Поверхностный подход к важной теме

К. Ш. Кереева-Канафиева, Русско-казахские литературные отношения (Вторая половина XIX – первое десятилетие XX в.), изд. 2-е, доработанное, Алма-Ата, «Казахстан», 1980, 280 с.

Проблема русско-казахских литературных связей представляет собою весьма существенную часть общей проблемы историко-культурных связей народов дореволюционной России с русским народом. Изучение двусторонних литературных и шире – культурных связей каждого из этих народов с русским способствует в свою очередь освещению общественно-политического и духовного развития населявших Россию народов в эпоху, предшествовавшую Великой Октябрьской революции и подготовившую ее. В свете этого заслуживает всяческого одобрения предпринятая К. Кереевой-Канафиевой попытка рассмотреть этот вопрос на русско-казахском литературном материале.

Большое количество разнообразных материалов, не только печатных, но и рукописных, собранных автором в архивохранилищах Москвы, Ленинграда и Ташкента, свидетельствует о широком и все более возраставшем интересе русской литературы и журналистики к Казахстану. К. Кереева-Канафиева попыталась систематизировать эти материалы и дать анализ их содержания «в аспекте исследуемой темы», как она неоднократно подчеркивает в тексте книги.

Однако с первых же страниц бросается в глаза явное несоответствие между «аспектом темы», заявленным в названии книги, и ее действительным содержанием. Согласно названию книги, объектом исследования в ней являются «русско-казахские литературные отношения», или, как сейчас принято говорить, связи и взаимосвязи (кстати сказать, К. Кереева-Канафиева сама употребляет эти термины как тождественные). Но под литературными связями и взаимосвязями мы понимаем в первую очередь взаимовлияние – и взаимообмен, осуществляемые двумя или несколькими письменным» литературами. В монографии же рассматривается лишь часть этого сложного многостороннего процесса – в основном проникновение казахской темы и казахских мотивов в русскую литературу, причем не только художественную, а это относится скорее к общекультурным, нежели литературным связям.

С другой стороны, законное недоумение вызывает практически полное отсутствие в книге каких-либо материалов, освещающих, так сказать, «обратную связь», а именно: проникновение темы России и русского народа в казахскую литературу рассматриваемого периода (вторая половина XIX – первое десятилетие XX века), влияние русских писателей на казахских, усвоение русской литературы в казахских переводах и т. д. Все эти вопросы в книге фактически не освещены. Некоторое исключение составляет лишь литературная и научная деятельность Ч. Валиханова, но тема неоправданно сужена, так как дана главным образом в связи с дружбой его с Достоевским.

Что же касается других казахских литераторов изучаемого периода, то им повезло еще меньше, даже самым крупным из них. В книге, в сущности, не рассматривается восприятие русской литературы и русской тематики выдающимся казахским просветителем Ибраем Алтынсарином (1841 – 1889), или основоположником новой письменной казахской литературы Абаем Кунанбаевым (1845 – 1904), или младшим современником Абая Спандияром Кубеевым (1878 – 1956). Полторы странички в заключении, где автор скороговоркой сообщает об их переводах с русского (стр. 250 – 251), никак не соответствуют тому значению какое имела для их творчества русская литература. Остальные же казахские литераторы того периода, правда еще немногочисленные, в книге даже не упоминаются. А ведь практически в творчестве каждого из них в той или иной степени проявилось влияние русской литературы и русской действительности. К. Кереева-Канафиева сама признает, что воздействие прогрессивной русской литературы на казахскую было «интенсивным, длительным и эффективным, до поры до времени даже и несколько односторонним» (стр. 7). Признает она и тот факт, что «понятия «взаимосвязь», «взаимодействие» предполагают обоюдную отдачу и обоюдное восприятие» (там же). Однако дальше этого чисто декларативного утверждения автор не идет. Более того, заверяя в начале введения читателей, что «в монографии обобщены материалы, относящиеся к русско-казахским литературным отношениям» того периода, «который в истории взаимосвязи двух литератур занимает особое место», К. Кереева-Канафиева тут же ограничивает себя «основным вопросом», каковым объявляет «характер отражения в русской литературе и журналистике темы казахского народа и Казахстана» (стр. 3- 4). Но в таком случае книгу следовало бы, наверное, назвать «Казахская тема в русской литературе» или как-нибудь в этом роде, чтобы читатель не был введен в заблуждение. Но даже если рассматривать книгу в аспекте лишь этой темы, то она все же оставляет у читателя чувство неудовлетворенности.

