Пейзаж с фигурами на заднем плане

Статья публикуется в дискуссионном порядке.

 

У Казбека с Шат-горою

Был великий спор…

Лермонтов

…»Рассказ начат как будто по старинке: автор едет как бы навстречу Пушкину – не из Ставрополя в Тифлис, а из Тифлиса к Ставрополю. Они могли бы встретиться на Крестовой горе или на станции Коби» ¹. Б. Эйхенбаум отмечает некий параллелизм описаний Военно-Грузинской дороги Лермонтовым («Бэла») и Пушкиным («Путешествие в Арзрум») – удивляется тому, что «автор «Бэлы» пишет так, как будто он не читал пушкинского «Путешествия»», – и считает, что на основании этих совпадений «можно и надо сделать один существенный историко-литературный вывод: эти страницы «Бэлы» и «Максима Максимыча» написаны Лермонтовым так, чтобы они напомнили о «Путешествии в Арзрум», – как дань памяти великого писателя» ²…

Те же совпадения двух текстов наблюдал и В. Виноградов – говоря о «стиле Лермонтова», – только делал из этого полярный – и так же «существенный историко-литературный вывод»: «Туристский характер кавказских впечатлений и описаний Пушкина разоблачает лермонтовский Максим Максимыч с его знанием кавказского быта». И далее: «В лермонтовском описании с беспощадным реализмом разоблачен иронический гиперболизм пушкинского стиля, прикрывающий, мы бы сказали, незнание функциональной семантики быта» ³…

Бедный Пушкин! Он и слов таких не знал – «функциональная семантика»! А что бы сказал он – да и Лермонтов – про «беспощадный реализм»?.. К тому ж, если чье «незнание функциональной семантики быта» и «разоблачает лермонтовский Максим Максимыч» – так это незнание ее самим Автором-рассказчиком! Ко времени создания повести и сам Лермонтов был на Кавказе новичком!

Впрямь есть ощущение, хотя и неявное, что пушкинское «Путешествие в Азрум» как бы стелет путь – тому самому «путевому очерку», из которого на наших глазах родится «Бэла», а вместе с ней и вся «длинная цепь повестей» – лермонтовский роман. Это сходство – многажды замеченное и неоднократно рассмотренное – вело и нас в свой черед к «длинной цепи» размышлений… Ну, во-первых, если крупный писатель включает в свой текст явную цитату (или цитаты) из другого автора, он что-то хочет этим сказать, он подает нам какой-то знак!.. А во-вторых, следуя прилежно вдоль этой «цепи» в случае с Лермонтовым, мы могли наблюдать странное явление… Как не один, а даже несколько крупных исследователей подходили один за другим близко-близко к решению. Почти к самому краю, но… В последний момент, невесть почему, вдруг делали шаг в сторону. Отступали с поспешностью, точно как Печорин в дуэли – отшатывается от края пропасти…

1

В середине января 1838 года Лермонтов, наконец, воротился в Петербург – «после долгих странствований и многих плясок в Москве», как вскоре, несколько витиевато, будет сообщать он в письме в Ставрополь – к дяде, генералу Петрову («…Благословил, во-первых, всемогущего Аллаха, разостлал ковер отдохновения, закурил чубук удовольствия и взял в руки перо благодарности и приятных воспоминаний» ⁴ ). Приехал еще не насовсем – еще только проездом в «гродненские гусары»… Во всяком случае, ссылка за стихи на смерть Пушкина осталась позади. (Заметим, в, скобках, время этой ссылки – самый смутный период в смутной биографии Лермонтова.)

«Первые дни после приезда прошли в беспрерывной беготне: представления, парадные визиты… да еще каждый день ездил в театр…» И лишь где-то совсем с краешку этой суеты, как часто у Лермонтова, примостилось нечто важное: «Я был у Жуковского и отнес ему, по его просьбе, «Тамбовскую казначейшу»; он повез ее Вяземскому, чтобы прочесть вместе; сие им очень понравилось – и сие будет напечатано в ближайшем номере «Современника»…» Это – из письма к Марии Александровне Лопухиной от 15 февраля 1838 года.

С некоторых пор письма в дом Лопухиных – кому бы то ни было – всегда имеют в виду, втайне, еще одного адресата: Варвару Александровну – сестру Алексиса или Мари – ту самую Мареньку, что в 35-м вышла замуж за тамбовского помещика Бахметева. (Не с того ли «господин Бобковский – губернский старый казначей», который проигрывает в карты гусару жену, – стал «казначеем тамбовским»? Кстати, только из письма, о котором речь, мы и узнали в итоге, где происходит действие поэмы. Поэма, как мы помним, вышла в свет без поименования места действия!)

