О парадоксальности и остроумии. Открытое письмо Юрию Дружникову

«Уважаемый господин Дружников!

Обращается к Вам Шитов Александр Павлович из далекого (для США) Челябинска. Я много лет занимаюсь исследованием творчества Юрия Валентиновича Трифонова. Пишу по поводу Вашей статьи «Судьба Трифонова» (журнал «Время и мы», 1990, № 108), которую я наконец-то получил от одного американского исследователя русской советской литературы.

Скажу сразу – она мне категорически не понравилась. И не потому, что Ваше мнение о творчестве Трифонова не совпадает с моим. Каждый читатель имеет право на свою точку зрения: у Вас одна, а у меня другая. И это нормально, если бы в статье были видны оценки того или иного произведения, или его прозы в целом, или по частям…

Но Вы касались не литературного труда писателя (как профессор-литературовед?!), а, так сказать, другой стороны его жизни – повседневной, обыденной, бытовой.

И здесь отмечаю только одно: смешение творчества Трифонова с его повседневным поведением страдает у Вас фактологической неточностью и подтасовкой событий, что приводит читателя (не меня) к неправомерным выводам».

Это было начало моего письма, написанного Вам в январе 1999 года, ибо статью мне удалось прочитать лишь в декабре 98-го. Письмо вместе со своей книгой «Юрий Трифонов. Хроника

жизни и творчества», изданной в 1997 году в Уральском госуниверситете, я послал на адрес журнала в США, но ответа не получил и до сих пор. Не берусь комментировать причину – предполагаю Вашу занятость в написании очередного труда о каком-либо писателе. Ведь за границей так легко «думается» в отличие от непонятной, но такой «родной» России.

Из Вашего интервью в «Литературной газете» (3 сентября 1997 года) я знал, что готовится к изданию Ваша книга «Русские мифы», где Вы пишете о Ю. Трифонове. Эту книгу мне удалось купить и прочитать лишь в августе 1999 года.

Поэтому все мои дальнейшие рассуждения строятся на прочтении этой книги, где практически без изменений от журнального варианта опубликована статья «Судьба Трифонова, или Хороший писатель в плохое время».

Позволю себе два отступления не «по Трифонову».

Ваши рассуждения, в частности о Пушкине, Гоголе, или, как написано в аннотации к книге, «парадоксальность и остроумие инакомыслящего русского писателя, живущего в Калифорнии», «который был запрещен в Советском Союзе в течение пятнадцати лет», – это, на мой взгляд, книжно-рыночный подход к продажности книги со стороны Санкт-Петербургского «Пушкинского фонда». Как мне говорили, Вы эмигрировали в начале «горбачевской» перестройки, в ходе которой уже публиковались уж такие запрещенные книги, о которых раньше и заикаться-то было небезопасно. Но Ю. Дружников был по-прежнему «запрещен» в СССР?!

И еще об одном: о «парадоксальности и остроумии» автора (так в аннотации), разрушающих привычные мифы о тех или иных персонажах русской советской истории и литературы. Когда в «Новом мире» (1966, № 2) была опубликована статья В. Кардина «Легенды и факты», то это был истинный «взрыв» в общественном мнении, привыкшем оценивать историю по навязанным обществу «легендам». Взвешенные аргументы автора статьи были использованы в оголтелой кампании против А. Твардовского и редакции «Нового мира», закончившейся разгромом журнала и отставкой, а затем и скорой смертью его главного редактора.

Когда Аркадий Белинков парадоксально и остроумно (без кавычек) написал книгу «Сдача и гибель советского интеллигента. Юрий ОЛЕША», то это была книга, «написанная со страстью и горечью, пером ярким и острым», позволяющая мне, читателю, понять драму писателя – писателя, кстати, парадоксального и остроумного.

Вы можете спросить: какое отношение имеют эти примеры к Вашей книге? Отвечу: никакого и одновременно имеют отношение. Если воспользоваться небрежной фразой одного известного критика в адрес Ю. Трифонова («Моя статья не о вашей книге, так же как ваша книга не о моей статье»), то Ваша статья, господин Дружников, не имеет никакого отношения к Юрию Трифонову (об аргументах далее). Если же иметь в виду Ваши «парадоксальность и остроумие», то они, на мой взгляд, в отличие от В. Кардина и А. Белинкова (хороших примеров множество), соответствуют расхожему национальному выводу: «Ломать – не строить!»

