Новый русский роман: от идеологии к психологии. Журнальный зал – 2017

Премиальный роман перестал быть историческим.

Когда стало очевидно, что упадок цивилизации не является следствием последних десятилетий, а отражает глобальный метафизический кризис, стрелка литературного компаса дрогнула и сместилась от идеологии к вопросам личной экзистенции. Победители премий 2017 года – романы психологические: «F20» А. Козловой («Национальный бестселлер») – тренинг личностного роста; «Убить Бобрыкина» А. Николаенко («Русский Букер») – психоаналитический сеанс. А в теплицах Журнального зала 2017 года взращена проза еще более лиричная. Уходят в прошлое идеологические войны. В центре нового русского романа – личность как точка отсчета, с которой начинается мир. Мы видим и делаем жизнь такой, какими являемся сами…

Пришло время понять, какие же мы.

Путь к себе

«Прыжок в длину» О. Славниковой («Знамя», № 7–8), «Вечная жизнь Лизы К.» М. Вишневецкой («Знамя», № 11–12)

Оба романа – лауреаты премии журнала «Знамя» за 2017 год. В обоих исследуется проблема психологической зависимости личности от оценки.

Ведерников, герой Ольги Славниковой, – будущий чемпион по прыжкам в длину. И тренеру, и матери, и самому себе он интересен не как человек, а как приложение к летучей паутине в животе, позволяющей левитировать. Перевернутая система ценностей, где достижения важнее человека, находит отражение в композиции романа: кульминация в ней приходится на завязку. Ожидаемый от Олега рекорд – невероятный прыжок – совершается на первых же страницах, но вне предполагаемой системы координат. Не на соревнованиях, а ради спасения ребенка из-под колес.

Лучший прыжок в спортивной биографии Ведерникова оказывается и последним. Попав под автомобиль, он теряет обе ноги.

На этом заканчивается сюжет об Олеге-спортсмене и начинается история Олега-человека. Но это история провала. Без спортивных достижений смысла жить он не находит. Гуманистическая мораль ему не близка, Олег знает себя только как спортсмена и даже уверен, что «не собирался спасать никакого ребенка, а просто почувствовал, что вот сейчас сможет прыгнуть». Для него нет ни оправданий случившемуся, ни надежд на будущее.

По масштабу безысходности роман сопоставим с античной трагедией. Такой, какой есть, Ведерников никому не интересен. Даже самому себе. Тренер безуспешно пытается тренировать его как паралимпийца, мать фотошопит в интернете, чтобы показывать подружкам фото сына с ногами. Попытка найти смысл за счет спасенного ребенка также претерпевает неудачу: из Женечки вырастает обычный подонок из спальных районов, крошка Цахес, использующий удачу и талант окружающих в собственных целях.

Славникова нагнетает чувство безысходности. Любое «добро» оборачивается в романе насилием. Герои лишены способности делать выбор, их судьбы иллюстрируют концепцию мира, лишенного Бога. Идея Рока доводит Ведерникова до того, что в Женечке он видит исчадие ада. И решает заказать убийство того, кого некогда спас.

На этом все? Метафора безысходности и отчаяния? Нет, конечно, это же Ольга Славникова, которая считает скучным текст, если в нем нельзя найти трех или четырех прочтений. Все сказанное выше – не мир романа, а мир глазами героя романа. Когда в жизни Ведерникова появляется любовь, он меняется. Он учится ходить и даже прыгать на протезах. Он снова герой. Мы-то, конечно, понимаем, что розовые очки влюбленности – лишь угол зрения, фильтр, вставленный в объектив. Но именно этого автор и хочет. Показать, что карта не есть территория. Что мир таков, каким мы его себе рисуем. Не он давит на нас, а мы, осознано или нет, наделяем его смыслами. И хорошо, если мы управляем ими, а не они нами.

В конце романа Ведерников снова совершает прыжок. На том же месте, по той же траектории, и его результатом опять, как ни странно, становится спасение Женечки. Но, в отличие от первого раза, теперь он делает все осознано. Расплачивается за собственные деяния. Теперь все представляется ему ясным:

Все чувства Ведерникова были обострены. Он наблюдал, как тянется за своей пунктирной собачкой грузная старуха в ветхом крепдешине, как негодяйчик, рано летевший из Цюриха, отчаянно давит комковатую зевоту, как во втором этаже ближайшего дома условная голорукая женщина моет окно. Все вокруг словно обращалось к Ведерникову лично.

