Живой человек, а не общие цифры

Сначала – о «кустарности», неточности и ограниченности понятия «деревенская проза». Об этом уже говорилось и писалось, наверное, сто, а может, двести раз, и вовсе бы не хотелось в двести первый, а приходится. Неужто нам все еще надо друг другу доказывать, что это всего лишь условное обозначение определенного и, в общем-то, для всех ясного понятия?! Разве так уж точен был термин «исповедальная проза»? Исповедально в самом полном и глубоком смысле этого! слова «Житие протопопа Аввакума», исповедален Дантов «Ад» и многие другие произведения мировой литературы, не потерявшие интереса и по сей день прежде всего потому, что исповедовались в них значительные личности. Но какие точки соприкосновения имели с ними сочинения так называемой «молодежной», или, как ее один мой друг-критик назвал, «мальчуковой», прозы, которые несколько лет назад заполоняли некоторые журналы? Разве лишь одну «точку»- исповедь, а точнее бы сказать, развязное суесловие за рюмкой коньяка шло от первого лица. Однако с определением «исповедальная проза» почему-то не спорили.

Так что, понимая всю недостаточность и условность термина «деревенская проза», примем его и не будем попусту тратить порох.

А теперь, следуя за автором «Социологического аспекта современной «деревенской прозы», сперва скажу о деревне, а потом уж о «деревенской литературе».

Статья уснащена (можно сказать и оснащена – то и другое будет верно) многими интересными и весьма впечатляющими цифрами. Пусть никто не заподозрит меня в скрытой или еще какой иронии. Я чуть ли не впервые вижу в статье литературного критика такие вот цифровые выкладки и серьезные размышления над ними. И это выгодно отличает работу Е. Стариковой от многих критических статей, построенных на отвлеченно-умозрительных рассуждениях, на сопоставлениях не книги с реальной действительностью, а книги с книгой или статьи со статьей.

Автора «Социологического аспекта современной «деревенской прозы» прежде всего и больше всего занимает отраженный в цифрах процесс изменения структуры нашего общества, стремительный рост городского населения и столь же стремительное сокращение населения сел и деревень. Приведенные цифры достаточно красноречивы и говорят сами за себя. Однако же, не имея ничего ни против цифр, ни против авторского комментария к ним, мне все же хотелось предостеречь от чрезмерного, что ли, увлечения общими цифрами. Предостеречь, разумеется, не одного автора статьи. Чтобы сразу же быть правильно понятым, повторю: речь идет не о цифрах самих по себе, а именно об общих цифрах.

Коварная это штука, общая цифра. Вроде бы четкая, ясная, а в то же время туманная. Ну вот, скажем, такой пример. Кому не известно, понятие «вал», бывшее одно время чуть ли не символом общей цифры?! И когда работа, к примеру, завода по выпуску запасных частей для тракторов оценивалась по «валу», а завод при годовом плане, допустим, в миллион рублей выпускал тех частей на миллион двести тысяч – он ходил в передовых, инженеры и рабочие получали всевозможные премии и надбавки. Да и как же иначе – план-то выполнен на 120 процентов! Но именно в то самое время, когда директору завода вручали переходящее знамя, где-то в дальнем районе какой-то тракторист или сельский механик рыскал по окрестным колхозам в поисках малюсенького такого, стоящего семь копеек, но очень нужного подшипника, которого на складе районной «Сельхозтехники» не оказалось (хотя, заметим в скобках, каких-то других частей там было, что называется, навалом). Трактор в горячее время простоял три дня, пока механик не съездил в областной центр и не достал там с превеликим трудом нужную деталь. Вы, конечно, уже поняли, почему не оказалось на складе того злополучного подшипника: делать его хлопотно, а стоимость – копеечная, – тут не то что на 120, на 70 процентов плана не выполнишь. Не проще ли наделать частей, с которыми хлопот поменьше, а стоят они подороже, – ведь оценка-то работы идет по «валу»!

Как видите, за «валом» не видно (да простят мне тавтологию) ни подшипника, ни механика.

А теперь другой пример, более близкий к теме нашего разговора.

Несколько лет назад некоторые писатели из так называемых «деревенщиков» (термин тоже весьма условный, и тоже вряд ли вокруг него надо ломать копья) с тревогой писали о том, что в отдельных областях и районах молодежь угрожающим потоком устремляется из деревни в город. Вскоре в дело вступила тогда только еще входившая в моду социология. Социологи начали с того, что навели порядок в терминологии и научно сформулировали явление, назвав его «оттоком рабочей силы из деревни в город». По прошествии еще какого-то времени «отток» был заменен на совсем уж спокойную абстрактно-отвлеченную «миграцию». Да, миграция населения: кто-то едет в Сибирь, а кто из Сибири, кто-то из села в город, а кто из города в село (есть и такие, а это совсем неважно, что их единицы; даже если из села ушло, скажем, сто тысяч, а вернулось сто человек, – социолог уже имеет полное право сказать: едут туда, едут и оттуда).

Я сказал, что об этом самом… ну, ладно – об этой самой миграции мы писали с тревогой. А социологи нам объяснили: тревога ваша, дорогие товарищи, ложная.

Во-первых, деревня трудоизбыточна, то есть, говоря менее научно, работников в ней так много, что не всем дело находится. И это в то самое время, во-вторых, когда наша бурно развивающаяся индустрия испытывает постоянный недостаток в рабочих руках. А откуда, как не из деревни, черпать людские ресурсы, тем более, что труд на полях и фермах с каждым годом все больше машинизируется и, значит, высвобождает все новых и новых работников. Нужны цифры?