От Джордж Элиот к английскому роману 60-х годов

1

Во второй половине 50-х годов нашего века в Англии и Америке » обнаружился неожиданный интерес к наследию Джордж Элиот – писательницы, изрядно забытой и читавшейся в первой половине нашего века, пожалуй, лишь литературоведами.

Одна за другой выходили за последние десять – двенадцать лет монографии, посвященные различным аспектам наследия Элиот¹, переиздавались, а главное, начали читаться ее романы. Американский литературовед Ю. Кнёпфльмахер высказывает предположение, что новое отношение к творчеству писательницы – итог усилий Гордона Хейта, неутомимого исследователя жизни и деятельности Элиот, собирателя ее переписки, бросившей новый свет на личность замечательной женщины викторианской эпохи. Но объяснение, видимо, не так просто и не лежит на поверхности. И поскольку оживление интереса к Элиот явно обусловлено причинами, которые в чем-то помогают понять некоторые явления современной литературы Запада, над ним стоит поразмыслить.

Кое-что в творчестве автора таких романов, как «Эдам Бид» или «Сайлас Марнер», сегодня устарело. И хотя Дж. Элиот по праву причислена к классикам английской литературы, многие ее книги читаются человеком сегодняшнего дня лишь с известной «скидкой» на «старомодное викторианство». Но с другой стороны, если всмотреться попристальней, то оказывается, что другие ее книги в очень существенных мотивах перекликаются с важными тенденциями западной прозы последнего времени². Много больше при этом, чем, скажем, книги Гаскелл, Бронте или позже Мередита и даже Батлера! ³

Перекличка Элиот с писателями Англии сегодняшнего дня определяется не формой построения ее романов (и тем более, конечно, не их тематикой!), а, может быть, прежде всего подчеркнутым стремлением Элиот найти место человека во Вселенной, с одной стороны, а с другой – определить, в чем проявляется подлинно человеческое, то есть найти критерий гуманизма. В этом смысле Элиот подает руку через столетие и Айрис Мердок («Вполне достойное поражение»), и Колину Уилсону («Паразиты мозга», «Философский камень»), и Ч. Сноу («Уснувший разум» и «Завершение»), и даже Мэри Дрэббл («Иерусалим Золотой»). Эта перекличка писателей наших дней с писательницей, творившей сто лет назад, объясняется, видимо, и общностью проблем, возникших перед наиболее образованными и мыслящими литераторами середины XX века и одной из самых образованных женщин XIX в периоды, по своим определяющим чертам очень сходные, как бы велика ни была разница. С другой стороны, тут обнаруживаются и философские параллели, о чем ниже.

…Герой романа Ле Клезио «Терра амата» (1967) Шанселад перебрасывается со своей подругой характерным диалогом:

«- Хорошо было бы жить через 50 миллионов лет. – Да, это было бы, во всяком случае, необыкновенно… – Ты думаешь, что в это время еще будет существовать человек? – Не знаю. – А может быть, тогда люди уже перестанут умирать? И вся земля превратится в один сплошной город… – И будут другие города в Пространстве – на Марсе, Венере, понемногу всюду. – Да, но это нелегко себе представить. – Это внушало бы страх». Так, всего-навсего ленивая переброска мыслями… Но в этом диалоге – целый клубок проблем, волнующих сегодня человека, обсуждаемых в прессе всех стран мира.

В романе «Юнкеры» П. -П. Рида – английского писателя того же поколения, что и Ле Клезио, – мелькают сходные идеи, отнюдь не нарочитые, не надуманные, а просто «носящиеся в воздухе». Молодой английский дипломат в Западном Берлине (от его лица идет рассказ), стремясь точнее передать характер своего влечения к Сузи фон Руммельсберг, рассуждает: «…Приказ, посланный из мозга по этим парасимпатическим нервам, диктовался зрением, осязанием, обонянием. Существовали высшие центры, и они давали приказ. Артерии расширялись, но не ради ее волос, губ, кожи или чулок, а ради живого существа, ради души – Сузи фон Руммельсберг…» Или (совсем в другой ситуации) тот же сотрудник британской дипломатической службы, беседуя с Клаусом фон Руммельсбергом, некогда крупным деятелем «третьего рейха», слушает старика, а мысли его принимают оборот неожиданный, но характерный опять-таки для человека наших дней, «отягченного» научной информацией человека второй половины XX века: «Цветы выросли на земле, покрывшей те рвы, что поглотили жертвы нацистских лагерей смерти. На крюках еще сохранились следы ржавчины. Все на прежних местах. А клетки человеческого тела за это время успели уже обновиться много раз: белая кожа 1944 года развеяна в прах, а мозг – этот механизм, кующий сознание, волю, идеалы, – он тоже уже не тот, он размылся и ушел по крови, и почки помогли ему уйти в землю».