Вообще, к письмам Лермонтова нужно подходить с осторожностью! Ему трудно верить на слово. Его письма приходится дешифровать сперва – а потом уж комментировать. Ими трудно располагать как чистым документом! Но данное письмо…

«В заключение… посылаю вам стихотворение, которое я случайно (!) нашел в моих дорожных бумагах и которое мне даже понравилось именно потому, что я забыл его (!)…» (Расставим за автора восклицательные знаки! – Б. Г.)

МОЛИТВА СТРАННИКА

Я, матерь божия, ныне с молитвою

Пред твоим образом, ярким сиянием,

Не о спасении, не перед битвою,

Не с благодарностью иль покаянием,

Не за свою молю душу пустынную,

За душу странника в свете безродного;

Но я вручить хочу деву невинную

Теплой заступнице мира холодного.

Когда «вручают» чью-то душу – «теплой заступнице мира холодного», – не лгут в соседних строках: сам контекст стихов служит порукой достоверности эпистолярной прозы!

И тут мы сходим с тропы сюжета несчастной любви – и переходим на другую…

Оставим в тылу пока саму поэму про «казначейшу». Место ее в лермонтовской «игре стеклянных бус» неопределенно по сей день. Возможно, здесь «магистр игры» сделал ход, непонятный до конца и ему самому… А поэму, с самого появления ее на свет, без предисловий отнесли к аналогам таких же «шутейных поэм» Пушкина… (С местом которых и в пушкинском литературном ряду тоже не все ясно!)

Но история литературы – еще и история психологии соответствующего времени, историческая психология то бишь, – много что еще. И история контекстов, в частности. И мы должны отдать дань последней. Или последним…

Следует обратить внимание на ритуальность почти первого лермонтовского шага в Петербурге! Молодой поэт, который впервые заявил о себе в обществе стихами на смерть Пушкина и пострадал за них, по возвращении из ссылки первым долгом почтительно несет новую вещь не куда-нибудь, а в журнал Пушкина: Жуковскому и Вяземскому… Тем, кто, конечно, с полным основанием могут считать себя прямыми душеприказчиками Пушкина на земле! (Правда, непосредственно журнал ведет Плетнев! А другие, как сказали б у нас, – только «входят в редколлегию».)

Поэма Лермонтова начиналась словами:

Пускай слыву я старовером,

Мне все равно – я даже рад:

Пишу Онегина размером;

Пою, друзья, на старый лад.

Это звучало как присяга на верность! Как целование знамени… Правда, кроме начала, у поэмы был еще конец:

Признайтесь, вы меня бранили

Вы ждали действия? страстей?

Повсюду нынче ищут драмы,

Все жаждут крови – даже дамы.

А я, как робкий ученик,

Остановился в лучший миг;

Простым нервическим припадком

Неловко сцену заключил,

Соперников не помирил

И не поссорил их порядком…

«Или разыгранный Фрейшиц/Перстами робких учениц…» Еще?.. «Друзей поссорить молодых/И на барьер поставить их/Иль помириться их заставить,/Дабы позавтракать втроем…»»Трагинервических явлений/Девичьих обмороков, слез»… Реминисценции из «Онегина» так и сыплются здесь.

В последнем по времени «академическом» комментарии к поэме читаем:

«»Тамбовская казначейша» по жанру продолжает традицию шутливых реалистических поэм Пушкина – «Граф Нулин» и «Домик в Коломне». В стихах заключительной строфы… содержится не только декларация Лермонтова об отходе его от эстетических норм романтической поэзии, но, возможно, полемика с «Северной пчелой». Ведь именно Булгарин, возражая Гоголю… прямо призывал: «Давайте действия, давайте страстей», и утверждал, что тогда-то «поэзия воскреснет»… Лермонтов иронически откликнулся в своей поэме на эти слова Булгарина. Так поэт продолжал литературную борьбу, начатую Пушкиным, за реалистическое, лишенное экзотики и мелодраматизма изображение повседневной действительности» ⁵.

«Кто пишет чувствительнее, чем женщины? Только некоторые мужчины!» (Булгаков). Не забудем, что Лермонтову еще предстоит создать или издать: «Мцыри», «Демона», «Бэлу» и много еще чего в том самом – не «лишенном вовсе экзотики и мелодраматизма», осмеянном, «романтическом» духе!

В этом месте истории и возникает «панаевский эпизод» биографии Лермонтова – вообще-то небогатой (как ни странно) событиями чисто литературными!

