№2, 1975/Обзоры и рецензии

От лица мастера

Сергей Антонов, Я читаю рассказ, «Молодая гвардия», М. 1973, 256 стр.; его же. От первого лица, «Советский писатель», М. 1973, 368 стр.

В 30-е годы много говорилось о задачах воспитания «литературного молодняка», издавался журнал «Литературная учеба», призванный помочь начинающим набрать профессионализм, В наши дни тоже можно слышать о необходимости подготовки литературной смены, о работе с одаренной молодежью. И эта работа ведется литобъединениями, литературными консультациями, Литературным институтом. Книг же, посвященных технике писательства, еще мало.

И я не буду, наверное, далек от истины, если предположу, что «литературный молодняк» охотно приобретает книги С. Антонова. Писатель ранее уже выпустил две работы: «Письма о рассказе» и брошюру «Я читаю рассказ». Новая книга «Я читаю рассказ» явилась плодом переработки этих прежних. Вторая работа – «От первого лица» – также может служить ценным пособием для начинающих, хотя значение ее выходит за рамки этой утилитарной цели.

Рецептов в книгах С. Антонова нет. Писатель сразу предупреждает, что не собирается поучать. Его цель – «изложение общих принципов». Автор приглашает читателя разглядеть скрытые пружины повествования, а заодно привлекает внимание и к особенностям стиля разных писателей. «Что же касается рецептов, то у каждого талантливого рассказчика они свои. Молодой писатель обязан их изучить, понять и забыть сразу, как только станет сочинять собственный рассказ…»

Более всестороннее рассмотрение писательского ремесла мы найдем в книге «Я читаю рассказ». Автор начинает ее с обозрения наиболее общих проблем, связанных с жанром рассказа. Интересны размышления о том, что может быть материалом рассказа, об идейной стороне творчества.

Работа писателя есть вовсе не бесстрастное следование жизни; мысль писателя сродни мысли философа, только воплощение свое она находит не в логических построениях, но в зримых, полнокровных образах. Молодой же литератор зачастую не может справиться с целым морем преходящих фактов, составляющих повседневную жизнь; в таких случаях на свет рождаются незрелые натуралистические творения, основная мысль которых потонула среди ничего не значащих подробностей. С. Антонов пишет: «Заботы литератора противоположны заботам, связанным с воспроизведением похожести. Они сводятся к устранению из облика персонажа подробностей, которые мешают проявиться идее, и обогащению образа подробностями, помогающими идее проявиться полнее и ярче». Одной из существенных задач литературного воспитания является как раз освобождение начинающего писателя из плена бездумного копирования, превращение его в сознательного творца. Эта мысль красной нитью проходит через книгу «Я читаю рассказ». В то же время писатель предупреждает о возможности перекоса в сторону умозрительности: «Надуманная, ложная идея умертвит персонаж, превратит его в безжизненную аллегорию. Эта идея может быть понята, но не чувством, а разумом, как знак или эмблема, изображающая «добро», «правосудие» и т. п., и убеждающая художественная сила ее будет весьма незначительна».

Впечатление достоверности, одушевленности персонажа и в то же время идейная глубина произведения достигаются умелой типизацией, способностью вычленить из жизни наиболее характерные факты. С другой стороны, «типизм Плюшкина вырисовывается с наибольшей силой в те моменты, когда он пытается проявить непривычные его очерствевшей душе «нетипические» качества». Сложная проблема соотношения частного и общего в художественной прозе решается писателем на убедительных примерах. С. Антонов почти не прибегает к «хрестоматийным» образцам, он всякий раз старается предложить им самим отысканные, оригинальные примеры, отчего мысль писателя-критика звучит свежо.

