О сущности типического

Печатается в порядке обсуждения.

За последнее время споры о типическом несколько приутихли. Было признано, что определение типического в художественном образе человека как сущности социальной силы, им представляемой, является неправильным и ведет к вульгарно-социологическому толкованию произведений искусства и литературы. Внимание критики обратилось к проблеме индивидуального в образе, нередко забывавшейся в спорах. Между тем, справедливо отвергнув понимание типического как сущности социальной силы, мы не выдвинули другого понимания. А оно необходимо. Нельзя забывать, что многие наши работы в конкретном толковании тех или иных литературных образов все еще строятся на старом понятии типического. Усилия исследователя направлены на то, чтобы раскрыть социально-исторический смысл того или иного типа, его связи с определенной эпохой и социальной средой. Как правило, этим анализ и ограничивается. В результате многие образы русской и зарубежной классической литературы приобретают в глазах читателя ограниченный, так сказать, локальный, местный и временной смысл и значение.

Флобер однажды неодобрительно отозвался о критическом методе Тэна за то, что в литературном шедевре он и его школа видели лишь «исторический документ». Мы далеко ушли от Тэна, но подобный упрек можно сделать и многим нашим исследованиям. И не только потому, что они мало касаются вопросов художественной формы, а потому, что в социально-историческом мы часто не видим общечеловеческого содержания литературных типов. Это ведет к обеднению классического наследия, к отрыву его от нашей современности. Правильное решение проблемы типического имеет громадное значение для понимания и использования искусства как учебника жизни и средства воспитания современных поколений.

1

Как известно, в общей форме проблема типического в художественной литературе давно освещена Энгельсом. И если примирить проявившиеся в наших спорах о типическом крайности, то мы вернемся к той исходной общей позиции, которая дана в положении Энгельса о том, что в подлинно художественном произведении «каждое лицо – тип, но вместе с тем и вполне определенная личность, «этот», как сказал бы старик Гегель» ¹. Это положение говорит о том, что литературный тип представляет собой единство общего и отдельного в изображении человека.

Но когда Энгельс писал Каутской, что в ее правдивом романе каждое лицо – тип и вместе с тем вполне определенная личность, он добавил: «так оно и должно быть» ². Он хотел сказать, что так не всегда бывает и в реалистическом искусстве. Не всякий писатель воплощает в созданных им персонажах определенные типы, дает обобщение жизни. Но нередко у писателей не получается и «этот». В одном из разговоров с Эккерманом Гёте указал своему собеседнику, что «схватывать индивидуальные черты» явления представляет собой «тяжелую и трудную» задачу в искусстве. «Пока мы воспроизводим общее, каждый может нам подражать, но особенное никто не сможет заимствовать у нас», – сказал он. В известном смысле даже «восприятие и изображение особенностей – это и есть настоящая жизнь искусства» ³, – заметил Гёте.

Но что придает определенное своеобразие характеру в реалистическом искусстве? Содержание и оригинальность личности человека дает время, то новое, что несет оно, отличая людей друг от друга даже в пределах одного класса, одной социальной сущности, давая объективную почву для индивидуализации личности. Не выдумки и прихоти художника или самого персонажа придают индивидуальный «облик литературному герою, а сама история. Она ведь породила отличия Ленского и Онегина, Болконского и Безухова. Достоинство трагедии Лассаля Энгельс усматривал в том, что ее «главные действующие лица действительно являются представителями определенных классов и направлений, а стало быть и определенных идей своего времени, и черпают мотивы своих действий не в мелочных индивидуальных прихотях, а в том историческом потоке, который их несет» ⁴. Индивидуальное наполнено в реалистическом типе конкретно-историческим, то есть тем особенным в развитии жизни, которое присуще данному времени и данному месту, образует «здесь» и «теперь», как выражался Гегель.

Все свойства, которые развивались в человеке на пути от состояния дикости до современной цивилизации, возникали на определенном историческом этапе жизни человечества, воплощаясь в отдельных людях. За исключением его физиологической природы, общее в человеке, в его внутреннем мире, это не нечто извечное или врожденное, а исторически возникшее и сложившееся.

