Перспективы, открытые временем

Советская культура стала законной хранительницей наследия русских революционных демократов середины XIX века. Изданы полные или почти полные собрания сочинений Белинского, Герцена, Чернышевского, Добролюбова. Написаны десятки хороших книг, исследований жизни и творчества классиков революционно-демократической мысли. Общая структура мышления революционных демократов и многие их идеи стали частью нашего видения мира, вошли в нашу плоть и кровь. Вряд ли найдется в нашей стране хотя бы один серьезный гуманитарий, на которого не повлияло бы мировоззрение революционных демократов.

Однако – да не сочтут мои взгляды еретическими – в последние десять-пятнадцать лет внимание наших ученых к революционно-демократическому наследию несколько ослабело: меньше стало защищаться диссертаций, меньше выходить книг, меньше стало научных конференций. Видимо, повторять старые достижения не имело смысла, а новые идеи, новые углы зрения возникают не мгновенно. Показательно, что и молодежь последних десяти-пятнадцати лет (учителя, студенты, старшеклассники), по сравнению с предшествующими поколениями, меньше интересовалась трудами революционных демократов.

Очевидно, всему этому есть объективные причины «роста», но – как часто бывает в эпохи духовного вырастания общества – козлов отпущения ищут в минувших временах. Впрочем, там, наверное, и в самом деле были «виноватые». Может быть, были виноваты и те «человека в футляре», те нафталинщики, которые, вопреки известной ленинской формуле, хотели бы лишь хранить наследство в глубоких сундуках и подвалах; и те учителя, которые превращали Белинского и Добролюбова в этаких добродетельных всезнаек, проповедовавших прописные истины; и чрезмерно осторожные издатели и комментаторы сочинений классиков, иногда препарировавшие их тексты и сглаживавшие острые углы.

А наше общество, еще раз подчеркну, интеллектуально и духовно очень выросло за последние десять-пятнадцать лет, исследователям теперь под силу такие глубокие и тонкие вещи, в которых раньше и маститые специалисты не всегда разбирались. Поэтому тем более огорчительно, что наследие революционных демократов и теперь не всегда в достаточной мере привлекает к себе внимание; да еще некоторые скептики, не прочитавшие ни одной статьи Белинского, с чужого голоса бубнят, что для XX века труды революционных демократов стали устаревшими.

Весь смысл моей статьи будет доказательством противоположного: именно теперь мы доросли до рассмотрения таких аспектов их наследия, которых раньше не замечали!

Пора приниматься за изучение этих аспектов, – да это «новое» движение уже началось, оно и порождает оптимистическую веру. Взять хотя бы творчество Некрасова: в мало кому ведомом Борисоглебске появились тонкие исследования Б. Кормана; через некоторое время ленинградский литературовед Н. Скатов выпустил ряд оригинальных работ о Некрасове, и вообще наша литературная наука сделала заметный шаг вперед в изучении наследия поэта (см. хотя бы интересные тезисы юбилейной конференции 1971 года «Н. А. Некрасов и русская литература» Костромского педагогического института).

Имеются сдвиги и в сфере изучения революционно-демократической критики: назову, например, фундаментальную серию сборников «Н. Г. Чернышевский. Статьи, исследования и материалы» под редакцией Е. Покусаева, выпускаемую Саратовским государственным университетом (с 1958 по 1971 год вышло в свет шесть томов), обширную – четырехтомную! – диссертацию М. Зельдовича «Н. Г. Чернышевский, Н. А. Добролюбов и русская критика их временив (Харьков, 1968), серию серьезных статей Р. Шагиняна о Белинском, опубликованную в «Трудах Самаркандского государственного университета». Несомненное оживление в исследовании теории, методологии, истории критики намечается теперь, после выхода в свет известного Постановления ЦК КПСС «О литературно-художественной критике».

