Перебирая бумаги в старых папках (Тридцатые: Бек, Твардовский)

Наталья Викторовна Соколова (1916-2002) – известный публицист, очеркист, прозаик – была постоянным автором нашего журнала, выступая на страницах «Вопросов литературы» в жанре мемуарной эсссеистики. Она была талантливой, острой, проникновенной собеседницей своих современников – от Л. Я. Гинзбург, с которой состояла в близком родстве, до К. М. Симонова, посвятившего ей довоенную поэму «Пять страниц». Ей было о чем вспоминать…

В последний год жизни Наталья Соколова работала над большим мемуарно-архивным повествованием, фрагмент из которого мы публикуем ниже. Эту «главу» – последнее, что Н. Соколова подготовила для печати, – писательница выверяла и шлифовала в день накануне ухода. Звонила нам в редакцию: старалась уточнить сноски. Как предсказал ей один из героев повествования – Александр Бек, творческая дружба с которым занимала особое место в ее жизни, умерла Наталья Соколова далеко за восемьдесят и погруженная в воспоминания «о нас всех».

 

* * *

Не хочу, чтобы летели щепки.

А. «Твардовский

Не так давно начала я писать воспоминания о писателе Александре Беке. Вынула папки, помеченные этим именем, пролежавшие у меня в шкафу немало лет, и с великим изумлением обнаружила множество документальных материалов – писем, дневников, заявлений, заметок, записок Бека и его сотоварищей по цеху, по поколению. Да, я числила за собой свойства архивариуса, знала, что люблю подбирать за окружающими исписанные бумажки, иногда попросту предназначенные на выброс, но такое обилие документов было для меня неожиданностью.

Когда и с какой целью Бек, с которым я дружила, принес мне письма Твардовского к нему тридцатых годов? Сейчас уже не вспомнить. Бек вообще иногда подкидывал мне то, что он называл «биографической вкуснятиной», «крупицами прошлого». Говаривал: «Просмотрите, Наталья Викторовна, подумайте, посоветуйте, как я могу это применить. Пусть пока у вас побудет». Принесенное залеживалось, листки желтели и обтрепывались по краям, спрессованные в папках, и я, и Бек – мы о них начисто забывали.

Впрочем, иногда мне говорилось и другое – с бековской иронической ухмылочкой: «Вы, Эн-Вэ, моложе меня, вы проживете долгую жизнь, аж за восемьдесят, я знаю, и будете писать о нас всех воспоминания». Это казалось мне тогда ужасно смешным и совершенно фантастичным – и «восемьдесят», и «воспоминания»…

Пришло время открыть старые папки и заняться их содержимым.

Я хочу предложить читателям «Вопросов литературы»:

1. Четыре письма Твардовского Беку 37-го года;
2. Дневник Бека (20 августа – 8 октября 37-го года).

Письма Твардовского, написанные от руки, находятся у меня в подлинниках, в первозданном виде, а дневник Бека – перепечатка (перепечатывал он сам). Где дневниковая тетрадь и сохранилась ли она – не знаю, не берусь сказать.

Хранил Бек чужие письма обычно в конвертах (хорошее обыкновение), так что можно установить местонахождение и отправителя и адресата.

Приведу кое-что из рассказов Бека о прошлом, которые сохранились в моих тетрадях: «Люди рассказывают».

Во второй половине тридцатых Бек и Твардовский были дружны, Бек относился к Твардовскому восторженно, пророчил ему большое будущее, громкую поэтическую славу. Они чуть ли не каждый день встречались, вместе ходили в кино, в баню, прогуливались по московским бульварам, выпивали, вели беседы «за жизнь и литературу». Любили ночевать друг у друга, если супруги нет дома; тогда собеседование – до рассвета. Лидии Петровне, первой жене Бека ¹, это не нравилось (ей казалось, что Бек зря теряет время, мало работает), она их старалась поссорить. Пришел как-то Твардовский почти босой, Бек отдал ему свои старые сапоги, а Лидия Петровна добилась тою, что Бек сапоги забрал. Твердила: «Надо Леве» (Лева – тогда подросток, сын Лидии Петровны, пасынок Бека, которого Бек очень любил ²). Твардовский из-за сапог рассердился и стал к Беку холоднее. (Вообще смолоду Твардовский, случалось, ссорился с приятелями по пустякам. Приятель запустил на патефоне не ту русскую песню, какую хотел Твардовский… ссора. Другой приятель обещал сходить с ним в баню, заснул, проспал… ссора.)