С той поры, когда началась история человечества, личность человека всегда несет в себе определенное историческое содержание. Реалистический тип – это конкретно-исторический тип.

Каждая из исторически возникших содержательных форм человеческого бытия – национальная, классовая, сословная, профессиональная, семейная и т. д. – находила свое отражение в личности человека, в любой сфере его внутреннего мира, в его практической деятельности, в его связях с внешним миром. Причем все стороны и формы человеческого бытия находятся в движении, в непрерывном развитии, взаимодействии. Писатель-реалист выражает все это в индивидуальном облике конкретной личности, через характер и поступки персонажа, в его отношениях, в его судьбе. Вот почему создание литературного типа у писателей-реалистов – дело огромной сложности.

В подлинно правдивом реалистическом искусстве необходимо органическое слияние, единство общего, особенного и отдельного в образе человека. Эта очень сложная задача зачастую рассматривается арифметически, как простая сумма слагаемых. Но литературный тип-это скорее нечто алгебраическое. Великие писатели-классики всегда проникали в диалектические связи общечеловеческого, конкретно-исторического и индивидуального в своих героях.

В наших изучениях мы не всегда учитываем эту сложность реалистического типа. Анализируя литературные типы прошлого, наше литературоведение справедливо уделяет много внимания содержанию и формам общественной деятельности, общественным связям и отношениям литературного героя. Разбору подвергается и его мировоззрение. При этом преимущественное внимание уделяется социально-политическим взглядам, что, разумеется, чрезвычайно важно. Однако не менее важны для понимания типа нравственная и психологическая области внутреннего мира человека. Невнимание к ним нередко затрудняет и ограничивает анализ содержания произведения. Мы справедливо дорожим, например, строкой, характеризующей Евгения Онегина, в которой говорится, что «ярем он барщины старинной оброком легким заменил». Мы делаем из этой существенной детали далеко идущие выводы о позициях и взглядах Онегина как определенного общественно-исторического типа. Однако не менее важно рассматривать в этом же историческом аспекте нравственные раздумья и психологические переживания пушкинского героя. Только в последнем случае перед нами возникнет целостный конкретно-исторический человек во всей своей сложности и противоречивости. Между тем нередко наш анализ в этом отношении ограничивается самыми общими констатациями.

Великие критики не удовлетворялись простой характеристикой литературного героя. Вспомним, с какой чуткостью и тщательностью прослеживает Белинский в своих статьях о «Евгении Онегине» и «Герое нашего времени» или Добролюбов в статьях о «Накануне» Тургенева и «Грозе» Островского нравственно-психологическое развитие основных персонажей этих произведений. В нашей же критике это встречается нечасто.

Нередко также в критических разборах литературных типов чувства и переживания относят к области «отдельного» в человеке, не придавая им типического исторического значения. Между тем едва ли нужно доказывать, что не только развитие идейной, духовной жизни человечества (а, стало быть, и отдельного человека), но и нравственно-психологическая жизнь протекала в определенных исторических формах, отражавших социальные противоречия, борьбу классов. В своей блестящей работе о французской драматургии и живописи XVIII века Плеханов дает глубокий анализ того, как в ходе классовой борьбы во французском обществе XVIII века изменялась нравственно-психологическая жизнь различных сословий, классов, что нашло свое отражение в искусстве и литературе того времени. Несомненно, проводить социально-исторический анализ психологии литературного героя неизмеримо трудней: движение и изменение идей, развитие умственной жизни человечества в его конкретно-исторических формах легче прослеживаются, чем процессы в нравственно-психологической области; изменения в ней совершаются медленнее и не так заметны. Между тем они играют огромную индивидуализирующую роль, особенно в типах одной и той же социальной среды. Напомним о Наташе, Вере и Соне из семьи Ростовых у Толстого.

В сложности и пестроте конкретно-исторического содержания человеческой личности, в ее стремлениях и интересах, в ее деятельности всегда проявляется классовая определенность и закономерность.

