№8, 1961/Обзоры и рецензии

Незабудки Михаила Пришвина

М. Пришвин, Незабудки, Вологодское книжное издательство, 1960, 343 стр.

История появления этой книжки необычна.

Есть у М. Пришвина в «Глазах земли» относящаяся к 1949 году запись:

«Завещание.

Верно судить о писателе можно только по семенам его, понять надо, что с семенами делается… Так скажу о себе (уже пятьдесят лет пишу!), что прямого успеха не имею и меньше славен даже, чем средний писатель. Но семена мои всхожие, и цветочки из них вырастают с золотым солнышком в голубых лепестках, те самые, что люди называют незабудками…

Милый друг, если ты переживешь меня, собери из листиков этих букет и книжечку назови «Незабудки».

И вот книжка перед вами. Составила ее частью из публиковавшихся, в большинстве же неопубликованных дневниковых записей В. Д. Пришвина – вдова писателя.

Необычно и содержание книжки. Она не цикл миниатюр, наподобие «Лесной капели», но и не дневник, как «Глаза земли». «Незабудки» отличаются от «Капели» и «Фацелии» отсутствием единства в развитии внутренней темы, от «Глаз земли» – нарушением хронологической последовательности в расположении материала. Скорее это как бы сжатый, свободно составленный «путеводитель» по внутреннему миру художника, приоткрывающий завесу над тем, что заботило и тревожило его «а протяжении целого сорокалетия – с 1914 по 1954 год. А заботило и тревожило Пришвина многое.

В пришвинском дневнике за 1937 год есть характерная запись: «М. В. Фаворская (жена художника) не могла понять» как это можно писать о животных и до… смертушки волноваться судьбой родной страны». Последнего не могли долгое время понять и те из критиков, кто приписывал Пришвину сознательный уход от человека и общественных бурь в природу. Между тем даже многие рассказы Пришвина о природе и животных нельзя по-настоящему осознать, пока не увидишь в них писателя, «до смертушки» взволнованного событиями своего времени.

«Незабудки» в этом отношений – ценнейшее, «из первых рук», свидетельство связи подлинного художника с людьми и миром. Достижения М. Пришвина в последнее десятилетие его жизни (рассказы 40- 50-х годов, очерк «Заполярный мед», сказка-быль «Кладовая солнца», роман-сказка «Осударева дорога», повесть-сказка «Корабельная чаща») остались бы для многих малообъяснимой случайностью, неожиданным крутым «поворотом» в творчестве писателя, не будь этих записей, говорящих о длительном» ни на миг не прекращавшемся процессе духовных исканий художника, о его жадном стремлении сердцем постигнуть ход времени. «Незабудки» – еще одно яркое и убедительное подтверждение той истины, что только народность и связь с современностью ведут художника к творческим победам, что, каковы бы ни были ошибки и заблуждения писателя в прошлом, если он честен, любит людей и родину, он непременно придет к осознанию необходимости тесной связи своего творчества с жизнью народа, к открытому и сознательному служению идеалам, которыми живет и за осуществление которых борется его народ.

Названия тридцати шести главок, на которые разбит текст книги, уже сами по себе очерчивают круг проблем, занимавших Пришвина: «Сила жизнеутверждения», «Искусство как поведение», «Свобода и необходимость», «Труд и творчество», «Реализм», «Наука и искусство», «Чувство современности», «Небывалое», «Личность и общество», «Война и мир», «Мать-родина»… О каждой из этих проблем, как она ставится и разрешается художником, как отразилось ее понимание в созданных им романах, повестях, рассказах, можно и нужно писать особо. Тут, конечно, придется не только соглашаться с писателем, но в чем-то и поспорить с ним. Но одно бесспорно: многие мысли, многие высказывания художника выходят далеко за рамки его собственной «творческой лаборатории».

