Обэриуты. Публикация А. Минц

Климентий Борисович Минц (1908-1995) – кинодраматург и режиссер, автор сценариев к фильмам «У самого синего моря» (1935), «Приключения Корзинкиной» (1941), «Укротительница тигров» (1955), «Медовый месяц» (1956), «12 могил Хаджи Насреддина» (1967), «Марк Твен против» (1976). «Место под солнцем» (1976) и др. В 1928-1929 годах был членом кинематографической секции ОБЭРИУ. Мы публикуем фрагменты его воспоминаний об этом времени.
Памяти Даниила Хармса и Николая Заболоцкого
…Воспоминания нужно писать вовремя. Не в глубокой старости, когда угасает память и начнешь вспоминать то, чего и не было!
Кое-что нужно учесть. Вот, например: писатель К. дал мне почитать свои воспоминания под названием «Былое». Вскоре мы встретились. «Читали? Что скажете?..» «Что вам сказать?.. ответил я. – Былое есть, а где думы?!»
Он кисловато улыбнулся и после этого разговора еле-еле со мной здоровался.
Мне, конечно, хотелось бы избежать этого греха в обширной мемуарной литературе.
Итак: бурные двадцатые годы!
Множество самых разнообразных творческих групп: «Се-рапионовы братья», имажинисты, ЛЕФ Владимира Маяковского, РАПП – Российская ассоциация пролетарских писателей, «Кузница», «Смена», конструктивисты, «Резец», Объединение крестьянских писателей, «ничевоки» и пр.
Во второй половине двадцатых годов появление новых литературных групп и течений резко пошло на убыль. Казалось, что наступает затишье… Но именно в это время, в славном городе на Неве, дала о себе знать звонко, озорно и свежо небольшая группа молодых поэтов, получивших загадочное прозвище обэриутов, от громкого названия творческого содружества ОБЭРИУ – Объединение реального искусства. Кто же входил в состав этого объединения?
Поэт, прозаик и драматург Даниил Хармс, Николай Заболоцкий, Александр Введенский, Константин Вагинов, Игорь Бахтерев и несколько позднее Юрий Владимиров – это была поэтическая секция. В 1926 году я познакомился с Даниилом Хармсом на киноотделении Высших государственных курсов искусствоведения при Российском институте истории искусств, где некоторое время учился Хармс…
Но кинематография не увлекла поэта, и он вскоре покинул кино отделение, целиком отдав свое необыкновенное дарование поэзии. Правда, мое знакомство с Хармсом не прошло даром. Я заинтересовал его организацией киносекции обэриутов. Но планы Хармса были значительно шире. Уже к 1928 году в своей декларации обэриуты писали: «ОБЭРИУ (Объединение реального искусства), работающее при Доме Печати, объединяет работников всех видов искусства, принимающих его художественную программу и осуществляющих ее в своем творчестве. ОБЭРИУ делится на четыре секции: литературную, изобразительную, театральную и кино… В настоящее время ОБЭРИУ ведет работу по организации музыкальной секции» ¹. На вопрос Хармса: «Кто же войдет в секцию кроме вас?» – я не задумываясь ответил: «Александр Разумовский, студент киноотделения Высших курсов Института истории искусств». «А кто еще?» – спросил Хармс. – «Пока никого. Мы – двое! Вот сделаем обэриутский фильм, и к нам повалит народ!» – «Хар-р-р-ашо!» – воскликнул Хармс. («Хорошо» он говорил через «а» и много «р».)
Званий ни у кого не было. Было только призвание!
Все мы были молоды, веселы, любили удивлять и умели удивляться <…>

1
1928 год. Невский проспект. Воскресный вечер. На тротуаре не протолкаться. И вдруг раздались резкие автомобильные гудки, будто бы пьяный шофер свернул с мостовой прямо в толпу. Гулявшие рассыпались в разные стороны. Но никакого автомобиля не было. На опустевшем тротуаре фланировала небольшая группа очень молодых людей. Среди них выделялся самый высокий, долговязый, с весьма серьезным лицом и с тросточкой, увенчанной старинным автомобильным клаксоном с резиновой черной «грушей». Он невозмутимо шагал с дымящейся трубкой в зубах, в коротких штанах с пуговичками пониже колен, в серых шерстяных чулках, в черных ботинках. В клетчатом пиджаке. Шею подпирал белоснежный твердый воротничок с детским шелковым бантом. Голову молодого человека украшала пилотка с «ослиными ушами» из материи.
