«Писать совершеннее…»

Анатолий Васильевич Луначарский, вероятно, запомнил этот эпизод не только потому, что происходил он «в следующую после взятия Зимнего дворца ночь, часа в 4 или 5», когда состоялась первая беседа только что назначенного народного комиссара по просвещению с руководителем первого рабоче-крестьянского государства. Наверное, Луначарский запомнил этот разговор еще и потому, что его поразило то, о чем заговорил Ленин, – он думал, что речь пойдет о другом. «… Не о ликвидации безграмотности, как таковой, но о другом, не менее настоятельном вопросе народного просвещения заговорил со мною Владимир Ильич в первый день, когда он в качестве руководителя правительства обратился ко мне, к своему помощнику по народному просвещению, – он заговорил со мной как раз о библиотеках и издательствах…» Ленин сказал: «Поскорее надо сделать книгу доступной массе» ¹, – он видел в этом одну из важнейших государственных задач.
Богатство и высокий уровень культуры Ленин считал обязательным условием успешного коммунистического строительства. К этой мысли он постоянно, в связи с различными проблемами, возвращался, всячески подчеркивая ее важность, ее принципиальный характер.
И тогда, когда он говорил о Демьяне Бедном, многие произведения которого ему нравились: «Грубоват. Идет за читателем, а надо быть немножко впереди» ².
И тогда, когда размышлял о судьбах и характере искусства при новом общественном строе: «Право, наши рабочие и крестьяне заслуживают чего-то большего, чем зрелищ. Они получили право на настоящее великое искусство. Поэтому мы в первую очередь выдвигаем самое широкое народное образование и воспитание. Оно создает почву для культуры, – конечно, при условии, что вопрос о хлебе разрешен. На этой почве должно вырасти действительно новое, великое коммунистическое искусство, которое создаст форму соответственно своему содержанию» ³.
И тогда, наконец, когда Ленин определял отношение коммунистов к культурному наследию прошлого: «Пролетарская культура должна явиться закономерным развитием тех запасов знания, которые человечество выработало под гнетом капиталистического общества, помещичьего общества, чиновничьего общества. Все эти пути и дорожки подводили и подводят, и продолжают подводить к пролетарской культуре…» ⁴
Не примитивные зрелища и ремесленные поделки, а великое искусство; не пренебрежительное, нигилистическое отношение к классике, а глубокое усвоение всего лучшего, что создано человеческим гением, и равнение на эти образцы; не худосочный культурный паек, а изобилие духовных ценностей, – все это прямо следует из ленинской идеи культурного строительства.
Вопрос качества культуры и искусства, их уровня, степени их совершенства никогда прежде не приобретал значения столь определенно выраженной общественной потребности. Об этом, применительно к литературе, говорил Горький на Первом всесоюзном съезде советских писателей: «Высота требований, которые предъявляются к художественной литературе, быстро обновляемой действительностью и культурно-революционной работой партии Ленина, – высота этих требований объясняется высотою оценки значения, которое придается партией искусству живописи словом. Не было и нет в мире государства, в котором наука и литература пользовались бы такой товарищеской помощью, такими заботами о повышении профессиональной квалификации работников искусства и науки».
Ленинские принципы культурного строительства не утратили живой силы и в наше время. Напротив, значение их выросло. Современное развитие нашего общества поставило в повестку дня создание изобилия духовной культуры. Расцвет человеческой личности, ее гармоническое развитие, воспитание активного и творческого отношения к действительности, – а это цель нашего общества, – невозможны без изобилия духовной культуры. Уже сегодня, когда сокращен рабочий день, остро встает проблема свободного времени как проблема практическая, – чем оно, свободное время, будет заполнено: отупляющим забиванием «козла» (а то и пьянством) или занятиями искусством. Для решения всех этих, огромной важности и трудности задач ленинские идеи служат теоретическим компасом.
Мы имели возможность убедиться и в том, что несет на деле «культурная революция» в КНР, именующая себя «великой» и попирающая ленинские принципы, – она несет духовное убожество, разгул низменных страстей, отказ от классического наследия, ориентацию на эстетический примитив.