Поэма вышла в свет в июле 1838-го – цензурное разрешение от 1-го числа – в журнале «Современник», том 11, N 3 – и сильно потерпела в цензуре, начиная с названия: город Тамбов стал просто «Т», а безликие черточки там и сям заменяли выброшенные строки.

«…Я застал Лермонтова у г. Краевского в сильном волнении. Он был взбешен за напечатание без его спроса«Казначейши» в «Современнике», издававшемся Плетневым. Он держал тоненькую розовую книжечку «Современника» в руке и покушался было разодрать ее, но г. Краевский не допустил его до этого.

– Это черт знает что такое! Позволительно ли делать такие вещи! – говорил Лермонтов, размахивая книжечкою… – Это ни на что не похоже!

Он подсел к столу, взял толстый красный карандаш и на обертке «Современника», где была напечатана его «Казначейша», набросал какую-то карикатуру» ⁶.

Скажем честно – и сегодня, 160 лет спустя, как некогда Панаеву, – гнев Лермонтова кажется каким-то ненатуральным! «Таков мальчик уродился!..» Ну, не мальчик же он был, в самом деле, чтоб не знать – как поступают в цензурном ведомстве с произведениями литературы! И сам только что воротился из ссылки за стихи! Так при чем тут Жуковский или Плетнев?.. Почему весь гнев пал именно на издателей «Современника»? Настолько, что Панаеву – случайному свидетелю – показалось даже, что поэму напечатали «без его спроса»! Какой там «без спроса» – сам отнес! Хвалился в письме к друзьям, что приняли, что понравилось! Обычный комментарий к этому эпизоду гласит: «Раздражение Лермонтова было вызвано тем, что Жуковский не поставил его в известность о цензурных искажениях в поэме» ⁷. Но это объяснение также взято с потолка – как панаевское! «Поставил в известность», «не поставил» – а мы откуда знаем?

И еще одно! Что русская цензура могла на всякий случай убрать город Тамбов, заменив безличным «Т», – тут сомненья нет! Могла! У ней и полтора века спустя была медвежья болезнь: боязнь конкретики!.. Но что еще мы знаем?.. «Автограф неизв. Сохранились лишь черновые наброски «посвящения» и двух строф (LI – LII)» ⁸.

Черновиков нет, цензурного экземпляра нет, ничего нет! – и кто и что «марал» в поэме – нельзя сказать! И вторично напомним, что журнал вел Плетнев! И взгляд на поэму он мог обнаружить иной – чем Жуковский и Вяземский.

«Между тем Лермонтов был возвращен с Кавказа и, преисполненный его вдохновениями, принят с большим участием в столице, как бы преемник славы Пушкина, которому принес себя в жертву» ⁹ (А. Н. Муравьев), – таково, вероятно, было ощущение не только современников, но и самого Лермонтова!

Дальнейшая история проста, примитивна… И нужно лишь обратить внимание на некоторые детали.

Место действия «панаевского эпизода» – кабинет издателя А. Краевского. Время действия – июль 38-го (Лермонтов к этому времени уже окончательно воротился в столицу – в свой прежний царскосельский полк). Краевский, в сущности, скорей всего уже занят подготовкой нового журнала. Который начнет выходить в свет с начала 39-го… «Отечественные записки». Где будет напечатан весь «главный» Лермонтов. Последнего – самого зрелого периода…

И журнал с первых страниц, и Лермонтов – с первых номеров попытаются взять слово от лица нового поколения. Наследующего пушкинскому – но все же другого… По системе поведения и системе ценностей. Этически и эстетически иного… С начала выхода в свет журнала под редакцией Краевского Лермонтов напечатает здесь: «Думу» (т. 1), «Поэта» (т. 2), «Не верь себе» (т. 3)… Вот в такой последовательности. Целый манифест в стихах!

Нужно сказать еще… Лермонтов, как ни странно, при его характере – не был «партизаном» никаких литературных партий. Не вел полемик – в отличие от Пушкина, скажем, не писал критик… даже в письмах избегал оценок! И был вообще в литературной борьбе как-то странно миролюбив! Просто не вел ее. Уклонялся от нее. Обругал его «Москвитянин» в статье Шевырева – а он, в ответ, передает в «Москвитянин» стихотворение «Спор»… Там принимают с благодарностью. Инцидент исчерпан. «Современник» в этом смысле почему-то сделался исключением…

Больше Лермонтов до смерти не печатался никогда – в бывшем журнале Пушкина!

