№1, 1989/Жизнь. Искусство. Критика

Перестройка и национальное сознание

Продолжаем обсуждение проблем истории литератур народов СССР (см. статьи А. Егиазаряна «О «черных пятнах» запретов» и А. Шкляева «С ориентацией на будущее», – «Вопросы литературы», 1988, N 12).

Ныне в стране идет неуклонный процесс переоценки ценностей и обновления общественного сознания. Можно говорить уже об опыте самой перестройки. Борьба мнений, принявшая на первых порах невиданный размах и остроту, вылилась в некую конфронтацию сил в познавательной, поисковой и творческой сферах. И, надо полагать, конфронтация эта все-таки зачата тенденцией к кристаллизации взглядов, идей и позиций на конструктивных началах. Вместе с тем неизбежной представляется и демаскировка подлинной подоплеки того взаимного ожесточения сторон, которая зачастую напоминает не очень достойную тяжбу групповых, а то и кастовых амбиций и эгоистических вожделений. Уж очень много накопилось у общества невысказанных упреков, неотмщенных обид, непредъявленных счетов. Благо, что платформа гласности предоставила, как говорится, «равные возможности» той и другой стороне, которые не уступают друг другу в усердии и рвении, в претензии на роль самых ревнивых поборников обновления. Время покажет, кто есть кто. А в конечном счете выиграет общество.

Но вот что настораживает: перестройка пока еще не добилась повсеместной, так сказать, равномерной действенности. Наблюдая, например, борение мыслей известных писателей и исследователей, вслушиваясь в раздумья коллег, то и дело ловишь себя на том, насколько энергичен поиск истины и высок накал страстей в центре страны и как вяло подчас обозначен процесс перетряски общественного сознания на периферии, где нет оснований говорить о радикальном переключении литературы, искусства, науки на лад и ритм перестройки. Да и средства массовой информации пребывают здесь в каком-то непонятном оцепенении: все бьют по воробьям, слонов не примечая.

Что касается литературно-художественной критики, то ее как не было в застойный период, к примеру, в Дагестане, так нет и сейчас: она подменена будничной информацией о вышедших книгах, то куцей, то развернутой, но всегда безликой, беспроблемной и непременно комплиментарной. Периферийному читателю остается уповать на страстные, ошеломляющие публикации на страницах центральной прессы.

Трудно, медленно, неуверенно протекает на местах прежде всего процесс перестройки мышления- методологического, поискового, творческого, да и поведенческого. Тяжело преодолевается инерция застоя и торможения. Довлеет все та же привычка «замалчивания» острых углов и узких мест, недостает воли и решимости отречься от стиля «выжидания», «понукания» и «послушания», от которых претерпело столько бед дело нашей культуры, науки, искусства. Более того, мы все еще рискуем утверждать, что уже остановлен сам процесс накопления нерешенных проблем общественного развития, тех, что неотступно требуют вразумительного ответа со стороны историков, социологов, экономистов, филологов, искусствоведов.

Коснусь лишь некоторых из проблем, затрагивающих достаточно сложную и архисовременную область национальных отношений и национального сознания. Вероятно, эти вопросы ближе всего для нас в силу специфики условий, в которых протекает социально-культурное развитие столь своеобразного этнонационального региона, как Дагестан, хотя, думается, подобные противоречия характерны и для других республик: на общем пути и проблемы сходные, и заботы едины.

Как обнаружил реальный ход развития общества, рановато мы стали тешить себя широко бытующим тезисом, гласящим, будто национальный вопрос в том виде, в каком он достался нам от прежней формации, решен окончательно и бесповоротно, будто все точки над i в данной сфере уже поставлены. Только сейчас мы можем в полный голос сказать о том, что важнейшие положения и идеи ленинского завещания по национальному аспекту социализма оказались преданными забвению. Многочисленные публикации последних лет, в том числе и на страницах «Вопросов литературы» (Д. Кугультинов, Ю. Марцинкявичюс и В. Кубилюс, И. Дзюба), указывают на запущенность в реализации норм национальных отношений и сектантские заносы при трактовке национального сознания, не исключая административно-территориальной и национально-государственной сферы. События в Нагорном Карабахе, к сожалению, не единственны в ряду того обилия «болевых точек» на карте страны, которые обнажили изнанку видимости благополучия, царившего в бездумных словопрениях и праздных декларациях.