Это и был уже овеянный легендами Даниил Хармс! Он же Чармс! Шардам! Я. Баш! Дандам! Писатель Колпаков! Карл Иванович Шустерман! Иван Топорышкин, Анатолий Смушко, Гармониус и прочие…
Ни сам Хармс и никто из «шалунов», окружавших его, не смеялся над разбежавшимися, вспугнутыми людьми.
В один из вечеров на Невском проспекте, по соседству с Хармсом, прогуливался и автор этих строк, в тут пору встретивший еще только свою двадцатую весну. Он гулял в качестве живой рекламы. На нем было надето пальто – треугольник из холста на деревянных распорках, исписанного – вдоль и поперек – надписями…
Все это привлекало внимание любопытных. Они старались прочесть все, что было написано на рекламном пальто. Я сейчас не помню всего, но кое-что осталось в памяти:
2х2=5
Обэриуты – новый отряд революционного искусства!
Мы вам не пироги!
Придя в наш театр, забудьте все то, что вы привыкли видеть во всех театрах!
Поэзия – это не манная каша!
Кино – это десятая муза, а не паразит литературы и живописи!
Мы не паразиты литературы и живописи!
Мы обэриуты, а не писатели-сезонники!
Не поставщики сезонной литературы!
И еще раз на углу пальто, красными буквами: 2х2=5!
Кто же прогуливался на Невском проспекте из обэриутов, кроме Даниила Хармса и меня? Александр Введенский, Юрий Владимиров, Игорь Бахтерев, Александр Разумовский, иногда Константин Ваганов. И реже – Николай Заболоцкий, особенно во время озорных прогулок. Заболоцкий был всегда очень серьезен, сосредоточен, проникновенно задумчив. Сквозь стекла очков на вас глядели «голые глаза». Заболоцкий гулял по Невскому, всматриваясь в поток встречных лиц. Тысячи их!.. Возможно, эти впечатления, и более поздние, были чудесно отражены в его поэзии.
Есть лица, подобные пышным порталам,
Где всюду великое чудится в малом.
Есть лица – подобия жалких лачуг,
Где варится печень и мокнет сычуг.
Иные холодные, мертвые лица
Закрыты решетками, словно темница.
Другие – как башни, в которых давно
Никто не живет и не смотрит в окно.
Но малую хижинку знал я когда-то,
Была неказиста она, небогата,
Зато из окошка ее на меня
Струилось дыханье весеннего дня.
Поистине мир и велик и чудесен!
Есть лица-подобья ликующих песен.
Из этих, как солнце, сияющих нот
Составлена песня небесных высот.
Если на Невском нам встречался Евгений Шварц, то он непременно примыкал к группе обэриутов, хотя и не состоял в ОБЭРИУ, но был связан с нашими поэтами по работе в знаменитых тогда детских журналах «Еж» и «Чиж».
Вечерние гулянья обэриутов по Невскому сопровождались спорами, шутками, экспромтами, чтением стихов, размышлениями и фантазиями о генеральном выступлении с широковещательными афишами…
Хотелось бы напомнить о маршруте этих прогулок по проспекту. Он представлял уникальную панораму театров Невского проспекта двадцатых годов.
Наши вечерние гулянья оканчивались иногда очень поздно, когда уже гасли фонари у театра «Гиньоль», в самом начале проспекта, неподалеку от Московского вокзала. В этом бульварном театрике уже несколько сезонов шла жуткая пьеса «Операция доктора Дауэна». У этого пожилого ревнивого хирурга была молодая жена, красавица. Ее любовнику предстояла экстренная операция. Этой сцене был посвящен целый акт. Любовник жены на операционном столе. Зарежет или оставит в живых?..