С. Антонов затрагивает и такую интересную проблему, как психология восприятия литературного произведения, Как пробудить интерес читателя, захватить его? Для этого мало одной лишь занимательности материала. Литератору необходимо владеть и определенными навыками построения рассказа. «В цепи событий каждая сцена исполняет две функции. Основная функция заключается в характеристике героя тем или иным способом. Вместе с тем каждая сцена выполняет и служебную функцию, являясь мотивировкой следующей: из предыдущей сцены вытекает последующая». В тех же случаях, когда рассказчик нанизывает эпизод за эпизодом на сюжетный стержень произведения, не соединяя их дополнительными нитями причинно-следственных связей, повествование теряет свою напряженность, а новые подробности не обогащают образ героя – напротив, отчетливость его гаснет в сознании читателя. Важно и то, чтобы герой рассказа не переставал действовать на всем его протяжении, чтобы каждое событие добавляло дополнительный штрих к его облику, а не служило только мотивировкой следующей сцены. Вообще же строгая логика в построении рассказа, его, так сказать, мотивировочная часть, должна быть предметом главной заботы молодого писателя, «Если событие – сердце рассказа, то мотивировка – его душа», – дает удачное определение С. Антонов. По сути дела, мотивировка – это главный проводник «тенденции» писателя, с ее помощью решается «сверхзадача» рассказа: «мотивировочную часть движет вперед и одухотворяет стремление автора вскрыть сокровенную связь явлений, изменить ходячий взгляд на события, обновить и углубить его».

С Антонов не только рассказывает, как писать, но показывает, как писать не следует. Писатель извлекает из забвения слабое произведение современника Чехова Н. Лейкина, детально разбирает рассказ, находит причины его неудачи.

В другом месте книги автор приглашает нас принять участие в обработке «сырого материала» – судебного отчета о мужеубийстве, происшедшем в конце прошлого века, Писатель как бы вводит читателя в свою творческую лабораторию, и «на глазах» поначалу мертвый отчет начинает открывать в себе богатые возможности для художественного осмысления.

В общих чертах «научившись писать», читатель постигает и другие тонкости ремесла, такие, например, как умение вовремя притормозить темп повествования; много страниц отводит С. Антонов слову в рассказе, делится своими соображениями о значении детали в повествовании.

Вторая книга посвящена вопросу более специальному: повествованию от первого лица; попутно С. Антонов рассуждает о проблемах историко-литературных.

Взгляд «изнутри» помогает писателю заметить многое, ускользавшее от других исследователей, а главное – переосмыслить некоторые точки зрения.

Вот страницы, посвященные «Бесам». Дотошно исследуется стиль «хроникера» Антона Лаврентьевича, персонажа загадочного, мимо которого мы проходим обычно – к Ставрогину, к Верховенскому, к Кириллову, А если приглядеться – перед нами интереснейший образ, пожалуй, еще один «человек из подполья». Не зря Антону Лаврентьевичу препоручил Достоевский изложение событий. И персонажи романа говорят «не сами», мы слышим их речь в передаче хроникера. «Передавая даже дословно речь какого-нибудь «икса», мы неизбежно примешиваем и свое отношение к тому, о чем говорится».

Любопытны наблюдения над стилем Зощенко, рассуждения о «скоморошьем начале» в его творчестве. Глава об этом писателе могла бы быть названа «Скоморохи и Зощенко», (Половина ее занята исследованием исторического скоморошества, а потом уже совершается переход в современность – к «Голубой книге» Зощенко.) «Переряживаясь и наряживаясь, облачаясь и разоблачаясь, народный лицедей разоблачал ряженость жизни». Новеллы Зощенко также «прямо или косвенно связаны с переодеваниями… Персонажи Зощенко переряживаются и буквально: в нищенку, в интуриста, во фланера, даже в покойника, и в переносном смысле: помимо собственной воли, принимаются за попрошайку, бюрократа, умалишенного». Связь Зощенко с приемами скоморохов прослеживается по всем линиям его творчества.

Интересные наблюдения встречаем мы и в других разделах: о Тургеневе, Бунине, Бажове, Гоголе. Думается, каждый, кто любит «заново» прочитать произведения классиков, найдет здесь для себя немало поучительного. Вместе с тем некоторые суждения автора кажутся не всегда убедительными и точными.

Приведя цитату из Бунина: «По сухой, фиолетовой дороге, пролегающей между гумном и садом, возвращается с погоста мужик. На плече белая железная лопата с прилипшим к ней синим черноземом», – С, Антонов пишет: «Такая точность изображения в сочетании с простотой…» Но секрет выразительности здесь в другом. Разве бывают дороги фиолетовыми, лопаты белыми, а чернозем синим? Бунин называет здесь не основной цвет предмета, а заменяет его доминирующим оттенком. Что же касается «белой» лопаты, то здесь употреблено присущее детям обозначение цвета всякого блестящего или даже прозрачного предмета. Такая «игра» с красками вообще характерна для Бунина.

