№11, 1982/Обзоры и рецензии

«…Ничто не погибло» (Литературное наследие Огарева в работах последних лет)

Незадолго до смерти Герцен писал Огареву: «Семена, унаследованные небольшой кучкой наших друзей и нами самими от наших великих предшественников по труду, мы бросили в новые борозды, и ничто не погибло» 1. Эти слова оказались пророческими. Внимание нашей историко-литературной науки к наследию выдающегося поэта-революционера не ослабевает. Его художественные произведения собраны и изданы. Много важных материалов, определяющих сегодняшнее представление о нем, увидело свет в томах «Литературного наследства». Мы располагаем обобщающими трудами об Огареве-писателе2. В Мордовском государственном университете, носящем имя поэта, проходят Огаревские чтения, материалы которых публиковались в сборниках, вышедших в свет в Саранске3. Среди авторов – наряду с мордовскими литературоведами – специалисты из Москвы, Ленинграда, Архангельска, Оренбурга.

Издательство «Советская Россия» выпустило в свет сборник избранных стихотворений и поэм Огарева4. Книжки серии «Поэтическая Россия» завоевали заслуженную популярность, и то, что она пополнилась изданием Огарева, можно лишь приветствовать. Состав сборника представляется в целом удачным, благоприятное впечатление оставляет вступительная статья, живо написанная В. Афанасьевым.

Фирма «Мелодия» выпустила альбом из двух пластинок «Н. П. Огарев – поэт и композитор». Альбом подготовили искусствовед Н. Воронина и заведующая Музеем А. И. Герцена И. Желвакова. Его появление – результат длительных и плодотворных архивных разысканий, сделавших наши представления о наследии Огарева более разносторонними и многогранными. Принявший участие в подготовке альбома композитор и пианист Д. Благой закончил по черновому эскизу Огарева «Элегию» – романс на пушкинские стихи «Безумных лет угасшее веселье».

В 1980 году вышел в свет сборник трудов М. Нечкиной5, в который включены публиковавшиеся ранее наставшие уже классическими работы и материалы об Огареве – писателе и революционере, в частности автобиографическая «Моя исповедь» и ценные комментарии к ней.

Не оскудевает поток новонайденных документов, писем, проливающих свет на недостаточно изученные моменты биографии Огарева, позволяющих лучше и полнее представить себе его облик, его деятельность. «Остаюсь жить для нашей работы…» – эти строки из письма Огарева послужили названием публикации, подготовленной И. Желваковой и Е. Рудницкой и знакомящей читателя с материалами, переданными Музею А. И. Герцена правнуком Герцена Л. Ристом6.

Коллекция включает 17 писем, 12 из которых адресованы Мальвиде Мейзенбуг – воспитательнице детей Герцена. Эти письма обнаруживают глубокую привязанность, существовавшую между русским поэтом и «немецкой идеалисткой». В них охвачен широкий крут общественных, литературных, этических и бытовых проблем. Огарев дает советы, как воспитывать детей (письма к Мейзенбуг), как нужно работать, чтобы стать мастером живописи (к дочери Герцена Тате), говорит о своих литературных замыслах. Так, письмо от 10 ноября 1874 года дает возможность уточнить дату написания «Исповеди» – факт чрезвычайно важный, поскольку до сих пор датировка произведения бралась под сомнение. В письмах – полные грусти размышления о смысле жизни, о своем душевном состоянии (стихотворные послания от 30 октября 1862 года и от 6 августа 1863 года), о постигшем горе – смерти Герцена. И все-таки дух поэта не сломлен. «Но так случилось, – пишет он, – и я еще остаюсь жить для нашей работы» (письмо от 6 февраля 1870 года).

Большой интерес представляют материалы, анализируемые Б. Бессоновым и А. Дементьевым и касающиеся одного из самых сложных и запутанных эпизодов биографии писателя – так называемого «огаревского дела» 7.

* * *

Жизнь и деятельность Огарёва были и остаются объектом острой идеологической борьбы. Не прекращаются попытки представить его облик в искажённом свете, изобразить его либералом и реформистом. Опровержению измышлений буржуазных фальсификаторов М. Зеньковского, М. Лазерсона, Д. Гехта и других посвящена статья Ю. Мелентьева «Сеятели» 8. «Сеятелями будущих революционных всходов» называет автор Герцена и Огарева. От чтения Шиллера и Рылеева, от тяжелого потрясения, вызванного поражением декабристов, от клятвы на Воробьевых горах, от студенческих кружков, от увлечения философией, через ошибки, разочарования и страдания пришли друзья к жестокой схватке с царизмом. Прослеживая эволюцию их мировоззрения, историю дружбы, общественной деятельности, характеризуя особенности их творчества, Ю. Мелентьев убедительно доказывает их тесную связь с русским освободительным движением.