2

«Поэт» – странное стихотворение Лермонтова, одно из самых странных, может, даже во всей русской словесности! И странно в нем более всего то, что оно ровным счетом никому странным не кажется!

Ну, прежде всего, конечно, само основополагающее сравнение: кинжал – поэт. Аллегория – более чем надуманная.

«Граф любил сопрягать отдаленные предметы», – заметил где-то Тынянов по поводу графа Хвостова (приводя в  пример басню «Лиса и пила»). Да, но Лермонтов – отнюдь не граф Хвостов!

Вообще-то Лермонтов не отличается особой новизной – сравнений, уподоблений. Не стремится эпатировать их экстравагантностью. И аллегории его, как правило, просты – даже примитивны. «Дубовый листок оторвался от ветки родимой…», «Тучки небесные, вечные странники…», «Три пальмы»… Весь вопрос в том, какую поэтическую нагрузку они несут!

И первое, на что следует обратить внимание в «Поэте», – это вычурность центрального образа. Мысль о кинжале – ведь не самое естественное, что приходит в голову в соотнесении с поэтом ! Но Лермонтов настаивает на ней – и самой композицией стихов! «Поэт» его четко делится на две части: и в первой – речь только о кинжале, а во второй – только о поэте! И подано все так, будто это само собой разумеется! Стихотворение как бы сплетено из двух разных частей – и лишь авторской волей, насильственно сопряженных друг с другом… Есть над чем подумать!

Вспомним, кстати, что в том же году, едва ль не в те же месяцы (может, даже дни!), Лермонтов написал уже один «Кинжал», связь которого со стихотворением «Поэт» – едва ли меньше, чем у раннего «Поля Бородина» с самим «Бородино»… Кстати, привычный лермонтовский способ работы! Вариативный! (К примеру, «Памяти Одоевского» – известные стихи, посвященные к тому же сиюминутной, трагической потере друга, соединяются вдруг с текстом юношеского стихотворения 32-го года!)

Единственное, что можно сказать более или менее твердо, – это что первый «Кинжал» написан раньше – и, верно, еще в «странствии»… (Биографы утверждают, что в самом деле был такой кинжал, подаренный Лермонтову в поездке, который он привез с собой в Петербург.)

Что этот «Кинжал» и «Поэт» – в первой его части – два напева одной и той же темы и что в «Поэте» определенно идет ее перепев, – в том легко убедиться, положив рядом оба стихотворения. (Ну, пусть в первом «Кинжале» – все проще, примитивней – хоть не скажешь: ясней!) Литература, как музыка, – профессия не столько «мотивов», сколько разработок! В «Кинжале» автор повернул сперва к «лирической теме» («Лилейная рука тебя мне поднесла…»), но почему-то остановился. И возникла другая тема…

Ты дан мне в спутники, любви залог немой,

И страннику в тебе пример не бесполезный:

Да, я не изменюсь и буду тверд душой,

Как ты, как ты, мой друг железный.

А кому эта клятва в верности – и кому (или чему) она противостоит – неизвестно! Знаем лишь, что на обороте листа с черновиком первого из «Кинжалов», – может, случайно, – может, нет, – находим… Посвящение к «Тамбовской казначейше»!

В сборник «Стихотворения М. Лермонтова» – единственный прижизненный – первый «Кинжал» не вошел, как, впрочем, и «Поэт». Про «Кинжал» стоит прислушаться, верно, к мысли И. Сермана, который нашел здесь некий парафраз В. Бенедиктова¹⁰. Хотя… сам Лермонтов, возможно, так не считал. Может, просто… счел стихотворение лишь эскизом – не развившимся в картину. Что касается «Поэта»… Тут, кажется, вовсе ни при чем Бенедиктов! И, забегая чуть вперед… Не исключено, что это только нам – поздним читателям – «Поэт» видится таким важным, таким программным… А для автора… возможно, он нес в себе черты сиюминутной полемики 1838-го, актуальность которой к 40-му году несколько поблекла. Автор «Героя нашего времени» уже определил к этому времени позиции, куда более важные для него.,

В стихотворении «Поэт»»биография»»кинжала» составляет 24 строки – из 44-х, – ну а дальше – 20 строк о «поэте». Займемся ими!

Бели просто считать, что «Л. синтезировал в стих, целый комплекс идей, обсуждавшихся в рус. и европ. лит-ре, публицистике и философии его времени», и все сводится к тому, что «он сурово осуждает современную поэзию, к-рая…»¹¹ и т. д., – тогда нам приходится признать, что поэт сочетал две совершенно разных поэтических мысли – и произвольно свел их в одну по принципу «лиса и пила»… Или… Или нам следует отнестись со всей серьезностью к замечанию Э. Герштейн о «непонимании полемической направленности многих (подчеркнем! – Б. Г.) поздних произведений Лермонтова»¹².