Удивительно, что роман Марины Вишневецкой, тоже посвященный освобождению от оценочной зависимости и принятию себя, заканчивается сходной панорамой: героиня (правда, живая) созерцает землю с воздуха (левитируя на параплане) и испытывает «то же самое чувство изумления, нежности, страха, боли, восторга, разносящее душу до размеров Вселенной»:

Сейчас, когда быстрая стайка птиц пронеслась между ней и землей, показалось, это было всегда: долина, вытянувшаяся всем телом, чтобы припасть к темно-зеленому озеру; озеро, прижавшееся к исполинским ребрам горы, выбеленным тысячелетиями; и эти ни на что не похожие склоны, текущие вниз, будто мед, тяжелыми, неспешными складками – прочь от промозглой безжизненности…

Но то, что «счастье – это открытость», Лиза поймет в финале. А до этого она не совершает роковых прыжков и головокружительных безумств. Героиня Вишневецкой –женщина обычной судьбы, мать-одиночка, которая работает в туристическом агентстве, ищет постоянного мужчину, делит мир с ребенком, а ребенка с мамой.

Лиза одинока. Но не потому, что одна. Наоборот. Лиза умеет понимать людей и менять ракурсы своего восприятия, под людей подстраиваясь. Она даже саму себя может видеть разной – в соответствии с ожиданиями этих людей: «Я Ли… и я Ветка, я папина Цапелька – и ни в одном из имен меня нет. Я – мамсин и мумс, я Викешкина сердцевинка… Но сама по себе – я кто?» Мы думаем, что одиночество – это отсутствие других. Но, глядя на Лизу, понимаем: одиночество – это отсутствие себя.

История Лизы типична для современной женщины. Желая заполнить одиночество, Лиза впускает в свою жизнь мужчин и старается быть хорошей для них. Как в детстве старалась быть хорошей для родителей: «Это было папино естество. Папино, но не Лизино. Лиза просто привыкла все делать, как он». Она до сих пор остается маленькой девочкой, полагающейся на других. Ее ребенок ходит в детский сад, но Лиза не умеет его лечить: «Бабушка в Черногории. А без бабушкиной команды Лиза его еще ни разу и не лечила. Изумилась беспомощности. Пометалась по кухне, нашла нурофен». Потерявшие себя девочки вырастают в женщин, которым необходима чья-то оценка, соответствие чьим-то ожиданиям. Оказавшиеся в поле притяжения такой женщины мужчины приобретают склонности манипуляторов и абьюзеров. Женщины сами дают им в руки хлыст:

– Мне к тебе подойти?

– Да. Рысью!

И она побежала.

Может показаться, что роман Вишневецкой, как и женская жизнь, состоит из бесконечного кружения в вихре мелочей: мелькнет вдруг прозрение, но тут же скроется за миллионом хлопот. Однако это не так. Открытость и искренность ведут Лизу к изменениям дорогой маленьких шагов. И вот уже: «Очки лежали в прихожей все еще на полу. Идти за ними ей было влом. Вернее так: отныне ей было влом ему соответствовать в чем бы то ни было».

Учась слышать себя, принимать самостоятельные и даже (о, ужас!) «некрасивые» решения, Лиза приближается к настоящей себе и через себя – к миру:

…было так круто знать, что ты куда больше, чем ты, – видеть раскрытые книжки крыш, чересполосицу желто-зеленых и черных заплаток, золотистые пешки снопов, стоявшие вдоль их границ, и черные многоточия овец, на высоте для овец, казалось бы, недоступной, – и ощущать, что имеешь тайное отношение к сотворению всего, овец в том числе, и это есть твоя вечная жизнь.

Путь к людям

«Учитель Дымов» С. Кузнецова («Октябрь», № 5–6), «Доктор Х и его дети» М. Ануфриевой («Дружба народов», № 7)

С. Кузнецов в «Учителе Дымове» определенно мистифицирует читателя. Чтобы не заплутать в тумане двусмысленной поэтики, начнем с языка. «Учитель Дымов» написан простым, даже банальным языком, напоминающим незамысловатые истории для домохозяек: «В тот день Андрей проводил Аню до дома и, расставаясь, неловко ткнулся побелевшими от мороза губами в ее щеку. В следующий раз Аня в ответ чмокнула воздух у самого его лица, но только через месяц их губы соприкоснулись в слабом подобии прощального поцелуя». Простые слова складываются в простые образы и буквальные смыслы. Словно интеллектуал Кузнецов кормит читателя с ложечки: хочешь знать, о чем роман? Я сейчас тебе скажу. Юная чудесная Аня все объяснит:

Это как будто вы в семье разыгрываете всю историю. Прабабушка – просветитель, наследник девятнадцатого века.