Твардовский, студент, в этот период много читал, напряженно занимался.

– Молодой Твардовский был ослепительно талантлив и умен, – говорил Бек.

 

* * *

Итак, письма Твардовского к Беку.

Конверты у Твардовского бежевые, в левом углу герб СССР (серп и молот), в правом углу классическая почтовая марка тех лет – мужик, стриженный под горшок, с усами и бородой (были еще марки с крестьянкой, рабочим, работницей).

Твардовскому 27 лет, он из Смоленска приехал в Москву на учебу, учится в ИФЛИ. Автор нескольких поэтических книг. Поэма «Страна Муравия» (1936) сделала его имя известным не только на Смоленщине, но и по всей стране. Бек лет на восемь старше Твардовского, неудачливый, побитый критик, только начинает (довольно поздно) свой путь прозаика.

Первые три письма Твардовского – из Москвы. Четвертое письмо – обратный адрес смоленский (студент уехал на летние каникулы).

 

1

Енакиево, улица Первомайская, д. 228. Дом приезжих з[аво]да. Писателю Беку, Александру Федоровичу ².

Москва, Арбат, Большой Могильцевский, д. 6, кв. 4. А. Твардовский [конверт].

27.III.37. М.

Здравствуй, Бек,

Хороший человек.

Зело пространную твою эпистоль получил вчера и прочел с удовольствием. Завидно. С какой охотой приехал бы к тебе  (весной вообще хочется ехать – это почти у всех), но нечего об этом и думать. Подготовка книги стихов – это для меня почти что писание их. Переделываю все насквозь, дополняю, выбрасываю и т.д., и видно уже, что в срок не сдам. Я уже не говорю об институте, переводах для Двух Пятилеток, хлопотах по обмундированию собственной персоны к весенне-летнему сезону, у меня же нет ничего.

Так что неуклонная твоя последовательность и настойчивость зазывания меня – всуе. Больше ты этой темы не касайся на данном этапе. Поездим еще. Да ты один лучше, плодотворнее проведешь время, больше сделаешь.

А увидимся – опять

Выпьем мы по доброй горючке, – как писал великий русский поэт Николай Алексеич Некрасов, – и ты расскажешь все прекрасно (о, если бы ты так писал, как рассказываешь!) и подробно.

Должен с первого же письма оговориться, что в числе многих моих недостатков есть и тот, что я не умею писать мало- мальски длинных писем. Очень люблю получать таковые, но писать не могу. Видимо, дух времени. Раньше литераторы оставляли по себе огромное эпистолярное наследство, письма писали с копиями, писали их как произведения, формулировали в них сложнейшие и серьезнейшие мысли, давали бытовые картины, зарисовки, характеристики и т.д. А теперь писатель, умирая, будет оставлять по себе стенограммы речей, ответы на анкеты, и разве еще – авансовые расписки.

Пиши, Бекушка, не поддавайся сему губительному духу. Не огорчайся, что мои письма будут кратки и бессодержательны.

Желаю тебе писать роман ³ крепко и весело. Главное, пиши, чтоб было весело.

Вчера у нас была Лидия Петровна. Говорили о странностях твоей богатой натуры, была четвертинка, каковую не с кем было раздавить.

Александр.

Маня⁴ тебе, понятно, кланяется.

 

 

2

Енакиево. Первомайская, д. N 228. Беку Александру Федоровичу.

 

Москва, Арбат, Б. Могильцевский, д. N 6, кв. 4. А. Твардовский [конверт].

М. 18.IV.37.