Произведение литературы – как всякий культурный феномен – и слава Богу, и к сожалению (одновременно) – рождается не «вообще», в воздухе, а в неком поле напряжения – в контексте. Которым принято клясться – не слишком отдавая себе отчет в сущностях. Меж тем сущности эти различны – их много и контекстов много… И даже количество их меняется. И когда мы произносим это слово – «контекст», мы должны сознавать, что речь идет об уравнении, где число неизвестных тоже входит в число неизвестных!

Есть контекст культурный, литературный… Тут и творчество самого художника, и культура его поры. Есть контекст жизненный – временной: биографический, бытовой, социальный, политический… И про него не скажешь тоже, что определить его так просто… Есть временной контекст стойкий, есть подвижный. Эпоха Николая I – это стойкий контекст, тридцать лет! А подвижный за это время сто раз менялся… И сам Николай менялся, и эпоха менялась… Иногда нельзя вспомнить, что было на прошлой неделе!.. Каково же следить изменения в контексте с расстояния в несколько эпох?.. С литературной «составляющей», к счастью, все проще! Она остается во времени, она зафиксирована на бумаге. Здесь легче следить «лестницу контекстов» (прекрасное выражение Е. Эткинда).

К примеру, стихотворение «Поэт» нельзя рассматривать вне сопредельных ему – «Думы» или «Не верь себе». Но нужно попытаться представить себе и Время (с большой буквы), и вполне конкретный, исчезающемалый временной отрезок, сопровождавший появление стихотворения: а) под пером автора; б) в «Отечественных записках», начавших тогда выходить под руководством А. Краевского.

Кинжал и поэт!.. Смутная ассоциация носится в воздухе – и вскоре садится к нам на плечо…

Твой стих свистал по их главам;

Ты звал на них, ты славил Немезиду;

Ты пел Маратовым жрецам

Кинжал и деву-эвмениду!¹³

Пушкин! «Андрей Шенье»! Кстати, ода, стоившая Пушкину крупных неприятностей – года два спустя после написания… когда не пропущенные цензурой строфы как-то случайно стали расходиться в списках – и под многозначительным названием «На 14 декабря». («Дело кончилось в Государственном совете в июле 1828 г. учреждением секретного полицейского надзора за Пушкиным»¹⁴.)

Умолкни, ропот малодушный!

Гордись и радуйся, поэт:

Ты не поник главой послушной

Перед позором наших лет;

Ты презрел мощного злодея;

Твой светоч, грозно пламенея,

Жестоким блеском озарил

Совет правителей бесславных;

1. Б. М. Эйхенбаум,»Герой нашего времени». – Б. М. Эйхенбаум, Статьи о Лермонтове, М. – Л., 1961, с. 270.[↩]
2. Там же, с. 271, 273.[↩]
3. В. Виноградов, Стиль прозы Лермонтова. – «Литературное наследство», 1941, т. 43 – 44, с. 580.[↩]
4. М. Ю. Лермонтов, Собр. соч. в четырех томах, т. IV, Л., 1981, с. 404. Здесь и далее все тексты Лермонтова даются по этому изданию. И вне специально оговоренных случаев – подчеркнуто всюду мной. – Б. Г.[↩]
5. М. Ю. Лермонтов, Собр. соч. в четырех томах, т. II, с. 559.[↩]
6. И. И. Панаев,Из литературных воспоминаний. – В кн.: «М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях Современников», [М. – Л.], 1964, с. 241.[↩]
7. Там же, с. 479. Комментарий М. И. Гиллельсона и В. А. Мануйлова.[↩]
8. »Лермонтовская энциклопедия», М., 1981, с. 561, статья «Тамбовская казначейша» (Примечания). [↩]
9. «М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников», с. 205.[↩]
10. См.: Илья Серман, Михаил Лермонтов. Жизнь в литературе. 1836 – 1841, Иерусалим, 1997, с. 90.[↩]
11. «Лермонтовская энциклопедия», с. 441, статья «Поэт». ^[↩]
12. Эмма Герштейн, Судьба Лермонтова, М., 1964, с. 7.^[↩]
13. Тексты Пушкина приводятся по изданию: А. С. Пушкин, Полн. собр. соч. в 10-ти томах, изд. 4-е, Л., 1977 – 1979.^[↩]
14. Там же, т. II, е. 378 (Комментарий).^[↩]