Новые пути немецкого романа

О ТВОРЧЕСТВЕ ЭРВИНА ШТРИТТМАТТЕРА

1. ПРОШЛОЕ И БУДУЩЕЕ В НАСТОЯЩЕМ

Никогда еще в истории Германии такое множество людей так часто и долго, с таким увлечением не говорило о литературе, как в Германской Демократической Республике в 1957 – 1959 годах. На республиканском съезде и на областных конференциях Социалистической единой партии Германии, на рабочих, крестьянских и студенческих собраниях, на различных совещаниях интеллигенции, в университетах и в пролетах цехов, в часы обеденных перерывов и в квартирах литераторов не умолкают горячие споры о судьбах и задачах, об успехах и недостатках современной немецкой литературы.

Все идеологические разногласия на немецкой почве приобретают особую остроту. Ведь там еще у многих людей саднят шрамы от ударов гестаповских плетей, еще очень многие отлично помнят, как в марте 1933 года социал-демократы, называвшие себя марксистами, голосовали за доверие правительству Гитлера, а как эстеты – поборники «абсолютной духовной свободы» рукоплескали человеконенавистнической декламации Геббельса. А к тому же и сегодня по соседству – в Берлине, буквально в нескольких шагах – по-прежнему действуют очаги жестокой реакции. И враги социализма неумолчно орут и шепчут, грозят и упрашивают на том же немецком языке, утверждая, что представляют тот же немецкий народ. Но им противостоят растущие и крепнущие силы прогрессивной демократии и, в частности, литература социалистеческой Германии, которая с каждым годом становится все более зрелой и богатой.

Немецкие товарищи в общем успешно справляются с атаками открытых врагов и с идеологическими диверсиями мнимых друзей-ревизионистов. Но при этом не обходится иногда без крайностей. Догматизм и сектантство, как известно, лишь на словах противостоят ревизионистской пропаганде, а по сути снабжают ее новыми аргументами.

Так, по свидетельству литераторов ГДР, в их среде встречаются еще наивные прямолинейные «радикалы», которые готовы ограничить арсенал социалистической идеологии примитивными жесткими схемами. В частности, принципы социалистического реализма они склонны изображать этаким сводом канонических правил, которые, словно скрижали Моисея, полученные с горы Синайской, возникли где-то вне и выше литературы и искусства и должны быть освоены писателями подобно тому, как студент осваивает методику математического анализа или инженер новые методы производства.

Весь многообразный опыт развития социалистической культуры в Советском Союзе и во всем великом лагере социализма, а также славные традиции революционно-демократических и прогрессивных гуманистических сил немецкой национальной истории, несомненно, обеспечат правильное решение всех сложных проблем современной немецкой литературы. И можно надеяться, что те всенародные – в самом подлинном смысле этого слова – собеседования и споры об искусстве и литературе, которые ведутся в ГДР, несомненно, окажут благотворное влияние на творчество и старых и молодых писателей и поэтов.

Конечно, деловые и дружеские беседы и споры немецких товарищей не являются самоцелью. В них отражаются живые процессы современного развития немецкой культуры, процесс трудного, но плодотворного становления немецкой литературы социалистического реализма.

Начался он, разумеется, не сейчас.

Томас Манн некогда с горечью писал: «Изумительный расцвет романа в Европе в XIX веке в Англии, во Франции, в России и в Скандинавии отнюдь не является случайностью: этот расцвет определяется соответствующим нашему времени демократизмом романа, его естественной способностью выражать современную жизнь…

Великие социальные романы Диккенса, Теккерея, Толстого, Достоевского, Бальзака, Золя, Пруста – это подлинно монументальное искусство XIX века. Все это английские, французские, русские имена – почему нет немецких?

…Не будет преувеличением сказать, что роман европейского типа по существу чужд Германии, – это суждение значительно для отношения немецкого духа не только к врожденному демократизму романа как виду искусства, но и к демократии вообще в самом широком и идеальном смысле этого слова».

Мудрый и чуткий художник правильно ощутил и в основном правильно понял одну из принципиальных закономерностей немецкой культурной истории.

Социальный роман критического реализма плодотворно развивался во Франции, когда уже отгремели грозы революции 1789 – 1794 годов и наполеоновских войн, когда ветхую мишуру реставрации разметали залпы новой революции 1830 года.

В Германии в это время хозяйничали несколько королей, десятки владетельных герцогов и князей, тысячи юнкеров и пасторов, десятки тысяч жандармов. И в немецкой литературе еще не иссякло удушливое благовоние последних романтических «голубых» цветков. Новые силы истории, самые здоровые силы немецкого народа, находили свое литературное воплощение в гневном смехе и горькой нежности Гейне, в пылких и саркастических стихах революционных поэтов 40-х годов.