Дорогой Александр Федорович.

Я спешу извиниться, что несколько задержался с ответом. Дни мои идут в суете и суемыслии; и много делаю, и мало получается и т.д. Кидаюсь от одного к другому и только нервничаю, времени мало, долг велит готовить зачеты, а я за некоторые даже не брался. А еще ужасно то, что нужной книжонки иной раз не найти. Все это я сообщаю не столько в порядке оправдательной мотивации, сколько в порядке информации (рифма!).

Я знаю, что ты хотел бы от меня новостей литер, жизни, но, увы, я плохой источник. То, что было интересно на московском собрании, ты, вероятно, знаешь по письмам Л. П. ⁵ И потом, должен сказать, что в изустном изложении это все предстало бы связнее и занятнее. – А так, вообще, я почти и даже совсем нигде не бываю, ни с кем не встречаюсь. Жизнишка моя протекает с этой стороны довольно бедно.

А с какой стороны она проходит более богато? Думаю, что время все же проходит не совсем даром. Значительно подтолкнул немецкий язык (ходит ко мне учительница), читаю, конспектирую; возобновил было работу над пьесой, но испугался, видя что она может взять у меня все мое время. Большая вещь требует много просто энергии, сосредоточенности, а ее (сосредоточенности) почти невозможно достигнуть в моих условиях.

Верится мне, что очень богатое будет у меня лето. Напишу пьесу и не то лирическую поэму, не то большой цикл стихов о детстве, юности, родных местах, любви и пр. в высоком, м[ожно] ск[азать], духе. Непременно (мечта последних, можно сказать, лет жизни) побываю в родных местах. Знаю, что будет это грустновато, больновато, но и хорошо. Освободит меня, по крайней мере, от груза неизжитых, не востребованных загорьевских эмоций. Выпишу все – и с концом. Впереди жизнь, которую надо делать с начала медленно и кропотливо: смиренно заканчивать вуз, набираться ума, устраивать семью, чтобы не висела ежедневной заботой, потом, если не будет каких-нибудь общих непредвиденностей, идти в люди, на несколько лет. Как это представляется мне – распространяться не стоит.

Л. П. обещала прочесть главу из своей новой работы. Напрасно только она берется за такие темы, как искусство, – это, я не могу даже объяснить, что почти наверняка мертвое дело. Она атмосферу, т[ак] ск[азать], своих размышлений, переживаний, взглядов (м. б., совершенно правильных, хотя бы и инстинктивно правильных) об искусстве принимает за материал искусства, за тему. А это, пожалуй, самообман.

Но эти мои рассуждения могут быть и совсем неправильны.

Привет тебе и твоей работе. Э, что-то забыл, когда ты должен приехать. Приезжал бы к 1-му мая водку пить.

Жму длань. А. Твардовский.

 

3

П/о Горбатов, Горьковской обл. Павловского р-на. Деревня Нижний Избылец. Дом М. М. Рябикова. Тов. Беку, Александру Федоровичу.

Москва, Арбат, Большой Могильцевский, дом N 6, кв. 4. А. Твардовский [конверт].

М. 9.VII. 3. 7(?)

Привет незадачливым дачникам! ⁶

Большое спасибо за письмо, за память, как говорится. События нашей скромной жизни следующие: Маня родила хорошего парня ⁷, а я сдал с грехом пополам экзамен по истории. Завтра-послезавтра уезжаем в Смоленск, вернее, не в самый См-ск, под Смоленск, есть там такая станция Колодня. Туда просим и писать нам, помечая «до востр.».

Я уже перестал удивляться практичности Бека, но в своем письме он дал мне повод еще раз удивиться. Выходит, что, попав в малярийную местность, он первым долгом озабочен поживиться здесь историей вопроса, показаниями очевидцев и т.д. Молодец, право, но смотри, как бы исследовательский интерес не сыграл с тобой шутку. А толстых, говорят, малярия особенно жестоко бьет.