Маркс указывает, что сущность человека – совокупность общественных отношений. Литературный тип объективно всегда несет в себе «сущность социальной силы», черты того или другого класса, социальной группы, так как общественные отношения в классовом обществе – это классовые отношения. Прогрессивное развитие человечества происходило в формах классовой борьбы. Следовательно, развитие индивидуальности каждого человека совершалось путем усвоения тех идей и нравственных понятий, его деятельность протекала в тех формах, которые возникали и складывались в ходе классовой борьбы в данную историческую эпоху.

Вот почему было бы грубой ошибкой сбрасывать со счетов понятие сущности социальной силы при изучении типического. Эта сущность не может не проявляться в конкретно-историческом содержании деятельности литературного героя и его внутреннего мира. Однако, чтобы не впасть в другую крайность, в вульгарно-социологическое понимание типического, ведущее к неправильной, релятивистской интерпретации литературного произведения, необходимо учитывать два чрезвычайно важных обстоятельства.

Первое – это то, что марксистское понимание человека, общества и истории, определяющее принципы научного анализа искусства и литературы, не было свойственно писателям-реалистам прошлого. Даже простое понимание того факта, что общество делится на классы, между которыми происходит борьба, приходит в западноевропейскую литературу лишь с Бальзаком, а в русскую – с Пушкиным 30-х годов. Классовая борьба так или иначе всегда находила свое отражение в творчестве писателей разных времен и народов. Однако каждый из них по-своему, субъективно, понимал закономерности жизни человека и общества и изображал эту жизнь в свете своего понимания. Субъективные представления писателя о сущности человека и формах его жизни, его метод изображения внутреннего мира человека и его связей с окружающим его внешним миром далеко не всегда соответствовали действительным объективным закономерностям. Трудность исследования конкретно-исторического содержания литературного типа и заключается прежде всего в постижении этих несоответствий. Вскрывая объективный исторический источник содержания «Героя нашего времени», мы обратимся к особенностям борьбы классов в крепостной России после 14 декабря 1825 года. Но сам Лермонтов не изображает нам жизнь Печорина в свете этой борьбы. Он мыслит в иных понятиях, что находит свое отражение и в его художественном методе и в нарисованных им картинах жизни. Нелегко, в частности, определить типическое значение образа Печорина для понимания передовых людей 30-х годов на основании каких-либо философских, политических, социальных идей, словом, путем конструирования мировоззрения лермонтовского героя. Белинский решает проблему Печорина, как героя своего времени, соотнося нравственно-психологический облик Печорина, его характер, его переживания, его драматическую судьбу с обликом передовых людей 30-х годов. Следовательно, чтобы не впасть в вульгарно-социологическое толкование произведений искусства и литературы, исследователь должен рассматривать классовую их природу и социальную сущность литературных типов только в объективном смысле, как отражение действительности, а не прямо и непосредственно вычитывать из изображаемого классовую его сущность, о чем данный писатель мог не иметь ни малейших представлений. А это не просто. Мы обычно легче себя чувствуем при изучении общественно-исторического содержания тех произведений, в которых изображены социальные столкновения, борьба общественных групп, политических интересов и т. п. Так обстоит дело, например, при анализе «Горя от ума», или «Капитанской дочки», или «Что делать?». Но мы испытываем немалые трудности при раскрытии социально-классовой сущности содержания тех произведений, в которых нет прямого социального или политического сюжета, как, например, в том же «Герое нашего времени». Припомним, к каким сложным рассуждениям пришлось прибегнуть Чернышевскому, чтобы раскрыть конкретное общественно-историческое содержание и значение повести «Ася» Тургенева, посвященной всего лишь истории неудачной любви. Еще сложнее обстоит дело с анализом социального содержания тех произведений, в которых автор прибегает к какой-либо условной форме, скажем, поэмы «Демон» Лермонтова. Тут чаще всего мы и сталкиваемся с вульгарно-социологическими ошибками.

Второе и решающее обстоятельство заключается в понимании того, что конкретно-историческое, социально-классовое само является лишь содержательной, но преходящей формой развития общечеловеческого, того общечеловеческого, которое (в своей конкретно-исторической форме) и составляет сущность типического в искусстве и литературе.