Классический гиньоль! По окончании спектакля из подьезда выходили встревоженные, испуганные зрители – любители острых ощущений.
Пройдя несколько кинотеатров и оставив позади «Раризиану», можно было увидеть рекламные стенды «Свободного театра». В те годы там подвизался молодой Леонид Утесов. Со двора, где был вход в этот театр, высыпала на Невский проспект веселая, смеющаяся толпа.
А напротив «Свободного театра» – на Троицкой, 18 – помещалось знаменитое «Кривое Зеркало», создавшее еще более знаменитую «Вампуку», ставшую нарицательным именем.
Далее, за Аничковым дворцом <…> был увеселительный «Сад отдыха», с эстрадой, ресторанами, всяческими аттракционами и фейерверками. А в бывшем гастрономическом дворце купца Елисеева, на верхних этажах, давал представления Театр Сатиры. Напротив, за памятником Екатерине Второй, – Академический театр драмы, б. Александринка. Дойдя до угла Садовой и Невского, можно было завернуть в комедийный театр С. Надеждина, в конце торгового Пассажа, а уж если было поздно, то совсем рядом с проспектом, на Садовой, было два театра: «Вольная Комедия» и чудесный «Балаганчик», где представление начиналось только в 11 часов вечера.
Но обэриуты, увлеченные своими прожектами о будущем вечере в Доме Печати, шли дальше по Невскому проспекту. Уже редела толпа. И только доносилась музыка и песни с крыши «Европейской гостиницы», где около двенадцати ночи открывалось кабаре. Рекламные стенды у подъезда обещали публике: «Беспрерывное увеселение до утра! Море световых эффектов. Уютно! Интимно! Непринужденно!»
Но нам это было не всегда по средствам. А если было немного денег, то до конца Невского проспекта мы не шли, а коротали время в пивном баре «Европейской» на 1-м этаже. (Порция сосисок с капустой и кружка пива 30 копеек. Музыка.)
Много еще было самых разных театров и театриков не только на Невском проспекте, но и поблизости. В «Сплендид-паласе» выступали артисты «Мастфор» – мастерской Николая Фореггера – с нашумевшими «ганцами машин». Но, конечно, самым примечательным явлением в Ленинграде был театр Игоря Терентьева. Ну, о нем несколько позднее, когда мы встретимся с ним в Доме Печати, где также были «прописаны» обэриуты.
И еще на Невском проспекте, около кинотеатра «Пиккадилли», можно было встретить низенького человека с пронзительными глазами, напоминавшего бродягу. Это был уличный философ. Он всегда носил с собой старинную бухгалтерскую книгу со своими изречениями, эпиграммами, афоризмами. И чаще всего он выкрикивал свое напутствие прохожим: «Были бы мы проще, жили бы, как в роще!» <…>
Прогулки обэриутов по Невскому проспекту были разнообразны… Однажды фланировали по бурлящему проспекту Даниил Хармс, Александр Введенский, Юра Владимиров и я.
Денег у всех было немного – рубля три. Можно было «кутнуть» в пивном баре «Европейской гостиницы», послушать музыку, полюбоваться королевой бара Марго и просто посидеть:
В глуши бутылочного рая,
Где пальмы высохли давно,
Под электричеством играя,
В бокале плавало окно.
Оно, как золото, блестело,
Потом садилось, тяжелело,
Над ним пивной дымок вился…
Но это рассказать нельзя.
(«Вечерний бар» Заболоцкого, 1926 г.)
А что было дальше, стоило бы рассказать. Франтоватый Александр Введенский, – игрок по натуре, с неуемным азартом, – предложил нам поехать в казино где-то в районе «Скетинг-Ринга» на Каменноостровском или Большом проспекте за Невой и поставить всю трешку на зеро в рулетку или же сыграть в «железку»!

1. »Афиши Дома Печати», 1928, N 2, с. 11-13. [↩]