Думаю, нет – уверен, что все-таки цель деятельности любого нормального человека, а интеллигента в частности – созидательная, а не разрушительная. Аргументы приведенных мной В. Кардина и А. Белинкова способствовали моему, читателя, стремлению более подробно и внимательно разобраться в тех или иных легендах (мифах) на основе фактов и чтения произведений, а не отбросить книгу того или иного автора (писателя, поэта, деятеля), о котором Вы пишете «парадоксально и остроумно». (Быть может, Вам понравилась книга Суворова «Очищение», «разрушающая» миф о преступлениях Сталина перед народом накануне войны, – ведь автор описывает парадокс «наоборот»: прав, прав был Сталин, что уничтожил весь этот пресловутый цвет РККА в 1937 году; зато войну с Гитлером мы встретили «очищенные» от этой пьяни, бездарности и т. п. Правда, обернулось это «очищение» пленом четырех миллионов человек за первые полгода войны, а в итоге – безвозвратными потерями для страны в 46 миллионов человек, – но это так, мелочи жизни. Я же большую часть этой книги дочитал с отвращением, и не потому, что мне во всем нравятся описываемые Тухачевский, Дыбенко, Блюхер и другие, – мне хотелось понять до конца мысль Суворова. Когда я понял ее, то память подсказала – надеюсь, известное Вам – суждение Л. Чуковской в письме Шолохову, выступившему на партийном съезде с призывом «поставить к стенке» Андрея Синявского и Юлия Даниэля.)

Но вернемся к сути моего письма о Вашей статье «Судьба Трифонова, или Хороший писатель в плохое время», опубликованной в книге «Русские мифы» (СПб., 1999, с. 295-327). Цитаты с указанием страниц приводятся по этой публикации (в отосланном Вам в январе письме я цитировал журнальную статью). Повторю: она страдает у Вас фактологической неточностью и подтасовкой событий.

И еще об одном. Допускаю, что Вам это будет неприятно: ну не знаю такого «русского писателя» и советского журналиста Юрия Дружникова, чьи произведения были запрещены в моей стране. Юрия Трифонова знаю и люблю давно, а Дружникова случай не сподобил. Так получилось. Хотя, поверьте на слово, читал и газет, и книг, и «самиздат» с «тамиздатом» достаточно, и «голоса» по радио различные слушал, и слышал о них очень много, но… Так и хочется (по Горькому) спросить: а был ли мальчик?

В своей аргументации я не стал делить Ваши неточности и подтасовки на «мелкие» и «крупные» или группировать их по этим или другим признакам. Иду только по тексту, не изменяя в принципе ранее отосланное Вам письмо. Когда требуют обстоятельства, я цитирую ту или иную Вашу мысль.

1. С. 295: Гослитархив ничего не публиковал из наследия Ю. Трифонова. Различных публикаций, подготовленных вдовой писателя (нередко с автором настоящего письма), с середины 80-х годов было немало. Думаю, что продолжение ею публикаций рабочих дневников писателя и другая работа с его архивом позволяют (и позволят) сделать вывод о «соответствии» дум и текстов автора.
2. С. 297: «…в связи с отъездом Трифонова пригласили в ЦК, меня в ЧК… Трифонов уехал в Америку, а я стал отказником».

Так и хочется Вам участвовать в «размене», как в 1976 году, когда известного правозащитника В. Буковского выслали на Запад в «обмен» на руководителя компартии Чили Л. Корвалана.

3. С. 297: «Скрытый протест созрел и только что вылился в «Обмен». Трифонова начинала читать интеллигенция».

Трифонова читал читатель. О том, что его читает (чтит) интеллигенция, писатель узнал из статей критиков да еще из писем к нему. Писатель говорил (и справедливо), что он устал объяснять: не пишет он об интеллигенции, а пишет о характерах людей, живущих в городах (а В. Шукшин, например, о жителях деревни, которых он знает лучше). Но почему «интеллигенция» (и Вы в своем выводе о «скрытом протесте») не реагировала на рассказы «Однажды душной ночью…», «Прозрачное солнце осени», «Был летний полдень», «Вера и Зойка», «Голубиная гибель», «Самый маленький город», «Победитель», «В грибную осень», «Игры в сумерках», написанные в 1961-1968 годах, наконец, на роман «Утоление жажды» (1963) и повесть «Отблеск костра» (1965), где тот самый «скрытый протест» был открытым. Думаю, что сплетнической цедээловской толпе (вспомните себя в эти годы) названные мной произведения были не интересны, потому что вокруг них не было шума в прессе, особенно официозной, который в свою очередь давал возможность этой толпе попротестовать (конечно же, в кулуарах). А в вышеназванных мной произведениях Трифонова читатели узнали самих себя, о чем они и писали ему. Прикрываясь восприятием интеллигенцией того или иного произведения – нужное для общества или нет, – Вы, естественно, как ее представитель, и дальше рассуждаете о читательском восприятии читателей, как о само собой разумеющейся своей точке зрения.