Будем надеяться, что это активизирует изучение всего революционно-демократического наследия. Вот почему мне и хочется говорить здесь не об итогах, а о перспективах: подчеркнуть именно те аспекты революционно-демократической критики, которые, на мой взгляд, недостаточно были исследованы (или совсем не исследованы) и которые между тем представляют актуальный интерес сегодня – интерес теоретический, исторический, практический.

Изложение будет в некоторых случаях конспективным, ибо хочется сказать о многом.

РЕВОЛЮЦИОННЫЕ ДЕМОКРАТЫ НА ФОНЕ

ЭСТЕТИЧЕСКОЙ И КРИТИЧЕСКОЙ МЫСЛИ ИХ ЭПОХИ

И в домарксистском русском литературоведении, и в трудах советских ученых немало сделано для понимания места наших писателей в мировом художественном процессе. Изучены творческие воздействия классиков предшествующих эпох на Пушкина, Лермонтова, исследованы сложные взаимосвязи Тургенева, Толстого, Достоевского, Чехова с выдающимися зарубежными современниками, проанализировано громадное воздействие русских писателей на мировую литературу XX века.

Но сопоставлений русских критиков с их предшественниками, современниками и последователями среди других народов и в других странах почему-то почти нет. Еще в связи с предшественниками и последователями можно назвать отдельные работы: несколько лет тому назад вышла почти не замеченная литературоведами книга Н. Гуляева «В. Г. Белинский и зарубежная эстетика его времени» (Казань, 1961), в социалистических странах появлялись статьи о плодотворном влиянии русских классиков критики на отечественных деятелей, в наших братских республиках (союзных и автономных) тоже выходили труды о воздействии русских революционных демократов на местных представителей прогрессивной интеллигенции. Но попробуйте найти сопоставительные труды типа: «Белинский и Стендаль (или Бальзак) как литературные критики», «Добролюбов и западноевропейская критика его времени» – подобных трудов нет. Мы очень проигрываем из-за их отсутствия. Возникают, например, многие конкретные проблемы, явно нуждающиеся в разрешении.

Кажется, впервые в европейской критике идейно-психологический и сюжетно-композиционный анализ художественного текста с обильными цитатами из него осуществил Бальзак в 1840 году в статье «Этюд о Бейле» (предшественником в психологическом анализе у него был Стендаль со статьей «Вальтер Скотт и «Принцесса Клевская», 1830 год). Сходный метод Белинский впервые применил в известной статье «Гамлет», драма Шекспира. Мочалов в роли Гамлета» (1838) и потом часто им пользовался. Можно ли найти какие-либо данные, свидетельствующие о знакомстве Белинского со статьями Стендаля и Бальзака? Был ли, с другой стороны, осведомлен Белинский о еще более ранних подобных опытах Пушкина, оставшихся в рукописи? Или метод объективного изложения сюжета, свидетельствующий о переходе критиков к реалистическому мышлению, как бы носился в воздухе и был подхвачен разными авторами независимо друг от друга? Никто еще, видимо, не пытался разрешать эти проблемы.

Но было бы не просто интересно с исторической точки зрения, а и важно методологически, идеологически понять своеобразие русской литературной критики по сравнению с зарубежной.

Известная мысль Герцена: «У народа, лишенного общественной свободы, литература – единственная трибуна, с высоты которой он заставляет услышать крик своего возмущения и своей совести» ¹, – может быть в полной мере применима и к русской радикальной критике XIX века. В сравнении с трудами профессиональных западноевропейских критиков тех эпох статьи русских революционных демократов более богаты общественно-политической и философско-этической проблематикой, более публицистичны и злободневны, – это видно невооруженным глазом. Но требуют основательного сопоставления и критические методы, и формы анализа, и жанры, и построение критических статей.

Да что там связи и соотношения с зарубежной критикой! Попробуйте найти труды наших литературоведов, посвященные сопоставлению революционных демократов с их соотечественниками, коллегами по творчеству, – и тоже не найдете. Есть фундаментальная книга Н. Мордовченко «Белинский и русская литература его времени» (М.-Л. 1950), но ничего подобного нет о соотношении Белинского с критикой его времени. Нет таких исследований и о Чернышевском с Добролюбовым, если не считать нескольких более или менее частных публикаций. Лишь в отдельных статьях типа «Белинский и В. Майков» сравнивается критическая деятельность революционных демократов с их современниками.