Приходится только удивляться тому, как наша массовая пресса и публицистика, да и историческая наука так долго умудрялись обходить молчанием или скороговоркой вопиющие антигуманистические отступления от ленинских принципов национальной политики партии и государства и жесточайшие несправедливости, допускавшиеся в период сталинизма по отношению к так называемым «малым» нациям, что нашло трагическое завершение в преступном выселении целых народов – чеченцев и ингушей, карачаевцев и балкарцев, калмыков, крымских татар, немцев Поволжья – с их исконных земель и позорном разгроме их автономий.

Неуважение к ленинским традициям в национальной политике повсеместно проявилось и в невнимании к тому, что проблема национальных отношений несводима лишь к национально-государственному решению вопроса. Национальный вопрос – это еще и огромная совокупность духовных запросов наций и народностей, комплекс исторически сложившихся национальных традиций, неповторимого национального опыта, национальной психологии, национального сознания и проистекающих отсюда национальных интересов. Нередко в ущерб внутреннему духовному миру «национального человека» абсолютизировался социальный, политический фактор, в доминанту человеческого совершенства возводилась идея нивелированной, денационализированной личности. Сказывалась тенденция смотреть на национально-этническое многообразие страны в целом и отдельных ее регионов в частности как на некую обузу на пути прогресса, а не как на богатейшее историческое, социальное, духовное достояние человеческой цивилизации, величайшее благо земли. Думается, что именно этого рода взгляды и послужили той добротной почвой, на которой произрастали семена явления, получившего впоследствии наименование «национальный нигилизм».

Национальный нигилизм связан с активно культивируемым неверием в познавательные, творческие, созидательные возможности данного этноса. Причем степень скепсиса увеличивается, как правило, в связи с малой численностью той или иной народности. Взгляды эти подкреплялись негативистскими, отнюдь не основанными на фактах, их анализе, представлениями об уровне зрелости исторического, социального и духовного опыта данной народности.

Вся страна знает Дагестан как край уникального этноязыкового многообразия и своеобразия: на относительно небольшой территории здесь испокон веков проживает более тридцати народностей, говорящих и творящих на своих родных языках. На девяти из этих языков, а именно: аварском, даргинском, лезгинском, кумыкском, лакском, табасаранском, ногайском, азербайджанском и чеченском, которыми пользуются наиболее крупные по численности народности, – функционирует здесь национальная школа, на одиннадцати издаются книги, журналы и газеты, ведутся радиопередачи, создается национальная художественная литература, развивается профессиональное театральное искусство. Многоязычие и многоязычная культура народов Дагестана – явление, безусловно, неординарное и достойное удивления.

Однако и над дагестанской историей и культурой долгие десятилетия довлел пресс национального нигилизма. До самого последнего времени народам Дагестана было отказано в положительном духовном опыте прошлого. Не перевелись еще представления о народностях Дагестана то как о бесписьменных в прошлом, то как о младописьменных, а то и новописьменных. Хотя неведомо, для чего понадобилось игнорировать, казалось бы, такие столь очевидные историко-культурные реалии, как традиции национального письма горцев, идущие еще от XV – XVI веков, и внушительный перечень памятников национальной словесности дагестанцев, восходящих к XVII, XVIII, XIX векам; как высокие образцы национального художественного мышления, представленные немеркнущим поэтическим наследием даргинца Омарла Батырая, кумыка Ирчи Казака, лезгина Етима Эмина, аварца Махмуда из Кахаб-Росо и многими другими талантами XIX столетия; как наличие не десятков, а сотен наименований дагестанской национальной книги, изданной и обнародованной еще в дореволюционном прошлом.