Первая глава книги называется «Казахские мотивы в творчестве русских классиков второй половины XIX в.». Героями здесь выступают С. Аксаков, М. Михайлов, Н. Лесков, Д. Мамин-Сибиряк, Г. Успенский, Л. Толстой и В. Короленко. Можно, конечно, усомниться в правомерности отнесения к разряду «классиков» Михайлова или Мамина-Сибиряка или указать на нарушение исторической последовательности, если Мамин-Сибиряк рассматривается до Успенского и Толстого, но это, в конце концов, мелочи. Несравненно более существенным недостатком этой главы является то, что за нехваткой соответствующих материалов К. Кереева-Канафиева заполняет ее совершенно посторонней информацией. Особенно это проявляется в разделе, посвященном Толстому (стр. 61 – 81), где сообщается и о башкирском кумысолечении, которым пользовался писатель (стр. 63 – 65), и о его интересе к личности оренбургского губернатора В. А. Перовского (стр. 72), и о его работе над романом «Декабристы» (стр. 76 – 77), и о превратностях судьбы братьев Завалишиных (стр. 77 – 79), и о рассказе Толстого «За что?», посвященном ссыльному поляку (стр. 79 – 80), и многое другое. Сюда же вставляются без достаточных оснований выдержки из книг И. Захарьина-Якунина «Хива» (СПб., 1898) и А. Мякутина «Песни оренбургских казаков» (Оренбург, 1904) (стр. 72 – 75). В итоге раздел заполнен, хотя по теме главы в нем почти ничего нет.

Подобным же образом в разделе о М. Л. Михайлове (стр. 28 – 38) излагается история его крепостного деда (стр. 28- 29), биография писателя (стр. 30 – 31), характеризуется его поэзия вообще (стр. 32), разбирается его рецензия на стихотворения А. Плещеева (стр. 37 – 38) и т. д. А казахскую тему у этого писателя К. Кереева-Канафиева обнаруживает в серии этнографических очерков, публиковавшихся во второй половине 1860-х годов за подписью «М. Михайлов». Между тем ясно, что речь здесь идет об однофамильце писателя-революционера, и если бы К. Кереева-Канафиева внимательно прочла вышедшие за этой подписью «Оренбургские письма» (на которые она, кстати сказать, ссылается на стр. 260), она бы установила, что автор брошюры и соответственно последующих статей совершал свое путешествие по Оренбургской губернии летом 1865 года, когда Михайлов-революционер умирал на кадаинской каторге, а сама брошюра была «дозволена цензурою» 12 августа 1866 года, когда имя М. Л. Михайлова находилось под строжайшим цензурным запретом. Статьи другого М. Михайлова, возможно, и заслуживают рассмотрения, но, во всяком случае, не в главе, посвященной классической русской литературе.

Обнаруженные ею факты проникновения казахской темы в русскую литературу XIX века К. Кереева-Канафиева, движимая наверняка лучшими чувствами, гиперболизирует, толкует расширительно. Так, упоминая попутно Державина, она тут же добавляет, что в его оде «К Фелице»»впервые казахская тема вошла в русскую поэзию» (стр. 27). Но известно, что под именем Фелицы, представленной как «богоподобная царевна Киргиз-Кайсацкия¹ орды», подразумевалась Екатерина II и самое имя было взято из ее «Сказки о царевиче Хлоре», где действовала Фелица, дочь киргиз-кайсацкого хана. И если последовательно развивать мысль К. Кереевой-Канафиевой, то следует признать, что казахскую тему впервые ввела в русскую литературу Екатерина II; но с этим исследовательница едва ли согласится.

Не менее смело она утверждает, что «казахские мотивы отразились и в поэтических произведениях самого Аксакова» (стр. 27), и в подтверждение ссылается на балладу «Уральский казак», где герой «три года за родину бился с врагом». Никакой конкретизации «врага» в стихотворении не содержится, и утверждение К. Кереевой-Канафиевой, будто в нем «описывается «священная брань» уральских казаков с их ближайшими соседями-кочевниками», текстом не подтверждается (не говоря уже о том, что такая «священная брань» никак не может быть отнесена по ведомству взаимосвязей!).

Подобные преувеличения и произвольные толкования встречаются и в следующей главе – «Ч, Ч. Валиханов и Ф. М. Достоевский», где автор утверждает, будто бы «в большинстве произведений Достоевского, начиная с «Дядюшкина сна» и кончая «Дневником писателя» (1873 и 1876 – 1877), имеются упоминания о казахской степи и ее обитателях» (стр. 107). Отдельные упоминания такого рода, правда весьма скромные, встречаются в «Записках из Мертвого дома», «Преступлении и наказании»..»Игроке». Но в «Дядюшкином сне», где отразились впечатления Достоевского от русского общества Семипалатинска, или в «Дневнике писателя», где он говорит об отношении к «иноплеменным нам национальностям» вообще, казахская тема отсутствует. Также нет основания относить к казахам упоминание в «Идиоте» эпилепсии Магомета (см. стр. 110) и т. д.