В центре внимания Н. Сысоевой9 – оценка Огарева представителями различных течений в русской критике. Если Чернышевский видел в творчестве Огарева отражение идейных исканий лучшей части общества 30 – 40-х годов XIX века, то суждения А. Григорьева, П. Анненкова, представителей индивидуально-психологической школы, несмотря на ценность приводимых фактов и тонкость их оценки, в конечном счете, по мнению Н. Сысоевой, искажали подлинный облик поэта, укрепляли легенду о нем как о «чистом лирике», поэте тоски и страданий. Лишь большевистская «Правда», а затем советское литературоведение, отмечает автор, открыли «читателю Огарева – революционера, борца, поэта больших социально-политических и философских проблем» 10.

Взгляды Огарева – теоретика искусства раскрывает С. Лищинер в, статье «Об эстетических исканиях Огарева» 11. Рассматривая литературно-эстетические воззрения Огарева в пореформенные годы на примере статей «Памяти художника», «Надгробное слово», писем поэта, С. Лищинер выявляет черты, в сущности, свойственные всей эстетической системе Огарева, Это прежде всего материалистический монизм и «активная роль нравственно-эстетического идеала».

С позиций революционного демократизма Огарев подошел к оценке русской литературы первой половины XIX века. Статья Е. Дмитрука «Огарев о Пушкине» 12 вводит читателя в атмосферу полемики вокруг имени Пушкина в середине XIX века. Е. Дмитрук, как и С. Лищинер, доказывает глубину и самостоятельность литературно-критической и эстетической мысли Огарева в период острой борьбы вокруг наследия Пушкина, когда одни критики видели в великом поэте лишь представителя «чистого искусства» (П. Анненков, А. Дружинин), другие (А. Григорьев, Достоевский) – настаивали на «консерватизме» поэта, третьи (представители революционно-демократического лагеря – Чернышевский, Добролюбов) – сомневались в народности творчества Пушкина, отдавали предпочтение Гоголю.

Главное внимание исследователь уделяет оценке народности творчества Пушкина, данной Огаревым в предисловии к сборнику «Русская потаенная литература XIX столетия». Огарев видел в Пушкине родоначальника русской литературы XIX века, выразителя свободолюбивых идей, с исторических позиций подошел к оценке его творчества, подчеркнув связь между эпохой декабризма и эпохой революционного демократизма. Сопоставив высказывания Огарева и Чернышевского о Пушкине, отметив их полемичность, Е; Дмитрук приходит к верному выводу: недооценка Пушкина Чернышевским и Добролюбовым была вызвана особенностями времени, но расхождения между поэтом-изгнанником и руководителями «Современника» не подрывали общности революционно-демократических принципов.

Советские исследователи неоднократно отмечали связь творчества Огарева с мотивами и образами Лермонтова. В статье Б. Неймана «Огарев и Лермонтов» 13 поставлен вопрос о необходимости глубокого изучения типологического сходства двух поэтов. С позиций историзма, на фоне общественной жизни 30 – 40-х годов рассматривается общее и различное у Лермонтова и Огарева: оба – современники, оба ненавидят свет, толпу, оба – «дети 14 декабря», для обоих образец гражданственности – А. И. Одоевский, которому они посвятили несколько своих произведений. Культ жертвенности – характерная черта юношеской лирики обоих поэтов, рядом с героическим – настроения тоски и печали. Автор говорит, что «независимо друг от друга Огарев и Лермонтов пишут такие близкие по настроению стихотворения, как «Друзьям» и «Монолог», выразившие трагедию своего поколения в последекабрьскую пору» 14.

Близки оба поэта и в трактовке темы родины. «Странная» любовь к родине у Лермонтова и Огарева – не просто выражение любви к природе, народу и ненависти к официальной России, это я скорбь, возмущение, вызванные покорностью народа. Именно в этом видит исследователь залог перехода к революционному демократизму. Пример тому – огаревская поэма «Дон». Б. Нейман сравнивает «Дон» с лермонтовской поэмой «Последний сын вольности». При внешнем сходстве, отмечает исследователь, произведения во многом различны: если в лермонтовской поэме звучат ноты неверия в правое дело, то у Огарева простой казак произносит слова протеста, то есть освобождение родины связывается с надеждой на народ, что само по себе было явлением новым в поэзии тех лет и свидетельствовало о зарождении в литературе революционно-демократических тенденций.