М. Пришвин прошел за свою долгую жизнь путь, большой не только по времени. Выходцу из купеческой семьи, писателю старого, дореволюционного поколения, отдавшему немалую дань и декадентскому увлечению чисто «технической» стороной творчества, и религиозной мистике, трудно было сразу разорвать «кащееву цепь» прошлого. И сделать это было тем труднее, что Пришвин более всего боялся механического принесения своего личного «хочется» в жертву общественному «надо».

Позднее, уже в 1950 году, он записал: «Социалистический процесс обобществления нам кажется похожим на возвращение человека в улей». И в одной из последующих записей сочувственно воспроизвел слова знакомого пчеловода: «Собственность… теперь уже, можно сказать, исчезла. Еще немного, и мы тоже, как пчелы, будем за взяток: стоять, не собственность будет нашей целью, а «взяток».

Можно, конечно, возразить насчет правомерности сравнения социалистического общества с ульем. В законченной незадолго до смерти повести «Корабельная чаща» писатель нашел более удачную параллель. Его герой Мануйло приходит в колхоз «со своим путиком», другими словами – вносит свой вклад, в общее дело, не поступаясь индивидуальностью, а напротив, используя ее для посильного умножения этого вклада. Но приведенная выше запись характерна как показатель эволюции Пришвина. Он откровенно говорит о причинах своих прежних колебаний: «…в те годы, когда все началось, я не раз содрогался от мысли, что со временем мы будем как пчелы. Наверное, это происходило от страха перед» тем, что заставят для «взятка» бросить свой талант: я смешивал талант свой с собственностью, и оттого был заодно с собственниками, и боялся общественного улья» (курсив мой. – И.М.).

Оберегая собственную свободу, Пришвин не вдруг понял, что достижение личного первенства, если оно не смыкается с борьбой народа, ведет не к возвышению, а к падению личности, что талант, не отданный на служение людям, общему делу, бесплоден. Но когда он сердцем, постиг необходимость соединения «борьбы за первенство… с борьбой за организм (общественность)», он сумел написать «Осудареву дорогу» – произведение мудрое и в основе своей глубоко современное.

Мысли Пришвина о времени, о гуманистическом содержании движения к коммунизму, о месте и роли отдельного человека в этом процессе, нашедшие художественное воплощение в его последних крупных вещах и в изобилии рассыпанные по дневникам, добыты в трудной борьбе писателя с самим собой, в долгом, подчас горьком опыте исканий, неудач, сомнений.

Мысль о человеке, о его счастье составляет краеугольный камень, – основу раздумий писателя. И это, пожалуй, самое ценное, самое интересное в пришвинских записях о природе, искусстве, политике.

Счастье немыслимо вне свободы. Но свобода каждого невозможна без свободы для всех. Значит, надо так определиться в жизни, чтобы труд стал творческой радостью, а жизнь «для себя» обратилась в жизнь «для всех». И Пришвин записывает: – «…человек, понявший необходимость ограничения, становится свободным».

А искусство? Разве оно не призвано служить счастью человека? «…Всякое истинное творчество есть замаскированная встреча близких людей», – замечает писатель. Но как стать близким читателю-другу? Ответ напрашивается сам собой: надо быть современным, «без современности, заключенной в произведении, не может быть влияния на читателя».

Вероятно, то, как объясняет Пришвин современность в искусстве, кое-кому покажется спорным. Он предпочитает говорить не о понимании художником своего времени, а об органически присущем ему чувстве современности, об умении постигать этим чувством «в незримой среде, окружающей каждого, тон времени». Надо ли видеть в такой позиции проповедь интуитивного творчества? Мне думается (и это подтверждается прежде всего работой самого Пришвина), речь идет у него о такой степени творческой зрелости художника» когда понимание закономерностей жизни, практические соображения о том, что в данный момент современно, а что нет, переходят в органическое чувство своего времени. Последнее возможно лишь в том случае, если художник народен по своему существу, если он сам – наш современник. И еще в одном глубоко нрав Пришвин. В произведении настоящего искусства, говорит он, «внутренняя тема всегда современна». Вот, об этом – что нет и не может быть полной тождественности между материалом произведения, его «внешней темой» и современностью его звучания – мы нередко забываем. А между тем, конечно же, не сам по себе современный материал обеспечивает книге право называться современной» а направленность ее «внутренней темы», другими словами ее идейное содержание, не ликом зависящее от умения художника видеть главное и определяющее в жизни. К этим мыслям Пришвин пришел не сразу. Но уже начиная с «Родников Берендея» (1925) он вправе был сказать о себе: «…во мне живет чувство нового времени. Мало того! Я могу надеяться, что это великое чувство жизни, замаскированное охотой, я оставлю в своих книгах».

