№4, 1998/История литературы

О влиянии поэтики Библии на поэтику Ф. М. Достоевского

Вопрос о влиянии поэтики Библии на поэтику Достоевского не был еще предметом специального рассмотрения в литературоведении. Традиционно исследователи предпочитали заниматься уяснением функции отдельных библейских тем, мотивов и образов, не проявляя интереса к проблеме интертекстовых связей (взаимодействия сакрального текста и творчества Достоевского) на уровне поэтики. Между тем эта проблема представляется чрезвычайно актуальной и до сих пор методологически не востребованной.

Сегодня не вызывает сомнений тот факт, что Библия оказала влияние на формирование религиозно-философских и эстетических взглядов Достоевского. В этом убеждают как публицистические материалы, так и художественные тексты писателя. Священное Писание становится точкой отсчета в его художественном творчестве. Писатель с неизменным постоянством осваивает тот пласт духовной библейской культуры, который определил его мировоззрение и придал его обостренному художественному видению новое достоинство.

Важно, однако, подчеркнуть, что это общение с древним сакральным текстом предполагало не только усвоение его нравственных уроков, но и приобщение к тому феномену библейского повествования, которому был характерен особый взгляд на мир и человека.

К сожалению, на сегодняшний день нам ничего не известно о том, как Достоевский работал с текстом Библии, но несомненно одно: он обращался к Писанию не только в душеспасительных, но и в специальных, творческих целях. Работа художника над отдельными произведениями свидетельствует о том, что Библия и ее художественный мир вызывали у него не меньший интерес, чем тот или иной шедевр мировой литературы. Герои Священного Писания, изображенные на ее страницах с такой удивительной простотой и художественной силой, открывали перед ним многозначность библейского стиля и несомненные достоинства его реализма. Об этом имплицитно говорят не только скупые, фрагментарные, как бы без адреса и контекста высказывания художника в рабочих тетрадях, но и эксплицитные, не лишенные религиозного пафоса, увещевания старца Зосимы: «Разверни-ка… книгу и начни читать без премудрых слов и без чванства, без возношения… умильно и кротко, сам радуясь тому, что читаешь…»

Иными словами, открыв Писание и перелистнув несколько священных страниц, встретившись лицом к лицу с тем или иным библейским героем, вы не сможете не пережить «удивление, и смятение, и радость». Каин ли это или Иосиф, Иаков или Исав, Ревека или Рахиль, Иефай или Самсон, блудница Раав или Левит и его наложница – это не канонические праведники, а живые люди, с равной силой пожираемые эгоизмом и самоотречением, жаждущие целомудрия и греха, скорые на обман и бескорыстный поступок, одолеваемые себялюбием и готовностью пожертвовать самым дорогим, ищущие справедливости и праведности, идущие на верную гибель, подчинившись стихии инфернальной страсти.

«…Сколько тут великого, тайного, невообразимого!» – восклицает Достоевский опосредованно через «Русского инока».

Несомненно, Библия, принадлежащая, по словам Я. Парандовского, «к высочайшим взлетам словесного искусства» 1, это не только Слово Божие, но и слово человека, наделенного художническим даром, осененного свыше благодатью. В этом великом событии сотворчества Бога и Человека на последнем лежала колоссальная ответственность: облечь богооткровенную истину в соответствующую литературную форму. Отсюда библейский текст, порожденный эстетическим сознанием древнего еврея, обладает особым качеством – художественностью, качеством, которое, несомненно, было дорого Достоевскому-художнику. Юрий Карякин, пожалуй, именно это имел в виду, когда писал, что «Достоевский и к Библии относился порой (а может быть, даже прежде всего, больше всего) как к гениальному художественному произведению» 2.

Между тем, хотя вопрос о влиянии поэтики Библии на поэтику Достоевского и кажется закономерным, он в то же время подымает целый ряд сложных теоретических вопросов. Что следует понимать под поэтикой Библии? В какой мере Достоевского интересовали отдельные аспекты поэтики сакрального текста или структурная особенность отдельных книг Библии? Не сводился ли интерес Достоевского к Священному Писанию главным образом к усвоению тех или иных библейских архетипов или к художественному переосмыслению библейских тем, мотивов и образов?

Таким образом, заявленная тема может иметь перспективу к рассмотрению при условии уточнения словосочетания «поэтика Библии». Профессор Иерусалимского университета Мейр Стернберг справедливо замечает, что «для многих (по всей видимости, исследователей и читателей. – В. Л.) связать поэтику и Библию не просто даже на словах» 3. Исследователь довольно точно характеризует ситуацию, сложившуюся как в западной, так и в русской библеистике, поскольку специалистам изначально приходится сталкиваться с чрезвычайно сложными вопросами: допустимо, корректно ли анализировать Слово Божие с точки зрения науки о литературе? Не обесценивает ли такой подход его божественный авторитет? С другой стороны, неужели иудей-кочевник – Моисей ли это или Амос – был озабочен еще и поиском принципов, по которым строится художественное произведение? Может быть, прав американский богослов Кеннет Дж. Форман, полагающий, что хотя «Библия – литературное произведение, то есть творчество… ни один из ее авторов не ставил красоту выше истины. Главным для них было четко излагать весть, а литературный стиль стоял далеко на втором месте» 4.