Высочайшими вершинами в развитии мировой литературы критического реализма конца XIX века стали произведения Толстого, Достоевского и Чехова – писателей страны, которая уже в те сумрачные и нищие годы была чревата могучими силами народной революции. И художественная правда Толстого и Достоевского, Чехова и Горького стала всемирно значима, потому что несла в себе живое отражение великой правды новой исторической эпохи, потому что воплотила нравственные идеалы и творческие открытия, близкие и дорогие всем людям доброй воли всех стран и народов.

Германия в это же время впервые в ее истории была объединена по-настоящему, однако объединена «сверху» с помощью жестких креплений военно-полицейской государственности, оплетена Цепкой паутиной империалистического капитала. Буржуазия, так и не успев стать революционной силой национальной истории, трусливо изменила народу. Немецкий капитализм рос и обогащался в симбиозе с непоколебленной феодальной аристократией и юнкерством.

В этих условиях литература развивалась трудно и непоследовательно. Творчество даже наиболее одаренных писателей-реалистов, таких, как Шторм, Ройтер и Фонтане, по своему идейно-художественному значению почти не выходило за пределы их отечества. К концу XIX века главной статьей немецкого «культурного экспорта» были крайне субъективные волюнтаристские философско-эстетические парадоксы Ницше. Позднее – и в меньшей степени – натуралистическая драматургия Гауптмана, в которой вопреки всем внутренним противоречиям пробивалась живая правда общественно-исторической действительности. Только в первом году нового века появился первый международно значимый немецкий социальный роман. Это были «Будденброки» Т. Манна. В последующие десятилетия, во время первой мировой войны, революционных боев, кризисов, в годы изгнания лучших немецких писателей, бежавших от гитлеровщины, и позднее на развалинах и пепелищах второй мировой войны, развитие немецкой литературы было хаотически многообразным и сложно противоречивым. Однако в нем все более явственно преобладали реалистические элементы. И эти реалистические элементы немецкой литературы XX века встречали наиболее широкие и длительные отклики за пределами Германии, Критический реализм развивался в творческой полемике, преодолевая, а в некоторых случаях и частично «поглощая» противоборствующие или соперничающие эстетические направления – натурализм, экспрессионизм и различные модернистские «измы». При этом значительно расширились проблематика, диапазоны жанров и художественных средств новой реалистической литературы.

…Социально-философские романы Т. Манна («Волшебная гора», «Доктор Фаустус»), памфлетно-сатирические романы Генриха Манна («Профессор Унрат», «Верноподданный»), лирические социальные романы Ремарка («На западном фронте без перемен», «Три товарища», «Триумфальная арка») и Фаллады («Маленький человек, что же дальше?», «Кто хоть раз похлебал из тюремной миски») и многообразные формы исторических романов, в которых на материале давнего и недавнего прошлого ставились проблемы злободневной современности (библейская тетралогия Томаса Манна, трилогия о Генрихе IV Генриха Манна, «Сервантес» Бруно Франка, все творчество Л. Фейхтвангера)… Необычайно многообразны были проявления немецкого критического реализма XX века. Между тем уже в 20-е годы возникли и все более широко развивались новые идейно-творческие силы. В романах и повестях Бехера, Зегерс, Бределя, Шаррера, Вайскопфа, Л. Ренна, А. Цвейга, в драматургии Брехта и Фр. Вольфа, в лирике Бехера, Брехта, Фюренберга, Вайнерта воплощаются принципиально иное мировоззрение и мироощущение и соответственно иные эстетические средства отражения действительности.

Немецкой литературе социалистического реализма, разумеется, свойственны все те же основные идейно-эстетические особенности, которые отличают и советскую, и любую другую национальную социалистическую литературу. В то же время немецкой литературе присущи и своеобразные качества, характерные для развития социалистического реализма именно в Германии. На примере драматургии Брехта это показали исследования А. Аникста, И. Фрадкина, Е. Эткинда, Ю. Юзовского.

Однако и в эпических жанрах – в повести, новелле и особенно в романе – в силу отмеченных выше специфических особенностей литературного процесса в Германии немецкая литература социалистического реализма обнаруживает черты яркого своеобразия. Эти черты очень выразительно воплощаются, в частности, в творчестве Эрвина Штриттматтера – одного из наиболее ярких и самобытных художников современной Германии.

 

2. ПИСАТЕЛЬ ИЗ ГУЩИ НАРОДНОЙ

Эрвин Штриттматтер пришел в литературу значительно позже Брехта, Бехера и Зегерс. Его имя появилось в печати впервые только после второй мировой войны. Его первая книга «Погонщик волов» («Ochsenkutscber») была издана в 1950 году, когда автору было уже 38 лет.