Когда же автор обращается к произведениям русских писателей, действительно воплотивших казахскую тему, анализ носит весьма примитивный характер. Вот как, например, представлена легенда Мамина-Сибиряка «Баймаган»: «В «легенде» отчетливо и выпукло изображены бедняки-пастухи Баймаган и Урмугуз. Первый – мечтатель, поэт-импровизатор, смелый и добрый человек. Но ни его ум, ни благородные мысли не имеют’ цены, поскольку даже Урмугуз убежден, что у бедняков не может быть никаких мыслей.

Контрастен доброму Баймагану богач Хайбибула, конокрад, старый, коварный и жестокий человек. Даже на родную дочь он смотрит лишь как на предмет продажи.

Менее четко обрисованы образы девушек Гольдзейн и Макен, но ясно представляется старая Ужина, робкая, покорная, подчинившаяся своей нелегкой судьбе.

Правдивость и жизненность сюжета произведения бесспорна» (стр. 46). И все.

Третья и четвертая главы книги называются: «Туркестанские» романы на казахскую тему Н. Каразина, Н. Ильина и других», «Очерки и рассказы о казахах Е. Ковалевского, Д. Иванова и других». Здесь рассматриваются произведения, в основе которых в самом деле лежит казахская тема, хотя далеко не все из них относятся к художественной литературе. Довольно обильный материал в этих главах излагается порой бессистемно и хаотично.

Однако самым уязвимым «местом работы является методология исследования. Исторический и собственно литературоведческий анализ постоянно подменяются простым пересказом, в оценках и выводах господствуют упрощения. Далеко не всегда определяется общественно-политическая позиция рассматриваемых писателей и ученых, и тем самым становятся непонятными смысл и значение деятельности людей, осуществлявших русско-казахские литературные и иные связи. И конечно же, этот пробел не может быть восполнен теми поверхностными и в идеологическом плане совершенно безликими оценками, которыми порою пользуется автор, – «видный», «известный», «крупный» и т. п. Эти наивные и вместе с тем банальные оценки еще как-то отражают место того или иного писателя в литературной «табели о рангах», но ровным счетом ничего не добавляют к характеристике его места в русско-казахских литературных связях.

Недостаточная определенность собственных теоретических представлений приводит порою к тому, что К. Кереева-Канафиева послушно следует за мнением рассматриваемого ею автора, которое подчас само нуждается в квалифицированном комментарии, а то и в серьезной критике. Так, например, Н. Уралов, автор романа «На верблюдах» (1897), приходил к выводу, что казахи «по своим коммерческим способностям… отстают от бухарцев» (стр. 150), и К. Кереева-Канафиева послушно следует за этим выводом, даже не пытаясь выразить свое к нему отношение или как-то объяснить указанное явление. Писатель и ученый Д. Иванов, изображая в очерке «Дуадак» (1914) ямщика Акылбая, яростного сторонника прежней кочевой жизни казахов, объясняет его позицию тем, что парень-де молод и не вкусил еще сполна горьких плодов кочевой жизни (см. стр. 206 – 207). К. Кереева-Канафиева и с этим согласна, словно забыв, что защитниками старины в первую очередь, хотя и не исключительно, были богатые и седобородые, а не бедные и молодые. И так было не только у казахов.

Мы, конечно, солидарны с К. Кереевой-Канафиевой, когда она с искренним удовлетворением отмечает факты, свидетельствующие о развитии дружбы и сотрудничества русских и казахов, взаимной приязни и веротерпимости этих народов (см., например, стр. 120, 122 – 123, 135, 139, 146, 163 – 164, 194, 195, 225, 238 и др.). Но автор, как правило, ограничивается по существу лишь простой констатацией фактов, не вскрывая глубинных причин этого замечательного явления, рождавшегося вопреки политике царизма, деятельности русских капиталистов, помещиков, чиновников колониальной администрации, православных миссионеров и иных «цивилизаторов» казахского и других угнетенных народов. А поразмыслить тут есть над чем: ведь дружба казахов, равно как и всех «инородцев», их трудящихся масс, с трудовым русским народом зарождалась в условиях национального гнета, религиозных притеснений и экономического ограбления нерусских народов самодержавием.

К анализу сложных общественных явлений, где невозможен однозначный ответ, автор порою подходит крайне примитивно, игнорирует их социальный смысл. Так, она с восторгом говорит о «демократизме и справедливости»»русских людей»»в решении ряда сложных вопросов» (стр. 227). А поводом для этого послужил с умилением излагаемый сусальный эпизод из книги Б. Тагеева-Рустам-бека «По степям и горам Азии» (1910), в которой бедный девец Касым, влюбленный в дочь богатого волостного правителя Токур-бека и отвергнутый им, обретает свое счастье только благодаря «живейшему участию» русских. Кто же они и в чем выразилось их «участие»? Оказывается, это один из тузов колониальной администрации, «комендант со свитой», который «заставляет» богача отдать дочь за бедняка.