Вот о чем думают и о чем говорят люди сегодня, притом далеко не одни биологи и физиологи, астрономы и геологи, градостроители и демографы… Такие диалоги, авторские отступления и ассоциации (или ассоциации героев) можно встретить в очень многих книгах, написанных за последние десять лет. Они были бы так же невозможны в романах и новеллах Мериме или Диккенса, как и в романах Пруста или Мартен дю Гара. И не потому, конечно, что размышления Шанселада или ридовского дипломата имеют прямое отношение к открытиям или научной полемике самых последних лет (продление жизни человека, превращение всего земного шара в цепь городов, наличие цивилизаций на других планетах, проблемы физиологии мозга и др.), а в силу установки писателя, устремлений его мысли в направлении, обусловленном исторической эпохой.

Проблемы, не стоявшие еще в центре внимания Диккенса (он начал писать в 30-х годах) или даже Гаскелл (она выступила в конце 40-х), встали перед Элиот, опубликовавшей свою первую повесть за два года до выхода «Происхождения видов» Дарвина. Вспомним и другое: Элиот начинала свой творческий путь после революции 1848 года и в период буржуазного процветания, тогда как Диккенс, Теккерей, Гаскелл, Бронте, Дизраэли, Кингсли писали в разгар «голодных сороковых». В одном смысле она как художник оказалась беднее, в другом – богаче плеяды критических реалистов, выступивших в 30 – 40-х. Здесь не только различие идеологий, но и различие эпох.

2

Для того чтобы верно понять очень сложную личность Мэри Эванс, писавшей под псевдонимом Джордж Элиот, ее эстетические взгляды и их реализацию в творчестве писательницы, необходимо принять во внимание ряд фактов, ставших ясней благодаря новым публикациям последних десяти – пятнадцати лет⁴.

Женщина, бросившая смелый вызов самым строгим викторианским табу, открыто соединив свою судьбу с женатым человеком (Генри Льюисом), она в то же время осуждала Байрона за нарушение нравственных канонов и часто высказывалась по вопросам сексуальной морали как ортодокс наиболее ханжеской из эпох английской истории… Одна из самых образованных женщин своего времени, она порой отдавала дань предрассудкам. Все противоречия, уживавшиеся в Мэри Эванс, можно было бы суммировать в одной фразе: своей жизнью, мыслью, деятельностью нарушая каноны, входящие в понятие «викторианство», к тому же закрепленные двумя столетиями пуританской традиции, Элиот в то же время была неразрывно с ними связана. Во всем лучшем, что было в ее поведении и деятельности, она была человеком будущего, во всех слабостях своих – человеком, не сумевшим (или не посмевшим) до конца оторваться от викторианской почвы.

В ранней юности Мэри Эванс была фанатично религиозной. Этому способствовало влияние отца и некоторых ее учителей. Фанатичная религиозность сменилась полным отказом от прежних убеждений, как только Элиот, воспитанная в сельской местности, переехала в индустриальный Ковентри и познакомилась там с вольнодумцами кружка Чарлза Брея⁵. Мэри отказывается посещать церковь и читает, а потом и переводит те книги, которые ставят под сомнение самые основы христианской ортодоксии: в 1843 году она берется за перевод «Жизни Иисуса» Штрауса (который заканчивает в 1847), потом за перевод «Сущности христианства» Фейербаха, объявив, что полностью принимает его точку зрения. Она обнаруживает огромное упорство и силу воли, овладев не только почти всеми европейскими языками, но и латынью, греческим и древнееврейским. Уже в двадцать лет Элиот приобщилась к высшей математике, физике, биологии, читая научную литературу, требующую далеко не поверхностной подготовки. Когда в 1849 году, после кончины ее отца Роберта Эванса, Брей увезли будущую писательницу за границу, она там не только работала над своими переводами, но слушала в Женеве лекции знаменитого профессора де ля Рива по экспериментальной физике и занималась высшей математикой.

После поражения революций 1848 года в Европе и затухания чартизма в Англии Элиот начала обнаруживать если не безразличие к общественным проблемам, то сравнительно малый интерес к ним. И эта позиция почти не менялась до конца ее жизни.

Впрочем, невозможно говорить об общественно-политической позиции писательницы безотносительно к эпохе, когда она вышла на большую арену литературной деятельности. Когда заканчивались «годы учения» Элиот, Англия оставила позади «голодные сороковые» и входила в период буржуазного процветания. Начиналось время безраздельного господства Великобритании на мировом рынке, расцвета ее колониальной мощи, роста ее экономического потенциала. Чартизм, дав последнюю вспышку в 1852 году, затухал. Буржуазный порядок казался незыблемым. Джордж Элиот постоянно будет говорить о необходимости реформ, но в границах установленного порядка. Деление общества на классы никогда не казалось ей подлежащим переменам: она была очень далека от того бурного недовольства, которое испытывали философские радикалы 30 – 40-х годов, да и такие ее великие собратья по перу, как Диккенс, Гаскелл или Теккерей, которыми она, впрочем, всегда восторгалась. Различия в «общественном климате» 30 – 40-х и 50 – 60-х годов мало принимали во внимание, определяя характер творчества Элиот и ее последователей, а между тем в этих различиях ключ к пониманию проблемы возникновения английского натурализма.