Когда же реалии и факты действительности становились неумолимыми, негативизм продолжал упорствовать, апеллируя к испытанным еще в горниле Пролеткульта и казавшимся неотразимыми доводам, – манипуляции с атрибутикой «классовых критериев» позволяли объявить национальное культурное наследие явно «ограниченным» и «ущербным» в идейном плане, неприемлемым с точки зрения сегодняшнего дня. Достаточно было заподозрить создателя того или иного произведения прошлого в «нетрудовом», «непролетарском» происхождении или обнаружить в том или ином сочинении минувших времен религиозные мотивы и образы, чтобы автор такого произведения и само сочинение попадали в разряд «нежелательных», а то и «реакционных». Так было, например, с одним из шедевров устно-поэтического наследия народов Дагестана – с песней о Хочбаре, легендарном бунтаре и народном мстителе, ставшем жертвой ханской деспотии: любимая песня народа, восхищавшая Фета и Толстого, была объявлена еще в 30-х годах антинародной лишь на том основании, что кому-то из стражей чистоты искусства пришло в голову усмотреть в личности Хочбара не народного героя, а «бунтаря-одиночку», всего-навсего «бродягу-разбойника». Так было и с замечательной эпической поэмой Али Гаджи из Инхо «Взятие Мекки», которая до самого последнего десятилетия числилась в ряду «запрещенных» из-за того, что в ней воссоздан образ пророка Мухаммеда, причем образ отнюдь не мифический, а земной, реальный. Так поступили уже в застойные годы и с известным дагестанским ученым и мыслителем начала нашего века Али Каяевым: он, мол, «не сумел подняться над своей средой», порвать с религией, отвернуться от бога и, несмотря на успешные просветительские искания, продолжал заниматься богословскими дисциплинами, в частности мусульманским правом. В том же ряду «отверженных» – имя одного из незаурядных деятелей многонациональной дагестанской культуры, известного издателя Магомеда-Мирзы Мавраева, стараниями которого уже в начале нашего века была основана первая в Дагестане типография и налажен выпуск печатной книги на арабском и местных языках. Видите ли, как можно простить капиталистический характер мавраевского предприятия и религиозное содержание известной части издаваемой им литературы?

Не менее абсурдным выглядело упорное и упрямое отрицание традиций письменной культуры у народов Дагестана в дореволюционном прошлом. Сам по себе тот факт, что в основу так называемого «аджамского» письма легла арабская графика, приспособленная к фонетическим особенностям местных языков, оказался достаточным поводом для всяческого поношения этого алфавита как «мусульманского», «коранского», следовательно, «чуждого» и «неприемлемого». «Какой же это национальный алфавит, – рассуждали радетели престижа новой культуры, – если он целиком заимствован у знаковой системы чужого письма?» Однако логика изменяла им, как только речь заходила о современном алфавите дагестанских – и не только дагестанских – языков, основанном, как известно, на кириллице.

Как не вспомнить здесь стародавнее изречение, ставшее почти хрестоматийным для историков дагестанской культуры: «Я дал обет повесить на первом попавшемся дереве каждого, кто пишет слева направо». Так клялся еще в 1918 году один из главарей дагестанской контрреволюции Узун-Хаджи. Конечно же, кровавый шейх имел в виду прежде всего дагестанцев, которые получили светское образование, приобщились к русскому демократическому и революционному движению и активно включились в неравную борьбу за свободу и социальное обновление родного края. Но Узун-Хаджи был отпетый реакционер и мракобес. Ему, как говорится, это к лицу. Но к лицу ли в цивилизованном обществе определять критерии и расставлять акценты «классовости» письменной культуры народа, сверяясь, так сказать, с генетическим кодом становления того или иного алфавита?