Работа изобилует произвольными умозаключениями и преувеличениями, неточностями фактического характера. Так, например, появление в русской литературе второй половины XIX века первых образцов казахской поэзии (в переводах различного характера и достоинства) автор без всяких доказательств квалифицирует как «важнейшее событие в культурной жизни России» (стр. 12 – 13). Подобным же образом Достоевскому приписывается «в становлении и развитии русско-казахских литературных отношений»»огромная роль» (стр. 112), которая, однако, если исходить из приведенного автором конкретного материала, выглядит более скромной.

К. Кереева-Канафиева считает, что с присоединением Казахстана к России «в казахскую степь начинают проникать цивилизация и культура» (стр. 13), забывая, что в Казахстане задолго до присоединения к России уже имелись и цивилизация, и культура – феодального общества. В другом месте автор сообщает нам, что демократическая часть русского общества стремилась вовлечь казахов «в русло общечеловеческой цивилизации и прогресса» (стр. 113), – получается, что до этого казахи развивались вне общечеловеческой цивилизации и прогресса. Вообще слова «цивилизация», «культура» и пр. фигурируют в разных местах книги как некие внеисторические категории, имеющие якобы неизменное значение.

Что касается фактических неточностей, то следует отметить, что М. Михайлов умер не в Нерчинске (см. стр. 31), а в Кадае. Настоящая фамилия писателя и публициста, писавшего под псевдонимом Дедлов, не Кинг (см. стр. 262), а Кигн. О Н. Каразине говорится, что современники считали его «русским Густавом Додэ» (стр. 138), и читатель вынужден гадать, с кем сравнивался русский писатель – с французским ли беллетристом Альфонсом Доде или с французским художником Гюставом Доре.

На весьма низком уровне находится источниковедческая культура исследования. Текст письма Достоевского к Валиханову (см. стр. 100 – 102) изобилует ошибками. «Открытое» К. Кереевой-Канафиевой в рукописи четверостишие Рылеева «Тюрьма мне в честь – не в укоризну» (см. стр. 265 – 266) на самом деле неоднократно печаталось с 1861 года. Нельзя считать удовлетворительным библиографический аппарат монографии. Цитаты нередко даются без ссылок, а многие библиографические ссылки приведены неполно: в одних отсутствует указание на место и год издания, в других – на страницу. Встречаются и ошибочные ссылки.

Далеко не всегда учитывается предшествующая литература вопроса. Так, например, существует немало работ об отношениях Валиханова и Достоевского, однако К. Кереева-Канафиева ограничивается лишь ссылкой на соответствующую заметку М. Ауэзова из его книги «Мысли разных лет» (Алма-Ата, 1961). А на некоторые источники она не считает нужным ссылаться. Например, характеристика писателя Е. Л» Маркова, которую находим в книге (стр. 217), близко повторяет текст из «Энциклопедического словаря» Брокгауза и Ефрона (т. 36, 1896, стр. 659).

Оставляет желать лучшего и язык монографии. И дело даже не в том, что здесь не редкость неудачные или нескладные выражения вроде: «Каразин пытался показать действия своих героев на фоне ложного романтизма» (стр. 115), «отчуждение работников к пленнику» (стр. 116), «автор создал несколько запоминающихся образов из гущи народа» (стр. 197) и т. п. Несравненно хуже то, что нередко внешне гладкие наукообразные фразы, в сущности, лишены смысла. Ограничимся одним примером (речь идет о творчестве Д. Иванова): «Его многочисленные очерки и рассказы, большинство которых посвящено казахской тематике, представляют серьезный вклад в разработку проблемы русско-казахских литературных отношений» (стр. 189). На первый взгляд фраза как фраза. Но если вдуматься: каким образом рассказы могут явиться вкладом в разработку проблемы литературных отношений?

В введении к своему труду К. Кереева-Канафиева заверяет читателей, что в исследовании взаимосвязей двух литератур ею «учитывалась вся сложность разработки данной проблемы» (стр. 3). Однако, как видим, эта декларация не вполне соответствует действительности. Вместо обещанного автором исследования русско-казахских литературных отношений в книге представлено нечто совершенно иное – обзор казахской темы в русской литературе и журналистике указанного периода. Бесспорно, такая тема также заслуживает внимания исследователя, но к ней необходимо приступать, владея методикой научного исследования. В противном случае не избежать серьезных просчетов, что и случилось с автором рецензируемой книга.

Ю. ЛЕВИН

г. Ленинград

Ю. ОГЛАЕВ

г. Элиста

1. Киргиз-кайсацкий – казахский.[↩]