Несмотря на некоторую субъективность и односторонность, размышления исследователя могут представиться кому-то основанием для отказа изучения художественных особенностей Библии и ее поэтики. Однако при всем том, что Священное Писание не является литературным текстом как таковым, его все-таки можно осмысливать как вполне литературный текст, и не только в логике условного, лабораторного отвлечения от того обстоятельства, что Библия не является только литературным текстом. Несомненно, Форман не учел также и важнейшего принципа эстетики Библии, выраженного автором книги Екклесиаст: «Старался Екклесиаст приискивать изящные изречения и слова5 истины написаны им верно» (Еккл., 12, 10).

Этот замечательный автор хорошо понимал, что его наблюдения над жизнью и личные опыты богопознания могут обрести значимость лишь тогда, когда будет найдена соответствующая литературная форма для достойного охвата жизненных явлений. Осознавая это, он уже не может не стремиться к поиску единственно верного слова, изящного изречения, как подчеркивает сам повествователь.

Отсюда точка зрения Формана не совсем оправданна, ибо поэтика не сводится к усилиям художника создать нечто красивое. Она есть система усилий и приемов в пользу адекватного отображения богатства человеческой жизни во всех ее проявлениях. Сводить понятие библейского стиля (а в контексте наших размышлений – и вопросы поэтики) к некой самодовлеющей красоте – значит недооценивать особую природу текста Писания и те многообразные слагаемые поэтики и стиля, которые обеспечивают адекватное постижение художественного мира Библии. Поэтому исследователь, воспринимающий библейский текст как эстетический феномен, не может не признать, что вопросы поэтики не только не второстепенны при изучении библейской литературы, но многое, и притом существенное, определяют в ней. Упомянутый выше исследователь Стернберг несомненно прав, когда

пишет, что «выявление поэтических средств предполагает изучение литературы как таковой и, следовательно, говорить о поэтике библейского повествования – значит предполагать, что Библия – это литературное произведение. Не просто произведение искусства, не нечто с характерными для него эстетическими свойствами, не произведение, использующее так называемые литературные приемы, не то, что толкователь может (если, конечно, захочет) рассматривать с определенной литературной точки зрения или (прибегнем к не совсем приятному жаргону) просто как «литературу», но именно как литературное произведение» 6.

Между тем важно помнить, что библейская литература это особый, художественный мир, который существует по своим собственным законам. И поэтому исследователь должен проявить особую осторожность, чтобы не модернизировать, не осовременить библейский текст, навязывая ему эстетические представления и каноны, выработанные современной наукой. В этой связи исследователь М. И. Стеблин-Каменский отчасти прав, когда пишет о том, что «даже если в филологическом исследовании древнего литературного памятника находится место для эстетических оценок, т. е. для восприятия того памятника как художественного произведения, то роль их по сравнению с ролью, которую такие оценки играют в работах о литературе нового времени, как правило, ничтожна» 7.

И тем не менее, какими бы ничтожными и незначительными ни были бы эти эстетические оценки, они не только возможны, они прямо-таки необходимы. Разумеется, едва ли библейский автор или сочинитель исландских саг писали свои произведения специально для «удовлетворения тех самых эстетических критериев и вкусов, которые господствуют в наше время» 8, но они неизбежно по самой природе вещей впадали в искусство так, что отдельные элементы их мастерства требуют адекватного восприятия и осмысления. Известный американский филолог-библеист Роберт Альтер в своей книге «Искусство библейского повествования», также опасаясь «ничем не обусловленной модернизации древности» и осознавая «препятствия, возникающие между «познающим» и «объектом познания»», тем не менее считает, что мы, «будучи современными читателями, обладаем определенными преимуществами при исследовании… литературного искусства Библии» ## R. Alter, The Art of Biblical Narrative, New York, 1981, p.

  1. Ян Парандовский. Алхимия слова. Петрарка. Король жизни, М., 1990, с. 27[]
  2. Ю. Карякин, Достоевский и канун XXI века, М., 1989, с. 151.[]
  3. М. Sternberg, The Poetics of Biblical Narrative: Ideological literature and the Drama of Reading, Bloomington, 1985, p. 2.[]
  4. Кеннет Дж. Форман, Введение в Библию. Комментарий к книгам Ветхого Завета, ВСБ, 1992, с. 4.[]
  5. Здесь уместно процитировать двух специалистов-филологов в области библейской экзегезы – Дж. А. Бартона и Р. Мерфи, суждения которых вызывают определенный интерес. Бартон полагает, что Соломон «искал способ придать литературную законченность своему произведению», а также «утонченную поэтическую форму» («The International Critical Commentary. A Critical and Exegetical Commentary on the Book of Fxclesiastes». G. A. Barton, Edinburg, 1980, p. 197). Согласно Мерфи, Екклесиаст (Соломон) «использовал убедительные, стилистически значимые слова, обладающие эстетической ценностью»(«Word Biblical Commentary. Ecclesiastes». Rolande Murphy, Dallas, 1992, vol. 23A, p. 125).[]
  6. М. Sternberg, The Poetics of Biblical Narrative…, p. 2.[]
  7. М. И. Стеблин-Каменский, Мир саги. Становление литературы, Л., 1984, с. 15.[]
  8. Там же, с. 17.[]

Статья в PDF

Полный текст статьи в формате PDF доступен в составе номера №4, 1998

Цитировать

Ляху, В. О влиянии поэтики Библии на поэтику Ф. М. Достоевского / В. Ляху // Вопросы литературы. - 1998 - №4. - C. 129-143
Копировать