Свежи в памяти научной и творческой интеллигенции республики окрики, разносившиеся с самых различных ступенек командно-бюрократической лестницы. Ниспровергатели не унимались… К концу 70-х годов относится, например, нашумевший официальный идеологический и административный разнос, которому была подвергнута группа востоковедов — научных сотрудников Дагестанского филиала Академии наук СССР за попытки проникнуть глубже в характер и содержание многовекового культурного наследия народов Дагестана, обобщить и объективно оценить позитивный интеллектуальный опыт предков, выявить, интерпретировать и обнародовать уникальный ряд источников и памятников национальной – в том числе и местной арабо-язычной – письменности и словесности, иные из которых восходили к началу нашего тысячелетия. Исследователям был брошен упрек в «идеализации прошлого» и тем самым – в принижении значения Великого Октября и роли русского народа в исторических судьбах дагестанских народов, в их социальном и духовном расцвете. Отнюдь не одними намеками напомнили тогда о националистических и космополитических поползновениях в «отдельных» исследованиях и произведениях, В официальных документах и речах руководящих товарищей республики опять появился избитый тезис о бесписьменности народов Дагестана до революции. Выступления и публикации стали изобиловать знакомыми предостережениями об идеологической «дисциплине» и «бдительности», проработками по поводу утери «социально-классовых позиций». В ход была пущена пресловутая машина «оргвыводов»…

Период, получивший ныне более чем скромное наименование «застойный» (а заслуживал, по его роли в дискредитации социализма, названия покрепче), многократно подтвердил, что национальный вопрос как таковой вообще нельзя решать однозначно и бесповоротно, раз и навсегда. Это вопрос меняющийся, развивающийся и требующий к себе сообразного, гибкого, творческого отношения, постоянного внимания и заботы. В. И. Ленин это знал и предвидел: не случайным следует признать, что одну из ведущих ролей в возглавляемом им Советском правительстве он отводил наркомату по делам национальностей. Однако, создав целую систему национальных образований, Сталин счел проблему исчерпанной: Наркомнац был вскоре ликвидирован. И не замедлило последовать время, когда расцвет наций и гармония национальных отношений стали критериями торжественных заклинаний и декларативных пустословий.

Думается, что множество проблем социального и национального обустройства людей в том же Нагорном Карабахе, прикрытых фасадом не реализованной в своих существенных частях автономии и не дождавшихся своего решения в течение десятилетий, – далеко не единственное тому подтверждение. «Болевые точки» дают знать о себе то там, то здесь на обширной карте многонационального Союза. Можно ли без волнения представить себе трагедию крымских татар, на долю которых выпали столь непредсказуемые испытания. Исчезновение на карте социалистической державы на протяжении жизни одного поколения целой автономной республики – не это ли высшее выражение той щемящей деформации в национальном вопросе, которая возникла в нашем обществе в результате необузданного сталинского произвола, а затем и хрущевской непоследовательности?

Так что оценка опыта, накопленного в области межнациональных отношений, нуждается в принципиально новом, значительно более аналитическом и более критическом подходе к состоянию дел в наших автономных образованиях. Необходимо внимательно и компетентно разобраться в сложившихся стереотипах национального мышления и национального поведения. В своего рода «инвентаризации» и «аттестации», а в некоторых своих пунктах и в существенном пересмотре нуждаются сами структуры автономий, обнаружившие свою нормативную неподвижность и функциональное бесплодие. Напрашивается решительный курс на демократизацию и децентрализацию правового института автономий, наделение их статуса большей самостоятельностью, более широкой независимостью в решении вопросов «внутреннего», национально-специфического свойства. Разумеется, демократизация, о которой идет речь, должна достигаться не ценою отказа от исходных принципов нашего развития. Важно остерегаться девальвации отправных начал, понятий и представлений об интернационализме, четко видеть границы между национальным и националистическим, между патриотизмом и шовинизмом. Аспект этот не только нравственно-этический, но прежде всего – мировоззренческий.

