Новое о древнем памятнике

Н. Ш. Хисамов. Поэма «Кысса-и Йусуф» Кул’Али. Анализ источников сюжета и авторского творчества. «Наука», М. 1979, 255 стр.

Мы часто говорим и пишем, что сближение наций и национальных культур происходит через их расцвет. На первый взгляд в этой формуле заключено определенное противоречие: расцвет национальных культур, укрепляя самобытность каждой из них и прибавляя им жизнестойкости, казалось бы, должен создавать водораздел между ними,– в действительности же происходит обратное, ибо национальная культура не может развиваться в изоляции. Известно также, что та или иная национальная культура– в соответствии с уровнем и особенностями своего развития– берет у более зрелой культуры лишь то, что отвечает ее собственным потребностям. Чем более развита данная культура, тем больше она может заимствовать у других. Коэффициент полезного действия влияний и взаимовлияний между культурами прямо пропорционален степени зрелости каждой из них. Итак, расцвет национальных культур приводит к большему взаимопониманию, к более интенсивному взаимообмену и, в конечном счете– к их активному сближению.

Данное общеметодологическое положение приложимо, естественно, и к области изучения этих культур, в частности литературного наследия. Исследовательская работа здесь должна приводить к взаимопониманию, взаимоуважению и сближению.

К сожалению, так происходит не всегда. Порой из престижных соображений поступаются научными принципами и исторической правдой, что порождает противоречия отнюдь не диалектического характера. Это наблюдается, в частности, при изучении литературы таких эпох, когда еще не было наций, когда у различных тюркоязычных народностей разрабатывались общие международные сюжеты из арабо-персидских и еще более древних источников, а письменные произведения создавались на общем для них языке– так называемом тюрки.

Это общее духовное богатство иногда делят, как наследство человека, умершего без завещания. Правильный подход к этой проблеме должен учитывать методологические положения, в разработку которых внесли большой вклад такие ученые, как Н. Конрад, В. Жирмунский, Е. Бертельс, И. Брагинский, Г. Ломидзе, М. Пархоменко и др. Отдельные исследователи, пренебрегая этими положениями и проявляя излишний национальный «патриотизм», стараются от тюркоязычного наследия отрезать кусок за куском в пользу исключительно своих литератур.

На фоне таких явлений монография Н. Хисамова, посвященная тюркоязычной поэме XIII века «Кысса-и Йусуф» («Книга о Йусуфе»), на мой взгляд, имеет принципиальное значение. Автор, решительно отвергнув положения исследователей, отлучавших «Кысса-и Йусуф» от волжско-камского региона, в то же время, проявляя осторожность, подобающую истинному ученому, отмежевывается и от тех, кто из «патриотических» побуждений считает поэму чисто булгаро-татарским памятником. Его больше заботит– и это он ставил своей целью– определение степени оригинальности первой тюркоязычной поэтической версии международного сюжета, показ того– и в идейно-проблемном, и в художественно-поэтическом отношении– нового, что внес Кул’Али. В этом автор монографии вполне преуспел.

Н. Хисамов произвел тщательный, кропотливый и тонкий анализ памятника в сопоставлении со всеми доступными источниками и поэтическими версиями сюжета. В центре внимания исследователя оказались, кроме 12 суры Корана, «Тефсир ал-кабир» Табари, поэма, приписываемая Фирдоуси, «Йусуф и Зулейха», прозаическая версия Ансари «Анис ал-мюридин», «Кыссас ал-анбия» на персидском языке, «Кыссас ал-анбия» Рабгузи, «Юсуф и Зулейха» Джами, поэмы Дурбека и Ш. Хамзы, «Иосиф и его братья» Т. Манна, драма Н. Хикмета и др. В отличие от тех исследователей, которые ограничивались двумя-тремя поэтическими версиями сюжета или довольствовались только самой поэмой Кул’Али, выхватывая из нее то, что служило заданной концепции, подход Н. Хисамова в полном смысле комплексный: литературоведческий, лингвистический, исторический и фольклорный аспекты помогают автору всесторонне показать идейно-художественное своеобразие памятника.

Первая глава работы посвящена раскрытию основной идеи произведения, связанной с образом Йусуфа. Главный вывод автора, явившийся результатом многочисленных сопоставлений и экскурсов, заключается в том, что идейный стержень поэмы Кул’Али связан не с любовью Зулейхи к Йусуфу, как раньше полагали многие исследователи, а с взаимной любовью отца и сына.

Идя дальше и все больше углубляясь в образ Йусуфа, Н. Хисамов определил основную идею поэмы: роль правителя в благоденствии народа и устройстве справедливого общества. Однако эта проблема имеет место и у предшественников Кул’Али. В отличие от них, по справедливому мнению исследователя, тюркский поэт решает эту проблему в народном, демократическом духе: оказавшийся в рабстве, Йусуф чудесным образом, как это происходит в сказочном фольклоре, становится царем. Такое возвышение из низов происходит и с везиром Йусуфа, чего в предшествующих версиях нет.

Такая трактовка хорошо вписывается и в контекст истории татарской литературы. Идея мудрого правителя и справедливого общества занимает в ней более значительное место, нежели любовная тематика. Литературная разработка идеи справедливого правителя продолжалась и в творчестве казанского поэта XVI века Мухамедьяра. Ее, с несколько иным содержанием, мы находим также и у татарских просветителей второй половины XIX века.