Бертольт Брехт, бывший одним из литературных «восприемников» Штриттматтера и немало помогавший ему дружеским участием и творческими советами, говорил о нем так: «Эрвин Штриттматтер принадлежит к тем новым писателям, которые не вышли, не выросли из пролетариата, а идут и растут вместе с пролетариатом». Сын небогатого крестьянина, он вырос в небольшой саксонской деревне вблизи от угольных шахт Нидерлаузицкого бассейна. Уже подростком испытал он вкус соленого пота, стекающего по напряженным до боли скулам, когда спину давит тяжелый мешок зерна, умел подавать снопы в молотилку, когда руки немеют и кажутся вывихнутыми в суставах, а глаза нестерпимо горят от соломенной пыли… Изведал он терпкую горечь нужды и унижений и светлую радость от ломтя хлеба, когда голоден, от солнечного тепла весной, от свежего ветра летом и жаркого огня в зимний вечер…

Отец хотел, чтобы Эрвин вышел «в люди», стал чиновником или пастором. Мальчика отправили в гимназию в окружной город. Но деревенскому пареньку было не по себе в среде городских ребят- сынков буржуа и чиновников, которые смотрели на него свысока. Он удрал из гимназии и вернулся в деревню.

Многое в судьбе героя его последнего романа «Чудодей» – Станислауса Бюднера – воссоздает непосредственный живой опыт автора. Штриттматтер тоже был учеником и подмастерьем пекаря. Но, кроме этого, он побывал еще и официантом в кафе, конюхом, чернорабочим на фабрике оптических приборов, шофером, батраком на птицеферме и рабочим на заводе пластмасс…

Одновременно он непрерывно занимался самообразованием. Жадно читал все, что попадало в руки. Однажды он нанялся сторожем в зверинец некой предприимчивой графини, разводившей лис, куниц и хорьков для продажи. Молодого сторожа привлекала библиотека графини, и он выговорил себе право брать книги. Графиня согласилась, но вычитала у него из жалования плату за… пользование библиотекой. В те годы Штриттматтер увлекался то мистикой, то прикладными науками, писал стихи, которых никто не печатал, фантазировал, разочаровывался, впадал в отчаяние и снова мечтал и надеялся… Потом стал солдатом. Испытания этих лет также отразились в соответствующих главах «Чудодея».

Уходя на фронт, солдат Штриттматтер уже с первых дней ненавидел войну, хотя еще и не понимал ее подлинного смысла. Он испытывал глубочайшее отвращение к уродливой бессмысленности и бесчеловечности всего того, что его жестокие и наглые начальники, а вслед за ними и одураченные гитлеровцами собратья называли «воинским долгом», «героизмом», «достоинством великой Германии»…

В ранце солдата Штриттматтера лежали книги скорбных и нежных стихов Рильке и язвительно остроумных, безнадежно пессимистических афоризмов Шопенгауэра. На фронте он стал толстовцем.

Социально-этические утопии Л. Толстого привлекли его сперва уже в силу их непримиримой противоположности изуверским реакционным теориям и кроваво-грязной практике фашизма. В то же время и непосредственно читательскому восприятию, и художественному мироощущению Штриттматтера оказались необычайно близким все творчество, а с ним и все мысли великого русского писателя. Не желая больше служить бесчеловечному режиму гитлеровщины, Штриттматтер дезертировал из армии.

После войны он вернулся на родину и начал крестьянствовать вместе с отцом. Он получил надел в ходе земельной реформы, осуществленной новыми народными властями Германии, увлеченно работал во дворе и в поле, экспериментировал в севооборотах, в откорме скота. Вскоре Штриттматтер стал одним из организаторов сельскохозяйственного кооператива в своей деревне.

Впервые в истории Германии экономикой и всей общественной жизнью страны руководили подлинные представители и защитники трудового народа. Великую правду социализма Эрвин Штриттматтер, как и миллионы его земляков, сперва ощутил, а затем и осознал в трудные дни послевоенной разрухи.

В общении с теми революционерами-антифашистами, которые никогда не склоняли голов перед фашистскими извергами, в повседневной упорной работе над восстановлением страны Штриттматтер впервые обрел подлинную ясность политических представлений о судьбе своего народа и всего человечества, впервые начал понимать действительные причины и действительный смысл всего, что происходило и происходит вокруг него.

В 1947 году он вступил в ряды Социалистической единой партии Германии. Именно в это же время он стал и писателем. «Без Германской Демократической Республики я не был бы тем, кем стал теперь, не знал бы того, что знаю, не смог бы написать того, что напишу» ¹, – так он сам говорит о себе.

Противоречивым и часто мучительно трудным было идеологическое созревание Штриттматтера.

1. »Neue deutsche Literatur», 1959, N 7. [↩]