* * *

Важной вехой в изучении Огарева стал выход в 1980 году в Саранске сборника статей, посвященных его жизни и творчеству. Книга охватывает широкий круг проблем: от специфики автобиографической прозы, стихотворной повести и лирических циклов, творческих связей, эстетических исканий до лингвистического анализа стихотворного текста и вопросов атрибуции.

Во вступительной статье С. Конкина «Некоторые итоги и задачи изучения творческого наследия Н. П. Огарева» осмысливается история изучения огаревского наследия на протяжении более чем ста лет, анализируются отзывы об Огареве представителей разных идеологических и литературных направлений: Белинского, Чернышевского, Добролюбова, С. Дудышкина, А. Григорьева, П. Анненкова, В. Боткина, Н. Щербины, А. Дружинина, А. Волынского, Ю. Айхенвальда, М. Лемке, М. Гершензона, различных журналов и газет:- «Современника», «Отечественных записок», «Библиотеки для чтения», «Голоса минувшего», «Русского богатства», «Заветов», «Русских ведомостей». Автор подчеркивает исторически обусловленную преемственность традиций в русской критике: две линии в оценке Огарева, сложившиеся в 1840 – 1860-е годы, – либерально-эстетическая и демократическая, – вели к двум линиям в критике конца XIX – начала XX века: к буржуазно-декадентской и либерально-буржуазной, которая искажала облик Огарева, и марксистской, давшей подлинно научную оценку личности и творчества поэта.

Новизна и актуальность проблематики, продуктивность исследовательского подхода характеризуют статью Г. Елизаветиной «Автобиографическая проза Н. П. Огарева в контексте его творчества». Автор уясняет связи между автобиографической прозой Огарева и его поэтическим творчеством, с одной стороны, и между автобиографической прозой и западноевропейской литературой, философией, наукой – с другой. Интересным представляется сопоставление «Моей исповеди» с мемуарами Дж. Кардано «О моей жизни», анализ автобиографической прозы в связи с мемуарными эскизами в поэзии Огарева. Г. Елизаветина справедливо отмечает, что философичность, движение мысли, жажда познания, присущие творчеству Огарева в целом, характерны и для «Моей исповеди». Однако если в автобиографической прозе Огарев стремится постичь причины возникновения дружбы или любви, то в стихах автобиографического характера («Воспоминания детства» и др.) «нет объяснения, есть поэтическое постижение двойственного, сложного человеческого чувства» (стр. 30). Автор рассматривает «Мою исповедь» как произведение переходное, в котором Огарев тяготеет к научному рассказу и вместе с тем к созданию характера.

Интересны статьи «Структура лирических циклов Н. П. Огарева» (Г. Комарова) и «Экспрессивно-стилистические связи в лирических циклах Н. П. Огарева» (Г. Комарова и С. Конкин), в которых лирический цикл рассматривается как самостоятельная жанровая структура с присущими ей экспрессивно-стилистическими, ритмико-интонационными, стиховыми особенностями.

Г. Комарова выделяет в лирике Огарева четыре цикла: «Неаполь», «Книгу любви», «Монологи» и «Воспоминания детства» и два типа композиции лирических циклов – «повествовательный» («Книга любви» и «Неаполь») и «монтажный» («Монологи» и «Воспоминания детства») и пытается установить типологические особенности каждого. Если для первого – повествовательного типа – характерна хронологическая последовательность стихов, наличие внешнего и внутреннего сюжета, присутствие «второго» героя, то монтажный тип отличается отсутствием внешней повествовательности, наличием внутреннего сюжета, который «представляет историю развития души лирического героя» (стр. 51).

Анализируя «Книгу любви», «Монологи», «Воспоминания детства» с точки зрения их поэтики, Г. Комарова и С. Конкин показывают, какую важную композиционную роль играют в циклах Огарева экспрессивно-стилистические связи, придающие лирическим циклам внутреннее единство.