А с сыном (зовут его Александром) происходит такая вещь. Ввиду бессмысленности обзаведения кроваткой на 3-5 дней нашего здесь пребывания, мы его положили в чемодан, прикрепив поднятую его крышку к стене. Он (сын) вначале прямо-таки вольготно [себя] чувствовал, а в последние дни замечаем, что ему уже вот-вот потянуться будет неловко. Поэтому спешим уезжать. Сын, надо сказать, удачный. Некоторую несвоевременность своего появления он целиком искупает и даже перекрывает своими наличными качествами. Я при моем теперешнем преобладающем настроении (плохом) прямо-таки нахожу в нем утеху.

Новостей общезначимых не знаю. Большая неприятность:

Македонова ⁸ бьют всерьез, а мне его жалко, настоящий человек, умный и честный, говоря минимально.

Желаю вам – и Ал. Ф. и Л. П. – все же использовать свою малярийную зону на сто процентов].

Хорошо будет (если все будет хорошо) встретиться осенью. Видимо, Бек, будем мы с тобой обзаводиться каким-либо приютом под Москвой. Я по крайней мере. В общем, обмозгуем накоротке.

Маня кланяется вам. Просит сообщить, что сын с момента рождения прибавил в весе на 400 граммов. Ваш многосемейный и чадолюбивый друг А. Твардовский.

Пиши на Колодню.

 

4

Г. Горбатов, Горьковской обл. Село Нижний Избылец, дом М. М. Рябикова. Александру Федоровичу Беку.

Смоленск, улица Кашена, д N 1/9, кв. 9. А. Твардовский ⁹ [конверт].

Привет, дорогие Ал-ндр Фед. и Лидия Петровна! Сердечно благодарю вас за письмо и поздравления! Письмо на почте не залежалось, т. к. там мы и газеты получаем «до востребования».

Жизнь наша следующая. Маша с детьми (а там еще и ее сестра с ребенком) на даче. Я устраиваюсь в тещиной пустой квартире один. Думаю поработать, хотя настроение подгуляло. Кроме всего, что все мы знаем о том, какие вещи переживает страна, здесь еще обрушилось на меня (ничего не знал до приезда в См-ск) новое: раскрыт местный заговор в составе всего обл. руководства. Ничего пока официально в газетах нет, поэтому не буду распространяться, основываясь на слухах и разговорах. Дела серьезные.

Ездил ловить рыбу в верховья Днепра дней на пять. Погулял, помытарился по шалашам, под дождем, попьянствовал на лоне – будет. Устраиваюсь здесь в тещиных апартаментах один. По крайней мере, добрый месяц у меня есть для работы.

1. Тоом Лидия Петровна – критик и переводчик с эстонского (1890-1976). [↩]
2. По моде 30-х годов истинное, датское, отчество Бека – Альфредович – в литературных кругах устно русифицировалось, отсюда – Федорович.[↩]
3. Имеется в виду роман «Югосталь», Беком не завершенный.[↩]
4. Мария Илларионовна, жена А. Т. Твардовского.[↩]
5. Имеется в виду Лидия Петровна Тоом. [↩]
6. В это время Бек с женой отдыхали в Горьковской области.[↩]
7. Сын Твардовского Саша (1937-1939), умерший от внезапной болезни.[↩]
8. Македонов Адриан Владимирович (1909-1994), критик и литературовед, до войны писавший о современной русской и зарубежной литературе. В 1937 году был репрессирован, жил на Крайнем Севере, где приобрел специальность геолога (с 1965 года – доктор геолого- минералогических наук). С середины 50-х вернулся в критику. О творческой дружбе А. Македонова и А. Твардовского см.: Баевский В. Кулацкий подголосок и враг народа: двойной портрет // Вопросы литературы. 2001. N 5.[↩]
9. Письмо без даты. На конверте штамп: «23. 7. 37, Горбатов». Пишет Твардовский на клочке бумаги, где можно прочитать набранную типографским способом строку: «поступило в возврат» (последнее слово – с твердым знаком). Возможно, он вырвал листок из дореволюционной амбарной книги.[↩]