Во второй главе рассматривается тема любви в связи с образом Зулейхи. Автору удалось выделить и показать то новое, что внес Кул’Али в разработку этой сюжетной линии. Заслуживает особого внимания вывод о том, что у Кул’Али любовь Зулейхи к Йусуфу более, чем у других авторов, возвышенна, а изображение ее свободно от эротических подробностей. К такому выводу он приходит после тщательного сопоставительного анализа портрета, поведения, духовного мира Зулейхи, а также архитектурного и живописного оформления ее дворца.

Заслуживает особого внимания установление Н. Хисамовым связей тюркского поэта с идейно-художественными достижениями великого Низами, с одной стороны, и с фольклором, в частности дастанным эпосом,– с другой. Автор видит влияние гуманистического творчества персидско-азербайджанского поэта как в общей трактовке темы любви, так и в самой художественной фактуре поэмы. Так, в том, что Зулейха является единственной женой Йусуфа, он усматривает отстаивание поэтом Кул’Али принципа моногамии и следование гуманистическим взглядам своего великого современника.

Выявление особенностей любовной линии поэмы, кроме прочего, позволило автору отнести ее к ренессансным явлениям.

В третьей главе, посвященной стилю и художественным особенностям поэмы, хорошо показано, как древний поэт сумел синтезировать идейно-художественные достижения великих персоязычных поэтов, поэтику дастанов и устную лирику тюркских народов. Да и при рассмотрении идейно-проблемного содержания поэмы автор постоянно обращается к тюркоязычному фольклору.

Стиль поэмы можно определить, по мнению автора книги, как условно-риторический, с элементами обобщенности и абстрактности. Это выражается, кроме прочего, в способе создания образов главных героев. Прав автор, когда, полемизируя с некоторыми исследователями, утверждает, что ни Йусуф, ни Зулейха не являются характерами в том значении, которое это понятие приобрело в позднейшем реализме. Интересны также наблюдения Н. Хисамова над речью персонажей. Если речь Йусуфа афористична, то речь Зулейхи лишена этого качества, что, по справедливому мнению исследователя, связано с тем, что первый олицетворяет разум и долг, а вторая– чувство.

Убедительно раскрывается в книге поэтика памятника. В результате умелого анализа расшифрована поэтическая фразеология произведения, корни которой автор обнаружил в эпосе огузских и кипчакских народов. Например, выражение «коба агач» (высокое дерево), метафоризирующее понятие родового древа, почерпнуто поэтом в огузском, а развернутое изображение родового древа обнаруживается в алтайском эпосе. Автор убедительно показывает, что мотив родового древа, каким он представлен в алтайском эпосе, отражен и в оформлении дворца Зулейхи. Тонко прослежена эволюция мотива «птицы души», введенного в поэтический оборот Кул’Али, обогащенного в творчестве выдающихся поэтов средневековья, прозвучавшего далее в полную силу в поэзии Тукая и продолжающего разрабатываться в произведениях татарских советских поэтов.

Аргументированность анализа, умение автора критически рассматривать факты– сильные стороны рецензируемого труда. В активе ученого также его кропотливая текстологическая работа, которая будет весьма полезна при научном издании памятника. Очень ценно приложение, включающее фотокопии рукописных текстов поэмы, нотные записи вариантов мелодий, на которых исполнялась «Книга о Йусуфе».

Итак, перед нами полноценный научный труд, посвященный одной из нелегких проблем истории тюркоязычных литератур, в том числе татарской.

В заключение отдельные замечания и некоторые пожелания.

Автор, конечно, прав, когда относит «Кысса-и Йусуф» к ренессансным явлениям. Однако он обходит вопрос о религиозных мотивах в поэме, идею предопределенности. Думается, такого рода умолчания в научном труде неоправданны.

Некоторые соображения по поводу национальной принадлежности «Кысса-и Йусуф». Как известно, во времена Кул’Али на обширной территории проживали многочисленные тюркские племена и народности. В письменной литературе при всей ее сюжетной, идейно-тематической и художественно-языковой однородности в какой-то мере должны были отражаться местные обычаи, географическая среда, климат, образ мышления, фольклор и языковые особенности. Поэтому нельзя отрицать правомерность попыток установить национальную принадлежность литературных памятников– лишь бы при этом престижные соображения не взяли верх над научной объективностью. Н. Хисамов в этом отношении, как мы уже говорили, на верном пути. Он тоже ищет и находит немало примет, говорящих о близости памятника к волжско-камскому региону, но не спешит ставить все точки над «и». Думается, в монографии не исчерпаны еще все возможности для определения региона возникновения и бытования поэмы, а также личности автора. Тот факт, что «Кысса-и Йусуф» получила исключительно широкое распространение у татар, что почти все списки ее были обнаружены опять-таки на территории, где проживают татары, и, наконец, что идеи, образы и поэтика памятника сопровождали татарскую литературу на всем протяжении ее истории, требует своего объяснения. Надо надеяться, что автор все это учтет в дальнейшей своей работе. Думаю, что в будущем следует обратить больше внимания и на творческий метод поэта. Пока Н. Хисамов ограничился определением метода его как синкретического, исходя при этом лишь из сочетания реалистического и фантастического начал в поэме. А этого явно недостаточно.

Что касается уже достигнутого Н. Хисамовым, то, на мой взгляд, значение его монографии выходит за пределы задачи изучения собственно поэмы «Кысса-и Йусуф». Она имеет также общеметодологическое значение для изучения древней тюркоязычной литературы разных народов.

г. Казань