Из-за необычайно скудного материала о друзьях и врагах великих революционных демократов сплошь и радом для читателей остается неясным смысл многих полемических баталий 40-60-х годов, как, например, ожесточенные споры Белинского со славянофилами вокруг «Мертвых душ» Гоголя и с Вал. Майковым по поводу национального и общечеловеческого содержания литературы, полемика Чернышевского и Добролюбова с либеральными критиками о «чистом искусстве» и о положительном герое современности и т. д. Смысл полемики остается смутным потому, что читатель выслушивает лишь одну сторону, вопреки классическому юридическому правилу, что нужно обязательно дать слово и другой стороне. А что у нас получается? «Белинский подверг уничтожающей критике концепцию «Мертвых душ», изложенную в брошюре К. Аксакова», «Либеральной интерпретации С. С. Дудышкина Чернышевский противопоставил…», «Добролюбов справедливо высмеял претензии «теоретиков»»чистого искусства»…» Но о концепции К. Аксакова, об интерпретации С. Дудышкина, претензиях защитников «чистого искусства» читатель узнает лишь из кратких пояснений к цитатам из трудов революционных демократов. Чаще всего из этих пояснений можно понять лишь смысл той конкретной идеи противника, которую критикует классик, но для этого и пояснения не требуется: какая-то элементарная суть вытекает из самой цитаты. Получается в результате, что враги прогрессивной мысли в течение многих лет высказывали приблизительно одни и те же идеи, причем весьма примитивные, а революционные демократы педантично, почти без изменений, критиковали эти самые идеи; даже скорее не критиковали, а легко уничтожали, ибо очень уж беспомощными выглядели, судя по вырванным цитатам, противники. Было очень похоже на известную шашечную игру в поддавки.

В действительности все, конечно, обстояло значительно сложнее. И эпохи менялись, и противники, и идеи у этих противников были разные, причем иногда вовсе не элементарные (кстати сказать, некоторые неопытные люди, впервые принявшись за чтение «реакционеров», настолько оказались неподготовленными ко встрече с серьезными, непростыми идеями, что шарахаются в другую крайность и начинают прославлять то Н. Страхова, то К. Леонтьева как непревзойденных гениев общественной мысли России). Пока мы не представим нашему читателю системы взглядов и целостные методы оппонентов, ему по-настоящему не понять ни смысла полемики, ни ее серьезности, ни ее разнообразия, ни значительности идей революционных демократов на фоне сложной общественной и литературной борьбы их эпохи. Тогда окажется, во-первых, что не такой уж единый был лагерь так называемого «чистого искусства», что П. Анненков очень не похож на А. Дружинина, что немыслимо безоговорочное включение в этот лагерь Ап. Григорьева, что даже в более целостном славянофильском кружке К. Аксаков был отличен от Хомякова, а И. Аксаков – от брата Константина, не говоря уже о существенных различиях поздних славянофилов (К. Леонтьев, Н. Данилевский). Яснее понять сущность мировоззрения и критического метода каждого из консервативных оппонентов – значит также глубже понять идеи и самих революционных демократов.

Во-вторых, не следует бояться раскрывать всю сложность борьбы и весь скрытый драматизм некоторых концепций революционных демократов, порой оборачивавшийся односторонностью, ограниченностью. Например, в полемике с апологетами «чистой поэзии», при защите современного идейного искусства, Чернышевский и Добролюбов относительно приуменьшали и историческую роль Пушкина, я его значение для современной литературы, в то время как апологет «(искусства для искусства» Дружинин, возводя Пушкина на пьедестал и представляя его идеальным образцом гармонического человека и поэта, допускал антиисторизм другого рода, искажавший истинный облик классика, и сильно запутывал расстановку сил в современной русской литературе, нормативно уничтожая писателей-«сатириков». Еще более сложный драматизм и взаимные «издержки» можно проследить в полемике Чернышевского и Добролюбова с П. Анненковым, который мучительно охранял историзм своего метода ценой позитивистского отказа от идейности и перспективности (устремленности в будущее) анализа.