Рассмотрению жанровой специфики таких произведений Огарева, как «Господин» и «Деревня», в контексте развития русской литературы 30 – 40-х годов посвящена статья Н. Сысоевой. Стихотворные повести, отмечает Н. Сысоева, близки по своей проблематике повестям Тургенева, Некрасова, Ал. Майкова. В «их нашли свое отражение духовные искания молодого человека, драматичность его судьбы. Вместе с тем исследовательница видит в высоком настрое «Деревни» признаки поэмы. Таким образом, жанровые поиски Огарева привели его к созданию повести в стихах – жанра, который прокладывал путь реалистической поэме.

Традиции декабристов в творчестве Огарева рассматриваются в статье Л. Лениной. Автор отмечает, что если молодой поэт тяготел к изображению декабристов как «страдальцев» и «мучеников» («Я видел вас, пришельцы дальних стран…»), если в 30-х годах в стихах Огарева преобладает романтическая поэтика, идущая от поэтики декабризма, то уже в поэме «Дон» Огарев преодолевает культ жертвенности. В годы нового революционного подъема поэт подходит к созданию образов декабристов с позиций революционного демократизма и видит в своих предшественниках «первенцев свободы».

Пути освоения Огаревым пушкинских и гоголевских традиций, отзывы о Пушкине как о народном поэте и Гоголе-создателе «новой школы последователей» явились предметом рассмотрения Л. Конкиной и В. Кокарева.

Лингвистический анализ стихотворения Огарева «Памяти Рылеева» – тема статьи В. Осовской. Л. Ланский подвергает пересмотру атрибуцию ряда статей Герцена и Огарева, напечатанных в «Колоколе». Мастерство Огарева-переводчика, его роль в освоении поэтического наследия Гейне русской литературой исследуются в статье И. Птушкиной «Огарев и Гейне (К проблеме взаимосвязи русской и немецкой поэзии XIX в.)». Отмечая внутреннее сходство творчества Гейне и Огарева, прослеживая работу русского поэта над переводами стихов Гейне,(«У моря», «Атлас», «Рыбачка» и др.). сопоставляя переводы с оригиналами, а также с переводами Фета и Блока, автор приходит к выводу, что Огарев был более близок к оригиналу – более точен в передаче идейного содержания, интонации, музыкальности стиха, в выборе художественных средств.

Огареву-переводчику посвящена статья Г. Кружкова «Первый русский перевод из Дж. Китса» 15. Автор пытается доказать, что «Sehnsucht» не оригинальное стихотворение Огарева, а перевод сонета Китса «К Одиночеству». Он строит предположения, что и как должен был изменить Огарев в тексте Китса. Убрав из оригинала олицетворения (Природа, Одиночество), которые, по мнению Г. Кружкова, «почти немыслимы в русской поэзии послепушкинского периода», «реалистические подробности в описании места действия, столь характерные для стиля Китса», он получает текст, с его точки зрения, наиболее близкий Огареву. Хотя некоторым соображениям, высказанным в статье, нельзя отказать в тонкости, даже остроумии, они не дают, на наш взгляд, достаточных оснований для вывода, который хотелось обосновать автору.

Несомненный интерес для историка литературы представляет книга Н. Ворониной «Огарев и музыка»-первая работа, специально посвященная изучению музыкальных занятий Огарева, его взглядам на музыку, творчеству Огарева-композитора, композиторам, писавшим музыку на тексты Огарева, музыке в поэзии Огарева. «Его стихотворения, поэмы буквально захвачены музыкальной стихией, – пишет Н. Воронина. – Она проявляется во всем: в форме, в органическом слиянии композиционных законов поэзии и музыки, в ритме и стиле изложения, в выборе тем, наконец, в названиях («Ноктюрн», «Аврора-вальс», «Скерцо», «Симфония» и т. д.)» 16.

Автор анализирует музыкальные образы в поэзии Огарева, показывает, что проникновение в нее гражданского содержания, стимулировало обращение к народно-песенным жанрам: частушке, припевке, прибаутке, сатирическим куплетам. Нередко в поэтическую ткань огаревских стихов вплетается и танец. Так, в поэме «Господин» плясовая сцена служит, по утверждению Н. Ворониной, «своеобразным подтекстом в раскрытии внутренних переживаний героев» 17. Книга написана на основе не только печатных, но и архивных источников, снабжена необходимыми указателями и, несомненно, восполняет существенный пробел в изучении огаревского наследия.

