно заготовил). Хотелось бы дополнить: этот план – календарь событий, будни парижского квартала, бытовые сцены, составленные из мельчайших «штрихов-пылинок», по более позднему, импрессионистическому определению писателя, даже загородная прогулка, задуманная для «Виктора Менвьея», – перешел из заготовок к этому современному роману – в исторический, «Боги жаждут». Не создав широкого полотна об эпохе роста социалистического движения в годы перед первой мировой войной, А. Франс написал произведение о трагическом закате буржуазной революции 1789 – 1793 годов.

С «Виктором Менвьеем» перекликаются многие произвел дения писателя. Например, намеченная для этой книги тема губительной силы религиозной экзальтации и фанатизма (кстати, она проходит во многих книгах художника) возникла в «Коринфской свадьбе», перешла в «Таис», вылилась в «Современной истории» и в романе «Боги жаждут» в критическое изображение страшных последствий, к которым может привести безоглядный, бесконтрольный политический фанатизм.

«Конспект» романа «Виктор Менвьей», реконструированный С. Юльметовой, представляет несомненный интерес, хотя, думается, комментарии к нему в некоторых случаях могли бы быть и более развернутыми.

К сожалению, ограничив рассмотрение творчества А. Франса только социально-психологическим романом, С. Юльметова тем самым лишилась возможности проанализировать слияние революционного действия с контролирующей его революционной мыслью в утопическом рассказе «Дверью из рога или дверью из слоновой кости» («На белом камне», 1905). Между тем и в одном из набросков к «Виктору Менвьею» министр говорит: безбожие опасно для буржуазного порядка потому, что оно порождает «ненависть, утопию, революции» (стр. 96). Многозначительная и типичная для А. Франса последовательность хода мысли: за утопией у него следует революция. Не пришел ли он сам – не только через критику буржуазного миропорядка, но и через утопическую мечту – к полному приятию и революции 1905 года, и Великой Октябрьской социалистической революции?

Больше можно было бы сказать об участии творчества А. Франса в эволюции реалистической художественной формы, а ведь он, независимо от Мопассана, много сделал для разработки лаконичной и многообразной структуры современной новеллы, короткого рассказа. И в истории реализма уже протянута нить от поэтической и мудрой интеллектуальной прозы А. Франса к реалистическому искусству нашего времени, – например, от глубоко продуманной и сжато выраженной темы Прометея («Сад Эпикура», «Восстание ангелов», «Жизнь в цвету») – к «Загадке Прометея» Л. Мештерхази.

Вызывает возражения и трактовка в монографии «Красной лилии» А. Франса. Исследовательница видит преодоление кризиса активности в той твердости, с какой Тереза Мартен, полюбившая Дешартра, «отстаивает свое право быть верной самой себе» (стр. 158). Но это единство не мысли, а чувства и действия. В этом романе слияние мысли и действия наблюдается, пожалуй, лишь у циничного и целеустремленного дельца, отца Терезы. Но не о таком единстве мечтали и Ш. Бодлер, и А. Франс.

Правда, С. Юльметова права, считая совершенно недостаточным объяснение драматического финала романа «несходством натур самих героев», как то решается на уровне очерков «на темы морали». Но определение трагического разрыва Дешартра с Терезой как «размолвки» (стр.80), вызванной случайными причинами, делает драматизм финала, как и любовные переживания героев, более мелкими, чем они есть в романе. У А. Франса драматизм разрыва Дешартра с Терезой предопределен самим буржуазным стилем жизни, всем прошлым Терезы и Дешартра. Тереза вступила в жизнь, «как все»: отец, всемогущий нувориш, «обаятельный хищник», распорядился ее жизнью, выдав замуж без любви – за графский титул. Так он подготовил дальнейшее: Тереза, «как все», завела любовника, не более «сносного», нежели полупрезираемый ею муж, и слишком поздно встретила Дешартра, для которого создана.

Автор монографии разделяет персонажей «Красной лилия» на страстных (Тереза и Дешартр) и бесстрастных (все остальные). А. Франс неоднократно (например, введя в роман тему Наполеона) как бы подсказывает возможность иного разграничения, связанного с одним из основных мотивов своего творчества: на людей размышляющих и не способных размышлять. Но и оно не углубило бы анализа драмы Терезы и Дешартра. Классификация персонажей у С. Юльметовой связана с ее стремлением рассмотреть роман в типологическом плане.

Но типология – орудие, с которым следует обращаться осторожно: она может незаметно подвести к мысли о том, что в произведении искусства общее, «усредненное» существеннее неповторимо-индивидуального. С. Юльметова обнаруживает типологическую близость «Красной лилии» к «Этрусской вазе» П. Мериме, устанавливает преемственность между ними: в «Этрусской вазе» болтовня светских снобов оказалась пружиной драматического действия; в романе А. Франса недоброжелательно коварные слова князя Альбертинелли и мисс Бэлл разжигают тлевшую в Дешартре ревность. Автор монографии полагает, что А. Франс использовал прием П. Мериме, и доказывает это следующим образом: среди знакомых Терезы – почтенная госпожа Марме, покойный супруг которой изучал этрусские древности. Так в монографии возникает гипотеза: это «своеобразный код», «этрусская тема… является… признанием автора в преемственной связи с Мериме» (стр. 81; признанием, сделанным, должно быть, специально для литературоведов-типологов).

Помогает ли такой «код», как и вся эта предложенная схема, глубже понять суть «Красной лилии»? Вряд ли. У блестящей новеллы П. Мериме – масштаб драматического «анекдота», как в его время называли занимательный случай, эпизод. И нет в «Этрусской вазе» такого глубокого подтекста, как, например, в «Фаталисте» Лермонтова. У романа Франса масштаб лицемерной эпохи, «не оборудованной» для искреннего чувства, губительной для настоящего счастья.

…Талантливая книга С. Юльметовой содержит богатый материал для размышлений.