3

Весной 1851 года Мэри Эванс приехала в Лондон и поселилась в доме друга Бреев Джона Чэпмана, только что купившего у прежнего владельца журнал «Вестминстерское обозрение». Основанный в 1824 году и бывший в свое время органом философских радикалов, журнал постепенно – переходя из рук в руки – потерял свое влияние. Джон Чэпман, опираясь на Герберта Спенсера, намерен был на новой основе поднять его былой авторитет. Брей горячо рекомендовал Чэпману в соредакторы молодую высокообразованную женщину из его кружка в Ковентри.

Хотя Чэпман встречался с Марксом и был хорошо знаком с рядом французских социалистов, он не шел дальше либерализма, а в 50-х годах стал убежденным позитивистом. Но в его доме на Стрэнде кипела мысль, сталкивались мнения, горели разнообразные страсти. Здесь Мэри Эванс познакомилась со Спенсером и Конгривом, Томасом Хаксли, Джоном Стюартом Миллем и другими замечательными людьми того времени. Она приняла предложение Чэпмана писать для журнала обозрения иностранной литературы, а вскоре взяла на себя его фактическую редактуру. Роль, которую предстояло сыграть журналу, ей несказанно импонировала. А ей предлагали в нем ключевые позиции⁶.

Политические настроения Эванс в это время мало отличались от буржуазного либерализма, характерного для большинства тогдашней английской интеллигенции. Она познакомилась с Гербертом Спенсером; за этой встречей, оказавшей большое влияние на развитие мысли писательницы, вскоре последовала другая, определившая весь ход ее последующей жизни: Г. Спенсер познакомил ее с ученым, журналистом и философом Генри Льюисом, энтузиастом его учения, складывавшегося как раз в эти годы. В 1854 году Мэри Эванс соединила с Льюисом свою судьбу. Льюис был, безусловно, одним из замечательных людей своего времени, хотя по своим склонностям скорей выступал популяризатором чужих идей в науке и философии, чем творцом новых систем. Разносторонне образованный и одаренный, он выступал и литературным критиком, и журналистом, пока не специализировался окончательно по истории философии и науки. Кросс в книге «Жизнь Элиот» писал о Льюисе: «Необыкновенная разносторонность, разнообразие литературной деятельности и огромное обаяние!» С большим уважением отзывался о Льюисе Дарвин, считая его своим единомышленником. Именно Льюис толкнул Элиот на путь художественного творчества, убедив ее попробовать свои силы в качестве прозаика. Эстетические воззрения Элиот складывались в известной мере под его воздействием.

В 1852 году, когда Эванс окончательно переехала в Лондон, революции 1848 года были позади, затухал и чартизм, но в полном разгаре была другая революция, которую Энгельс назвал великой. Я имею в виду революцию в науке, «классической страной» которой, по определению Энгельса, была в то время Англия. Эта революция начиналась еще в 40-х годах, но в 50-х, в связи с экономическим подъемом в стране, пошла вперед гигантскими шагами. «…Достижения других стран, – писал по этому поводу Энгельс в «Анти-Дюринге», – например Германии, не могут даже в отдаленной степени сравниться по своему масштабу с тем, что в этом отношении сделано в Англии» ## К. Маркс и Ф.

1. В 50-х годах в Англии и США вышли книги Б. Харди (1959) и Дж. Фейла (1959). В 60-х годах – У. Харвей (1961), У. Аллена (1963), Л. Лернера (1967), К). Кнёпфльмахера (в 1965 и 1968), не говоря о ряде интересных статей в английских и американских журналах. В 1970 году вышел сборник статей известных английских литературоведов под редакцией Б. Харди.[↩]
2. Это было замечено еще в 1948 году автором недавно переизданной в Кембридже монографии об Элиот Джоан Беннет. Но Дж. Беннет видит перекличку Элиот с авторами наших дней, мне думается, не в самом главном и существенном.[↩]
3. Замечу, что обилие монографий, посвященных сестрам Бронте, вышедших за последние 10 – 15 лет, объясняется внелитературными причинами. Подавляющее большинство из них посвящено «исследованию» так называемой «тайны» семьи Бронте.[↩]
4. До появления полной (семитомной) переписки Элиот под редакцией Хейта («The George Eliot Letters», v. 1 – 7 ed. by G. Height, Yale Univ. Press, 1954 – 1958) важнейшим источником биографической информации в отношении Элиот была книга Джона Кросса (J. Cross, Eliot’s Life as Related in Her Letters and Journals, N. Y. 1885). Автор этой книги, если и не позволял себе прямых искажений (как это делал Джон Форстер в отношении Диккенса), кое что все же опускал, некоторые письма сокращал и «редактировал».[↩]
5. Философ и публицист Брей был автором трудов «Философия необходимости» и «Закон последствий» (1841). Большинство друзей и единомышленников Брея были левыми гегельянцами.[↩]
6. Программа журнала, напечатанная в его первом номере за 1851 год, была почти целиком написана Элиот.[↩]