А вот – об А. Грине, Грин как писатель складывался под воздействием модной, бульварной литературы начала века. Поэтика многих его рассказов складывалась и под влиянием символистов. (Достаточно сравнить гриновские рассказы с ранними рассказами Сологуба.) Вместо того чтобы поразмышлять, почему изобразительные средства Грина сродни «поэтике» бульварного романа, С. Антонов отговаривается тем, что «для писателей класса Грина такую критику следует выносить в примечания». И выносит. Я думаю, такого «класса писателей» не существует, ибо писатель обязан прежде всего хорошо писать. Разве вспомнили бы мы теперь Достоевского, пиши он свои произведения языком тогдашней ширпотребной литературы?.. Фразы же вроде: «гриновская поэтика рождалась в годы разгула реакции» – ничего не говорят для характеристики гриновского стиля… А в какие годы рождалась поэтика Гоголя и Лермонтова? Поэтика Чехова?

С. Антонову вообще свойственно отмечать, что тот или иной писатель жил во времена, к писательству не располагающие. «Примечательно, что неуклонное совершенствование реалистического стиля Бунина совершалось в те годы, когда внешние обстоятельства этому не благоприятствовали. Чехова и Льва Толстого уже не было в живых, Горький был вынужден (?) жить за границей. Окружавшие Бунина воинствующие пророки и штукари бежали в мистику». Имена этих «штукарей» из бунинского окружения не называются. Далее: «Время для печатания «Мертвых душ» было неподходящим». И Тургеневу, как следует из статьи о нем, не повезло родиться в благоприятное для творчества время. Конан Дойлю тоже – господство утилитаризма, индивидуализма. Что говорить о Достоевском? Повезло только Зощенко и Бажову… Жаль, что статьи С. Антонова порой выступают в обрамлении литературоведческих штампов.

В конце книги «От первого лица» С. Антонов пишет: «Творчество всегда субъективно и неизбежно грешит односторонностью. Даже если пишется не роман, не рассказ, а работа, претендующая на научность. Об этом не следует забывать и читателю моей книги. Ведь она тоже написана от первого лица». Увы, «субъективизм» автора в трактовке историко-литературного материала порой бросается в глаза. Вот что говорится, например, о традициях и обрядах древней Руси: «Сложным, тягостным ритуалом и церемониями были обставлены церковные службы и народные праздники, общение холопа с боярином и со скотиной (?), свадьба и похороны» (подчеркнуто мной. – С. П.). Еще: «Обряд имел целью закрепить в народе мировоззрение раба», (Речь идет не о каком-то конкретном обряде, а об обряде вообще).

А вот что мы узнаем о скоморохах. Были среди них, оказывается, княжеские и царские шуты, «Они ублажали своих хозяев во время пирушек, сказывали им сказки при отходе ко сну, льстили владыке, в чем сами признавались бесстыдно:

Где-то пиво пьем, гут и честь

Воздаем

Тому боярину великому

И хозяину своему

ласковому».

 

Но ведь каждый фольклорист скажет, что С. Антонов цитирует традиционную припевку народных песельников и что обращена она могла быть и к хозяину бедной крестьянской избы…

С. Антонов уверяет, что мы мало знаем подлинных скоморошьих произведений, а могли бы их знать, если бы… не собиратели фольклора. «К сожалению, и в этой работе до революции отдавалось предпочтение материалам, отвечавшим духу православной и покорной народности». Но ведь подавляющее большинство фольклорных записей, по которым мы изучаем теперь народную поэзию, сделано до революции! Где же С. Антонов обнаружил «предпочтение материалам, отвечавшим духу…»? В записях Кирши Данилова? Пушкина? Киреевского? Афанасьева? Гильфердинга?

Всякое исследование, даже адресованное массовому читателю, требует неукоснительно точного освещения историко-литературных фактов. От этого только возрастает ценность работ, претендующих на многосторонний охват материала, а к таким работам следует отнести и рецензируемые книги С. Антонова.

Цитировать

Плеханов, С. От лица мастера / С. Плеханов // Вопросы литературы. - 1975 - №2. - C. 254-259
Копировать