От «Рождества» до «Сообщения Ариэля». Полина Барскова

Как и многие в ее поколении, Полина Барскова начинала с попытки найти свой голос, подстраивая его к интонации Бродского.

В тех ранних стихах исповедальность лирического субъекта не была дистанцирована от авторского мироощущения; обоим была свойственна эстетика некоего упадка, характерная для поэтики петербургского декаданса. Важнейшими для понимания и ранней, и более поздней поэтики Барсковой можно назвать фигуры К. Вагинова и А. Николева (Егунова), авторов последних советских модернистских романов, творчеством которых Барскова начала заниматься как исследователь в середине 1990-х годов. Для Вагинова эстетика упадка — одна из ключевых категорий поэтики, особенно ранней, выдержанной в стиле «тоски по руинам» (руинам мифической Эллады и такого же мифического Петербурга). Егунов развивает сходную линию, например, в поэме «Беспредметная юность», где декаданс сливается с абсурдом и интонацией пасторали. Поэтому нельзя не принять во внимание, что в ранние годы Барскова была пол­­ностью укоренена в специфической традиции «второй культуры» Ленинграда, у эстетических истоков которой, в свою очередь, стояли и обэриуты, и Вагинов, и Егунов.

Вначале Барскова имела репутацию вундеркинда, дебютировав в 15 лет победой на Всесоюзном фестивале молодых поэтов, однако некоторые авторитетные критики (В. Шу­бинский, Д. Давыдов) относились к ее ранним стихам холодно: одному они виделись полными «безвкусицы и какофонии» [Шубинский, Оборин 2011], а другому — «третьесортными» [Давыдов 2000]. Все начало меняться в 2000 году с выходом книги «Эвридей и Орфика». Надо заметить, что книга вышла в издательстве «Пушкинский фонд» в серии «Автограф».

В этой серии еще при ее создании в начале 1990-х издатель Г. Комаров запланировал вы­пускать современную поэзию — и серия действительно дает необходимый и достаточный срез главных поэтик 1990-х и 2000-х. «Пушкинский фонд» издавал С. Гандлевского, В. Гандель­смана, В. Кривулина, М. Степанову, С. Стратановского, Е. Шварц и многих других. Через год после «Эвридея и Орфики» там вышла следующая книга Барсковой — «Арии» (2001), а спустя еще девять лет — «Прямое управление» (2010).

Игра с интертекстами, очевидная в названии «Эвридея и Орфики», не была новой чертой меняющейся поэтики Барсковой, однако произошли ощутимые изменения в интонации и выборе тем. Давыдов в рецензии на эту книгу пишет об освобождении от влияния Бродского, что явно пошло поэтессе на пользу:

Выпущенный «Пушкинским фондом» сборник новых стихов Барсковой «Эвридей и Орфика» заставил меня (признаться, весьма неохотно) пересмотреть мою скептическую точку зрения. Что тому причиной? Попробую разобраться. Во-первых, вероятно, метаморфоза, случившаяся с «бродскостью», столь утомительной у всех, кроме самого Бродского. Барскова, кажется, расправилась с этой авторитарной интонацией (или, по крайней мере, начала расправляться) [Давыдов 2000].

«Авторитарную интонацию» здесь можно понимать не только как гегемонию Бродского, но и в принципе как однородность лирического «я» в его затянувшейся исповедальности. В книге она начинает размываться — пока еще почти неуловимо — за счет ролевых сцен и ролевых текстов, предполагающих не прямоговорение, а разыгрывание некой сценки с определенным персонажным рядом и набором реплик. Таково, например, пародийное стихотворение «Вечер в Царском Селе» об Ахматовой и Недоброво («Его волнует, даст ли Анна. / Она-то знает, что не даст») или куда более серьезное стихотворение «Последний разговор», написанное от лица Марии Стюарт — вполне себе классическая ролевая лирика:

Прости меня, несчастный Лорд Дарнлей,
За эту смерть — птенца в зубах зверей,
За лужу крови в спальне королей —
Она тебе досталась не по праву.
Ты был во мне, и лишь за это ты
Великой удостоен темноты:
Шотландии скалистые хребты
Ты принял так же, как теперь — отраву.
Тебя утешит, думаю, что рок
Мой будет упоительно жесток,
Что я перешагну через порог
Величия и жизнь свою наполню
Сюжетами для терпких мелодрам,
Что честь свою беспамятству отдам.