Перевод этих соображений на язык конкретики потребовал бы слишком много места и времени. Да и вряд ли столь настоятельна необходимость в детализации отдельных предложений и наблюдений.

Подтверждение им читатель может найти в целом ряде публикаций других авторов, в частности в чрезвычайно интересном диалоге Ю. Марцинкявичюса и В. Кубилюса («Вопросы литературы», 1988, N 11). Очевидно, жгучих вопросов, ждущих компетентных ответов и конструктивных решений, в жизни общества накопилось огромное множество. В целом эти проблемы едины для всех регионов страны, союзных и автономных республик, административных делений всех уровней и рангов. Впрочем, не это ли убедительнейшее подтверждение неодолимой силы и мощи нашей централизации, ее универсальной всеохватно-сти, бюрократической отработанности и незыблемости?

Своего совершенства централизация достигла именно в области культуры, которая, в сущности, монополизирована в масштабе страны. В подтверждение высказываний Ю. Марцинкявичюса могу констатировать, что и в Дагестане правительственные органы просвещения и культуры не наделены правом самостоятельно утверждать и корректировать учебные планы местных школ или решать вопрос о сооружении простейшего памятника на территории своего региона. Не могут здесь местные власти по собственному усмотрению без специальной на то санкции соответствующих инстанций центра осуществить издание нужной для республики книги ни на русском, ни на родных языках. Не полномочен президиум Дагестанского филиала АН СССР на месте, минуя волокиту по согласованию в высоких академических ведомствах, решить простейший вопрос приобретения ценных рукописей у частных лиц, затраты на которые, как правило, не превышают нескольких десятков, а иногда сотен рублей. А вот пример для размышления: в сфере советской торговли устойчиво функционирует институт так называемых заготовителей – своего рода каста «уважаемых людей», каждому из которых на руки выдаются практически неограниченные суммы, исчисляющиеся десятками, а то и сотнями тысяч, на приобретение у населения такого рода «ценностей», как лук, чеснок, яблоки, абрикосы… и шерсть! Как говорится, «наверху» виднее, кому доверять и с кого глаз не спускать.

Бюрократических стилей и административных увлечений не избежала даже такая, казалось бы, демократическая сфера, как управление наукой. В академической системе, например, из пятилетия в пятилетие настойчиво проводится деление научных направлений и тематики исследований на «важнейшие» и остальные, «рядовые». Порядок этот теперь пополнился новым «перестроечным» вариантом, предусматривающим развитие науки на трех уровнях: на первом месте – программы «глобального» масштаба, находящиеся под «покровительством» самого президиума Академии наук СССР, на втором – программы, подведомственные соответствующим отделениям Академии, и, наконец, тематика, так сказать, местного значения, долженствующая довольствоваться вниманием и заботой региональных научных центров. Причем главной пружиной управления наукой становится финансирование, тип, источник и объемы которого поставлены в зависимость от устанавливаемой иерархии разработок. Дифференцированный подход к прогнозированию развития науки и оценке ее уровня и эффективности, очевидно, оправдан и необходим. Но вот с критериями – прямо беда: они аморфны, приблизительны и весьма произвольны. В самом деле, кто может растолковать, почему проблема изучения какого-либо из языков, скажем, бытующих в далекой Африке, может считаться более значимой для науки и общества, нежели выявление генетической природы двух десятков дагестанских бесписьменных языков, представляющих собою уникальное явление в.этноязыковой жизни современности и привлекающих все больший интерес крупнейших лингвистических центров Запада? Можно ли признать нормальным, когда издательство «Русский язык» уклонилось от издания национально-русских двуязычных словарей по целому ряду дагестанских языков лишь на том основании, что речь шла о языках малочисленных, так называемых «бесписьменных», народностей?

Цитировать

Гамзатов, Г. Перестройка и национальное сознание / Г. Гамзатов // Вопросы литературы. - 1989 - №1. - C. 95-122
Копировать