4. С. 297: «…запреты и запугивания иссушали душу… напечатанное стыдно было видеть».

Повторю – не довелось читать мне «журналиста» Дружникова. М. б., и мне вместе с ним было бы стыдно читать напечатанное. Но ведь Аграновского-то я читал, не стыдясь за него, впрочем, как и других талантливых журналистов, в тех же «Известиях» или «Комсомольской правде». М. б., причина Вашего «стыда» за напечатанное в другом, общеизвестном? Конечно, я говорю о таланте…

5. С. 299: По тексту о «пиетете» – непонятно, о чем речь. Во-первых, в «МК» после двух фельетонов в 1947 и 1948 годах Трифонов не печатался и каких-либо статей о его творчестве в этой газете не было. Во-вторых, в статьях о его творчестве 70-х годов, но в других изданиях, он часто упоминался отнюдь не с «добрыми эпитетами», а наоборот.
6. С. 300-301: Не мне судить о правильности или неправильности поведения Трифонова в связи с Вашей ситуацией (исключение из СП СССР). Но при чтении Вашей оценки об этом и в дальнейшем – о других ситуациях в статье – у меня был вопрос к Вам: а как же тогда судить о поведении А. И. Солженицына, его реакции на данный пример (примеры с другими), о чем он (сам, а не кто-то из критиков!) откровенно написал в «Теленке…»?
7. С. 301: «…но это же отказники, – сказал он. – Локальная культура и интересы…».

Не обижая, подчеркиваю, не обижая тех или иных «отказников», но когда я читал их произведения в эмигрантских журналах или в «самиздате», то они мне не показались интересными. Я не знаю, о ком мог рассуждать Трифонов в ответ на Ваше приглашение встретиться с ними. Но я знаю, что Юрий Трифонов не терпел, когда в его поведение даже друзья привносили вначале слово «должен»: он должен открыто критиковать сталинизм и КПСС, должен писать о евреях и интеллигенции только хорошо, иначе другое – на руку номенклатуре и т. д. Не знаю, как у Трифонова, но у меня не раз были ситуации, когда, помогая и защищая диссидентов (на своем челябинском уровне), впоследствии слышал от них: ты должен сделать то или это, ведь я страдаю за твою будущую свободу, а ты пользуешься определенными благами жизни (то есть работой, которой он не имеет) от этого ненавистного режима. Поэтому я разделяю поведение Трифонова в описанной Вами ситуации.

8. С. 301: «…те, кого он оперировал, помогали хирургу публиковаться. Не ясно, что у него было хобби: литература или медицина… хирург этот был посредственностью в обеих областях».

Ну, хирург-то Лопаткин, что он Вам сделал плохого, за что Вы его «мордой об стол»? М. б., операцию Трифонову он сделал неудачно. Может быть. Я не специалист в медицине, и не мне судить об этом. М. б., и произведения его, опубликованные при поддержке «выживших» под его скальпелем пациентов, были несовершенны – не читал, не знаю. Но как Вы палачески судите о человеке, хирурге божьей милостью Лопаткине, спасшем (как мне рассказывали) жизни сотням людей? По Вашему грязному намеку получается: не «договорился» он с Трифоновым по рекомендации на печатание его очередного опуса, вот врач и «сделал» ему операцию…

9. С. 302: Не скрывал Трифонов имя отца при поступлении в Литинститут: в анкете он написал, что В. А. Трифонов умер (как и было в справке НКВД).
10. С. 302: «В период, когда травят космополитов, Трифонова чествуют… умер затравленный Андрей Платонов, а Трифонову вешают на грудь позолоченный жетон с профилем великого отца всех народов. Зощенко и Ахматова, неиздаваемые, сидят дома в ожидании ареста, а Трифонов сидит в президиумах в ожидании выхода на трибуну и аплодисментов. На фоне его триумфа вокруг идут аресты космополитов. Разоблачение Сталина. Сталинские авторы в опале – Трифонов на коне… Двоюродный брат писателя Михаил Демин просит политического убежища на Западе. Строчит антисоветчину, служит на вражеских «голосах», – Трифонова это не коснулось. И позже – Пастернака, Гроссмана доводят до смерти. Солженицына выпроваживают. Культура ищет спасения на Западе. А у Трифонова в это затхлое время все печатается».