Итогом кропотливого труда представляется и книга Е. Дмитрука, в которой «сделана первая попытка собрать воедино по возможности все фактические данные о пребывании Огарева, его окружении и деятельности – творческой и общественной – в Пензенском крае, о его связях с Пензенским краем после отъезда в 1856 году за границу» 18. Автор подробно останавливается на тех периодах биографии Огарева, когда он жил в Старом Акшине: здесь «будущий поэт научился любить и понимать родную природу, ее неповторимую красоту», здесь видел «как расправу над крестьянами, так и их борьбу за человеческое достоинство» 19. Немало внимания уделено студенческим годам Огарева. Е. Дмитрук касается вопроса о возможном знакомстве Огарева с Лермонтовым, сопоставляет стихи, которые написали оба поэта на смерть Пушкина, рассказывает о впечатлении, произведенном на Огарева «Философическим письмом» Чаадаева, о встречах с декабристами на Кавказе, характеризует многообразную деятельность Огарева – поэта, литературного критика, создателя вольной русской прессы за границей.

В целом содержание книги Е. Дмитрука шире ее названия, и автор, как бы оправдываясь, утверждает, что «именно через Пензенский край познавал Огарев народную крестьянскую Россию» 20. Вопреки исторической правде и благим намерениям автора, Огарев неожиданно представляется деятелем областного масштаба, интересным лишь своими связями с Пензенским краем. Кончается книга многозначительным и несколько странным утверждением: Огарев «заслужил, чтобы его биография и его творческое наследие пристально изучались его земляками» 21. Земляками – и только? Весь обширный материал, собранный Е. Дмитруком, восстает против такого заключения.

Не приходится сомневаться, что исследователями Огарева проделана в последние годы большая и плодотворная работа. Актуальность тематики, высокий научный уровень, убедительность аргументации характеризуют большинство упоминавшихся книг и статей, и все это давало бы основание закончить наш обзор на оптимистической ноте. Но мы не позволим себе умолчать о том, что в бочке меда обнаружилась и ложка дегтя: более или менее грубые фактические погрешности, ошибки в датах, искажения имен, названий произведений и т. п.

Мы упоминали о сборнике стихотворений Огарева, вышедшем в серии «Поэтическая Россия», как о нужной и удачно составленной книге. Но впечатление, которое она оставляет, основательно подпорчено небрежностью, допущенной при ее подготовке. Краткий (шесть с небольшим страниц) комментарий пестрит неточностями, да и вступительная статья от них не свободна. Вот несколько примеров.

В примечаниях первый номер «Колокола» датируется 19 июня 1857 года. На первом (номере газеты указана другая дата – 1 июля, а в действительности он появился 22 июня. Издание газеты прекратилось не в 1868 году (стр. 17), а в 1867. Хотя в 1867 – 1869 годах Герцен и Огарев выпустили пятнадцать номеров газеты «Kolokol» на французском языке («Колокол. Прибавочный лист к первому десятилетию», шесть номеров «Колокол. Русское прибавление» и «Supplement du Kolokol»), подлинная история знаменитой газеты завершилась последним 244/245 листом (номером), вышедшим 1 июля 1867 года.

Неверно говорить о «Крымской войне 1854 – 1855 годов» (стр. 249): война длилась с 1853 по 1856 год, а,1854 – 1855 – это годы Севастопольской обороны. Ф. П. Вронченко родился в 1779, а не в 1780 году (стр. 251). В справке о полководце и военном писателе Раймунде Монтекукколи ( 1609 – 1680) – искажены имя, фамилия и год смерти (стр. 251). Сказать об утопических социалистах Ш. Фурье и К. Сен-Симоне только то, что это «французские философы» (стр. 252), – значит дать им неточную, однобокую характеристику. Еще менее допустимо именовать Карла Великого «основателем Римской империи».(стр. 252). Римская империя существовала со времен Августа до 476 года, и ее нельзя отождествлять с империей Каролингов. Немецкого полководца Валленштейна звали Альбрехт, а не Альберт (стр. 252). Каракозов совершил покушение не в 1868, а в 1866 году и не на Александра I, а на Александра II (стр. 252 – 253). Петербургский градоначальник Ф. Ф. Трепов умер в 1889 году а не в 1882 (стр. 253).