Действительно, разве не самым современным сейчас является борьба за Человека с большой буквы, разве не укрепляется тот гуманизм, отличительной чертой которого становится бережное внимание к каждому труженику, забота о каждой человеческой судьбе? Это – признак силы нашего строя» признак зримой близости коммунизма. И не об этом ли думал Пришвин, когда писал: «Итак, всё счастье, вся красота и добро на земле зависят от нашего любовного внимания к каждому».

Он понимал, как это сложно, что к этому тоже надо прийти в борьбе. «…Мы, – записывает он в дневнике, – если любим всех, то забываем о каждом, и если вспомним каждого- то забываем всех.

Тема нашего времени – это найти выход из любви к каждому любовью ко всем, и наоборот: как любить всех, чтобы сохранить внимание к каждому?»

Отказавшись от прежних утопических иллюзий, Пришвин пришел к Непреложному выводу: только социализм в его высшей фазе способен дать ответ на поставленный вопрос. «…Не в поэзии, не в искусстве дело, даже не в личности, а все – в народе, в нации, в социализме, в новой грядущей жизни всего человека». И как бы споря с теорией «маленького человека», по сию пору проповедуемой некоторыми литераторами, Пришвин дает четкий афоризм: «Этика социализма в том, чтобы маленькому вдунуть душу большого».

Писатель, которого долгое время называли «бесчеловечным» за пристрастие к темам природы и охоты, не менее других сознавал человеческую сущность настоящего искусства. Еще в 1945 году записал он слова, которые и сегодня могут быть приняты как животрепещущий призыв: «В лес вы идете за дровами, за грибами, за ягодами, или только послушать, о чем шепчутся деревья и птицы поют, или поглядеть, как звери выходят на тропы? Вы отвечаете, что идете в лес для него самого: хотите лес понять, каким о» есть сам по себе. А человек – разве это еще не больше, не таинственней леса? Так идите же к самому человеку, не зачем-нибудь, а к нему самому».

Вероятно» говоря так, Пришвин думал и о тех авторах-скептиках, желчных отрицателях, которых меньше всего беспокоит, какой вред чуткой человеческой душе наносят порой их творения. Во всяком случае, есть у Пришвина такая запись: «Оскепсисе. Отрицатель должен иметь при себе наличие того совершенства, во имя которого он делает отрицание. Не имеющий в наличии такого идеала отрицатель просто ворует, потому что оставляет в душах ничем не заполненную пустоту».

…»Незабудки» трудно прочесть «в один присест»: книга предельно насыщена мыслью. Она нуждается в чтении неторопливом, глубоком, вдумчивом. Но она и увлекает, ибо раздумья художника часто отвечают мыслям самого читателя, задевают за живое, заставляют на многое привычное взглянуть по-новому, поднимают то, что уже пережито нами и что волнует нас сегодня.

В книге, как уже говорилось, немало спорного, иногда просто неверного. Но лучшими сторонами своего творчества писатель уходит с намет в будущее. И то, что мы берем с собой в дорогу, что не забывается и дает добрые всходы в людских: сердцах, – это и есть незабудки: Михаила Пришвина.

Цитировать

Мотяшов, И. Незабудки Михаила Пришвина / И. Мотяшов // Вопросы литературы. - 1961 - №8. - C. 214-217
Копировать