2

«Иван есть человек… отдельное есть общее» ⁵, – замечает Ленин, рассматривая диалектику понятий общего и отдельного. Общее в человеке и составляет общечеловеческое, то есть то, что присуще миллионам людей, что может быть в личности каждого человека, что повторяется, вновь воспроизводится в той или иной степени, в тех или иных социально-исторических формах в человеческой жизни. «Общее существует лишь в отдельном, через отдельное. Всякое отдельное есть (так или иначе) общее» ², – указывает Ленин.

Говоря об общечеловеческом, мы имеем в виду, разумеется, то общее, что присуще человеку не в антропологическом смысле, а то, что присуще ему (его внутреннему миру, его общественным отношениям) как историческому человеку. «История всех доныне существовавших обществ двигалась в классовых противоположностях, которые в разные эпохи складывались различно.

Но какие бы формы они ни принимали, эксплуатация одной части общества другою является фактом, общим всем минувшим столетиям. Неудивительно поэтому, что общественное сознание всех веков, несмотря на все разнообразней все различия, движется в определенных общих формах, в таких формах, – формах сознания, – которые вполне исчезнут лишь с окончательным исчезновением противоположности классов» ⁶. Продолжая эту мысль «Коммунистического манифеста», можно сказать, что если эксплуатация, присущая «истории всех доныне существовавших обществ», порождала в людях нечто, свойственное досоциалистической предыстории человечества, то и борьба с эксплуатацией, принимавшая в свою очередь различные формы, также порождала в сознании человечества нечто общее, присущее сознанию и чувствам человека всех веков. Так, идея борьбы за счастье человечества, найдя свое воплощение еще в мистическом образе эсхиловского Прометея, проходит затем сквозь всю мировую литературу, всякий раз воплощаясь в конкретно-исторической форме. В этом всемирно-историческом аспекте и следует понимать общечеловеческое в человеке.

В литературном типе, представляющем собой художественный образ отдельного человека, и, стало быть, вместе с тем обобщение жизни, единство общего и единичного, общим, как и в реальном человеке, будет также общечеловеческое. Именно общечеловеческое, которое всегда существует в конкретной социально-исторической форме, составляет (как сущность типического) основу и единство всемирно-исторического процесса развития искусства и литературы, придает непреходящее значение их великим творениям.

Воплощение общечеловеческого в художественном образе человека всегда представлялось самим прогрессивным деятелям искусства и литературы необходимым условием и важнейшей задачей их творчества.

«Надо, чтобы они выражали чувства всеобщие» ⁷, – писал Толстой о людских типах в изображении писателя. Ссылаясь на произведения Достоевского, в персонажах которого даже «иностранцы узнают себя, свою душу», Толстой говорил: «Чем глубже зачерпнуть, тем общее всем, знакомее и роднее» ⁸. Широта и глубина обобщения общечеловеческого в типе не отдаляет его от отдельных людей, а, наоборот, приближает образ к ним: каждому он кажется своим и близким. Именно на этом общем, воплощенном в отдельном человеке, основывается общечеловеческое значение и влияние литературных типов, созданных выдающимися писателями прошлого. Трагическая любовь гётевского Вертера или Юлии и Сен-Пре из «Новой Элоизы» Руссо сугубо индивидуальна; но если бы она была только индивидуальна, она не заставила бы в свое время плакать всю Европу.

1. «К. Маркс и Ф. Энгельс об искусстве», М. 1938, стр. 161.[↩]
2. Там же.[↩][↩]
3. И. П. Эккерман, Разговоры с Гёте, изд. «Academia», М. -Л. 1934, стр. 182.[↩]
4. «К. Маркс и Ф. Энгельс об искусстве», стр. 176.[↩]
5. В. И. Ленин, Философские тетради, М. 1947, стр. 329.[↩]
6. К. Маркс и Ф. Энгельс, Избранные произведения, т. I, M. 1948, стр. 27.[↩]
7. «Л. Н. Толстой о литературе», – «Советский писатель», М. 1956, стр. 486.[↩]
8. Там же, стр. 264.[↩]