У нас часто упрощаются не только соотношения критики революционных демократов и консервативных идеологов, но и расхождения внутри демократического лагеря. До сих пор ведь по-настоящему не раскрыта вся сложность спора Герцена с Добролюбовым по поводу «лишних людей» и «обличительной» литературы, где оба полемиста в обоих случаях допускали «перегибы»: Добролюбов нарочито противопоставлял активных героев современности «лишним людям» минувших эпох, заметно принижая последних, а Герцен, наоборот, делал акцент на положительной роли «лишних людей» именно в «николаевское» время и как бы уходил от обстоятельного рассмотрения их функционирования в настоящем; с другой стороны, иронически-пренебрежительное отношение «Современника» к либеральной «обличительной» литературе тревожило Герцена, жаждавшего в те годы (1859 – 1860) консолидации антикрепостнических сил и видевшего даже в робком разоблачении пороков и язв русской жизни исторически прогрессивный смысл. Во всяком случае, нельзя при анализе этого сложного спора ограничиваться элементарным комментарием, вроде того, что «Добролюбов справедливо критиковал заблуждения Герцена», а «Герцен ошибался, упрекая Добролюбова…», и т. д. На самом деле ошибались – по большому историческому счету – и Добролюбов, и Герцен, причем в известном их споре как бы сконцентрировались достоинства и недостатки обеих сторон – круга «Современника» и круга лондонских эмигрантов во главе с Герценом.

Естественно, что при анализе сложных споров и драматических «перегибов» очень существенно сохранять пропорции и историческую перспективу, соотносить масштабы и характер различных ошибок и просчетов.

В-третьих, важным представляется более углубленное изучение критического наследия учеников революционных демократов, а также прогрессивно настроенных критиков, в разной степени испытавших на себе воздействие идей классиков: М. Михайлова, А. Плещеева, Г. Елисеева, А. Рыжова, В. Зотова и многих других. Взаимоотношения их методов и суждений с методами, суждениями Чернышевского и Добролюбова были тоже непростыми, а часто весьма сложными.

И наконец, надо показать, что в народнической критике взгляды Чернышевского и Добролюбова вульгаризировались, искажались; неправомерно говорить здесь о преемственности, о прямом продолжении и т. п.

Обобщенно-схематичное, недифференцированное и статичное рассмотрение современников и последователей, друзей и противников революционных демократов оказывается связанным с относительно статичным изучением и самих классиков.

ОБ ИЗМЕНЕНИЯХ КРИТИЧЕСКОГО МЕТОДА

Как-то так установилось в нашей науке, что классики революционно-демократической критики постоянно оказывались «замороженными» в своем развитии: уже в ранний период деятельности они вырабатывали основы критического метода и затем лишь уточняли некоторые частные положения; изменения, как правило, носили якобы лишь локальный характер. Исключение делалось только для молодого Белинского, где слишком уж заметны были качественные скачки от романтически окрашенного первого периода его творчества к гегельянству и от гегельянства к зрелой поре 40-х годов. Но во-первых, эволюция критического метода Белинского была непрерывной, да и качественных скачков было у него больше; во-вторых, существенно менялся метод и у Чернышевского с Добролюбовым, даже в течение тех коротких пяти-восьми лет, которые были им отпущены судьбой в царским режимом на литературно-критическую деятельность. Ведь жизнь не стояла на месте, постоянно менялся ее социально-политический облик, точно так же развивалась сама литература. Разве могла не развиваться и критика?

1. А. И. Герцен, Собр. соч. в 30-ти томах, т. VII, Изд. АН СССР, М. 1956, стр. 198.[↩]