* * *

В уже упоминавшейся статье С. Конкина «Некоторые итоги и задачи изучения творческого наследия Н. П. Огарева» с достаточной полнотой обрисован круг первоочередных проблем, на которых предстоит сосредоточить внимание исследователям. С. Конкин справедливо напомнил об «отсутствии собрания сочинений поэта… В настоящее время многие произведения Огарева, в особенности его письма, остаются на страницах самых различных изданий, часто малодоступных даже для специалистов. Среди них есть и такие, которые еще ждут своего опубликования» (стр. 21). Он указал также на необходимость подготовки «Летописи жизни и деятельности Н. П. Огарева», сборников «Н. П. Огарев в воспоминаниях современников», «Н. П. Огарев в русской критике», монографических исследований творчества Огарева-журналиста и публициста, поэтики и стиля Огарева, его размышлений над теоретическими проблемами искусства и литературы, отдельного труда, «в котором были бы исследованы во всем объеме формирование и эволюция эстетических, теоретико-литературных и литературно-критических взглядов Огарева» (стр. 22). Впереди, таким образом, немало сложных и ответственных задач. Но имеющиеся достижения дают основание верить, что эти задачи будут успешно решены.

г. Харьков

  1. А. И. Герцен, Собр. соч. в 30-ти томах, т. XX, кн. 1, М., Изд. АН СССР, 1960, с. 400.[]
  2. В. А. Путинцев, Н. П. Огарев. Жизнь. Мировоззрение. Творчество, М., Изд. АН СССР, 1963; С. С. Конкин, Николай Огарев. Жизнь, идейно-творческие искания, борьба, Саранск, Мордовское книжное изд-во, 1975.[]
  3. «Первые Огаревские чтения. Материалы научной конференции (Общественные и гуманитарные науки)», Саранск, Изд. Мордовского университета, 1974; «Проблемы творчества Н. П. Огарева. Межвузовский тематический сборник научных трудов», Саранск, Изд. Мордовского университета, 1980. Далее ссылки на это издание даются в тексте.[]
  4. Н. Огарев, Стихотворения и поэмы. Составление, вступительная статья и примечания В. Афанасьева, М., «Советская Россия», 1980. Далее ссылки на это издание даются в тексте.[]
  5. М. В. Нечкина. Встреча двух поколений. Из истории русского революционного движения конца 50-х – начала 60-х гг. XIX в., М., «Наука», 1980.[]
  6. И. А. Желвакова, Е. Л. Рудницкая,»Остаюсь жить для нашей работы…» (Новое в эпистолярном наследстве Огарева и Герцена). – В кн.: «Освободительное движение в России», вып. 7, Изд. Саратовского университета, 1978 с. 84 – 91.[]
  7. Б. Л. Бессонов, К истории «огаревского дела» (по новонайденным материалам). – «Русская литература». 1978, N 3, с. 139 – 144, «К истории «огаревского дела» (Неизвестные письма А. Я. Панаевой)». Публикация и комментарий А. Дементьева. – «Вопросы литературы», 1979, N 11, с. 238 – 246.[]
  8. Юрий Мелентьев, Сеятели. – «Москва», 1981, N 8, с. 186 – 202.[]
  9. » Н. П. Сысоева, Н. П. Огарев и русская критика. – В кн.: «Проблемы русской поэзии, критики, драматургии XIX в.». Республиканский сборник научных трудов, т. 214, Изд. Куйбышевского педагогического института; 1978. с. 76 – 84.[]
  10. Н. П. Сысоева, Н. П. Огарев и русская критика, с. 83.[]
  11. «Вопросы литературы», 1960, N 2 с. 135 – 159.[]
  12. Ш. Я. Дмитрук, Огарев о Пушкине (Из истории русской критики). – «Вопросы русской литературы», вып. 2 (36), Львов. «Вища школа». 1980, с. 88 – 96.[]
  13. Б. В. Нейман, Огарев и Лермонтов. – В кн.: «М. Ю. Лермонтов. Проблемы типологии и историзма», Изд. Рязанского педагогического института, 1980, с. 80 – 97.[]
  14. Там же, с. 87.[]
  15. »Литературная учеба», 1980. N 4, с. 195 – 198. []
  16. Н. И. Воронина, Огарев и музыка, Саранск, Мордовское книжное изд-во, 1981, с. 107.[]
  17. Н. И. Воронина, Огарев и музыка, с. 111.[]
  18. Е. Я. Дмитрук, Н. П. Огарев и Пензенский край, Саратов, Приволжское книжное изд-во, 1981, с. 3.[]
  19. Там же, с. 6, 7.[]
  20. Е. Я. Дмитрук, Н. П. Огарев и Пензенский край, с. 100.[]
  21. Там же, с. 102.[]

Цитировать

Андронова, Л. «…Ничто не погибло» (Литературное наследие Огарева в работах последних лет) / Л. Андронова, Л. Фризман // Вопросы литературы. - 1982 - №11. - C. 256-265
Копировать