«Массовая культура» стала сейчас в капиталистическом обществе реальной угрозой гуманизму. Стандартное, удешевленное искусство призвано воспитывать стандартного читателя и зрителя, личность, лишенную индивидуальности, лишенную в конечном счете нравственных устоев. Не случайно именно массовое искусство используется для поэтизации «супермена», который, в сущности, является идеалом ландскнехта XX, атомного века, для скрытой и откровенной проповеди различного вида неофашистских идей. Не только экономическая выгода, но и идеологическая «сверхзадача» превратили изготовление суррогатов искусства в мощную отрасль промышленности: «фабрикой снов» называют, например, Голливуд. Низкопробные зрелища и развлекательное чтиво призваны воспитывать и удовлетворять духовные запросы толпы, формировать готового на все «верноподданного». Эстетика и этика в искусстве всегда неразрывны: снижение вкуса и падение нравов, дегуманизация взаимообусловлены.
В нашем обществе действует иная, противоположная закономерность: чем выше искусство, тем более широким массам оно должно быть доступно. Самой массовой литературой у нас стала классика. Можно не ссылаться на гигантские тиражи Шекспира и Пушкина, Льва Толстого и Диккенса, Чехова и Бальзака, достаточно вспомнить, как шла подписка на такое уникальное, поистине энциклопедическое издание, как «Библиотека всемирной литературы». То, что классика становится общедоступной, воспринимается как фундамент социалистической культуры, не может конечно, не оказывать существенного влияния на вкус читающей публики, а через нее – на характер и уровень современной литературы. Иногда нашу литературу на Западе свысока называют традиционной, не отдавая, по-видимому, отчета, что понятие это далеко не всегда заключает в себе отрицательный смысл. То, что многие читатели начинают судить о достоинствах и недостатках современной литературы, опираясь на опыт классического искусства, и то, что современная литература – в лучших образцах – стремится поверить себя классикой, придает ей высокую меру нравственной устойчивости и художественной взыскательности.
Это вовсе не значит, что состояние современной литературы удовлетворяет и читателей, и ее творцов. Скорее наоборот. Чем выше требования, тем жестче критика и самокритика. Высота требований – один из самых действенных стимулов литературного движения. И если с этой точки зрения взглянуть на предсъездовскую дискуссию на страницах «Вопросов литературы», об итогах которой уже шла речь, нетрудно убедиться, что проблема художественного качества продолжает рассматриваться нашей литературной общественностью как проблема первостепенная. Можно было бы для подтверждения сделать немало выписок из статей критиков и выступлений писателей, – в сущности, спор, каких бы конкретных вопросов он ни касался, так или иначе возвращался к этому. Но приведем здесь только слова из ответа Симона Чиковани на анкету «Ответственность художника». Это было одно из последних выступлений выдающегося грузинского поэта; он тяжело болел, видимо, догадывался, что дни его сочтены, и решил в анкете поделиться мыслями, которые считал выношенными и важными. Они и в самом деле важны. И в дни, когда будет работать Четвертый съезд советских писателей (а это была анкета, которая открывалась вопросом: «Чего вы ждете от Четвертого съезда писателей?»), хотелось бы, чтобы о них вспомнили. «Я сознательно поставил рядом, – писал С. Чиковани, – два выражения истинный талант и гражданский долг и выделяю их теперь, чтобы сказать: мы в нашей литературной жизни не всегда достаточно четко представляем себе взаимосвязь этих высоких понятий».
Неотделимость гражданственности от художественности – кардинальное положение марксистской эстетической теории и одна из ведущих закономерностей нашей литературной жизни. Не так легко далось нашей литературе ясное понимание этого положения. Алексей Толстой как-то заметил: «У нас еще многие думают, что достаточно уметь описать, как над прудом летает ласточка, как задевает’ она крылом водную гладь, это и есть литература. Несчастье, когда так думают. Отсюда вытек и формализм: описывай себе ласточек, а мыслить, в сущности, необязательно при этом. Блаженной памяти РАПП насаждал противоположный взгляд: литература, мол, только пропаганда идей, поэтому мастерство необязательно… Без художественного мастерства и пропаганда в литературе – не пропаганда».
Попытки разорвать идейность и художественность – история советской литературы неопровержимо это свидетельствует – убийственны для искусства: и в том случае, когда художество становится самоцелью, и в том случае, когда художеством поступаются. И то и другое мы можем наблюдать сегодня в крайних формах за рубежом:

1. »Ленин и книга», Политиздат, М. 1964, стр. 363. [↩]
2. «Ленин и книга», стр. 322.[↩]
3. «Клара Цеткин о литературе и искусстве», Гослитиздат, М. 1958, стр. 116.[↩]
4. В. И. Ленин, Полн. собр. соч., т. 41, стр. 304 – 305.[↩]