Позволю на этом закончить цитирование судорожно-панического потока «мысли». Надо же дух перевести! Фантом какой-то этот Трифонов! Все рушится, всех сажают, умирают великие писатели, а живые ждут ареста, культура ищет спасения на Западе, двоюродный брат (вот смелый человек!) строчит на Западе антисоветчину, а этот, кто за все это отвечает, – Трифонов, – не просто живет, так ведь еще и издает, подлец, все, что написал…

Пойдем по порядку фактологии написанных строк.

По «логике» Дружникова, те граждане еврейской национальности, которых не травили и не репрессировали, должны быть очень огорчены, что выжили, что их не убили, как С. Михоэлса, не расстреляли, как членов Антифашистского еврейского комитета (И. Фефер и другие), не арестовали по «делу врачей» и т. д. Зачем же поддерживать антисемитизм «наоборот»? Вы бы еще к вооруженному восстанию против власти Сталина призвали всех граждан еврейской национальности, а этого прячущегося Трифонова потребовали поставить впереди восставших. А Вы сами-то где? (Вероятно, как у Жванецкого в диалоге между государством и человеком: «Ты куда?» – «Да вы не отвлекайтесь, у вас дел много, а я тут на минуточку» – и шасть за угол.)

Почему же не уточняется, что Трифонов «сидит в президиумах в ожидании выхода на трибуну и аплодисментов» в связи с обсуждением его «Студентов»? В подтексте этого абзаца: идут аресты космополитов, а Трифонов только и ждет своей очереди, чтобы выступить с очередным их разгромом. Ведь в опубликованных в 1951 году (при Сталине!) стенограммах обсуждения «Студентов» нет никаких разгромных монологов Трифонова о космополитах. Более того, касаясь Козельского, Трифонов в диспутах высказывался очень осторожно.

Далее. Ну зачем же противопоставлять смерть «дворника» А. Платонова (великого писателя) и награждение Трифонова премией? А как же быть с другими, не менее великими писателями, «не пошедшими» по пути Платонова?

Здесь же о Михаиле Демине (это литературный псевдоним Георгия Евгеньевича Трифонова, двоюродного брата Ю. Трифонова). Но он не «строчил антисоветчину» и остался-то во Франции в декабре 1968 года! А до этого был добросовестный член Союза писателей. И тут же травля (1958 год!) и смерть Пастернака (1960 год!). Солженицына «выпроводили» в 1974 году! А Вы все привели к 1951 году (получение Сталинской премии). И тем не менее, считаете Вы, Трифонов в ответе за все, что сотворила эта власть. Почему? Да потому, что он не уехал на Запад, не протестовал открыто или «втихаря» на кухне, размазывая слезы протеста по щекам, или не писал тихо «в стол», с тем чтобы через «тамиздат» опубликовать за границей, а жил в своей стране, но самое главное – его печатали, и значит, он продался этой власти.

Нельзя же так произвольно мешать время и подтасовывать события!

Да, некоторые выдающиеся представители культуры действительно «искали спасения на Западе», а многих власть вынуждала это сделать. Но ведь культура-то страны не ограничивается 4-5 фамилиями. Ну не хотел Трифонов уезжать из России, не был диссидентом, не был… (Я что-то не помню фамилию Дружникова среди диссидентов, хотя удавалось слушать и «Голос Америки» и «Свободу», читал и в Москве «самиздат».)

О сталинских лауреатах, попавших в опалу после смерти тирана. Это К. Симонов и А. Твардовский были в опале? Тогда бы для большей убедительности после Трифонова Вам надо бы добавить эти две фамилии, которые и после смерти Сталина печатали свои произведения – и какие!

Мне неизвестно, о каком периоде «затхлого времени» пишете.