Начала персидской поэзии

«Однажды царь Бехрам Гур¹, которого помнят и исто­рия и легенда, был у ног своей возлюбленной, прекрасной Диль Арам. Он говорил ей о своей любви, она же отвеча­ла ему, рассказывая о своей. Так как оба сердца бились согласно, то и слова звучали согласно и выливались в том же тоне, точно эхо. Таким образом в Персии возникли по­эзия, ритм и рифма.

Легенда прекрасна, но несколько запоздала. В тот миг, когда вздыхал Бехрам, старая Персия приближалась ксво­ему концу: у нее за спиной было 10 веков литературы, и по­эзия не ожидала для своего пробуждения каприза царского сердца. За семь веков до Бехрам Гура и Диль Арам спутни­ки Александра Македонского слышали, как поэты Сузианы² распевали о любви Зариадра и Одатис³, которые увидели друг друга и полюбили во сне,— единственная любовь, в ко­торой нет обмана. Позднее песни языческой Персии не раз приводили в смущение христиан накануне битв, в то время когда последователи Христа и Ормузда⁴ резали друг друга на Армянском плоскогорье. Но вся эта старая поэзия для нас потеряна: до нас дошел лишь обломок, не имеющий мно­го прелестей,— знаменитые «Гаты» Зенд­Авесты, ритмиче­ские проповеди безупречной нравственности, дающие всю поэтическую прелесть катехизиса.

В середине VII века нашей эры три битвы предостави­ли Персию во власть арабов, как некогда во власть Алек­сандра. Национальная литература погибла вместе с неза­висимостью;  язык  Корана  изгнал  пехлевийский  язык литературы, религии, администрации, и персидская Муза стала петь по­арабски. Национальная традиция пробуди­лась очень быстро. К концу первого столетия своего су­ществования арабская империя уже видела начало непо­правимого  упадка.  Сон  из  тысячи  и  одной  ночи  был только сном в летнюю ночь. Сын Харуна ар­-Рашида Ма­мун⁵, последний из великих халифов, чтобы взойти на ос­париваемый трон, был принужден призвать на помощь Персов из Хорасана. Когда он торжественно вступал в Мерв, столицу этой провинции, один мервский поэт, Аб­бас⁶, известный своими арабскими стихами, встретил его персидской одой, составленной в его честь, первым про­явлением национальной поэзии».

Такими словами французский ориенталист Дармсте­тер⁷ начинал свою маленькую книжку под тем же назва­нием, что и моя статья, появившуюся в 1887 году, почти 50 лет тому назад; благодаря своему блестящему стилю эта  книжка  получила  довольно  большую  известность. Однако с тех пор много выяснилось, отчасти благодаря работам нашего академика Залемана⁸, которому первому удалось обнаружить метрические отрывки среди мани­хейских фрагментов текстов на среднеперсидском языке, отчасти благодаря совместным усилиям работавших за последнее десятилетие в этом направлении иранистов на Западе  (шведский  востоковед  Ниберг⁹,  французский — Бенвенист¹⁰, немецкие — Шедер¹¹ и Юнкер¹²) и арабистов Советского  Союза  (историк  академик  Бартольд¹³,  анг­лийская  статья  которого  переведена  на  русский  язык Ю. Н. Марром¹⁴, и пишущий эти строки).

В «Гатах» Авесты, восходящих к периоду более древне­му, чем VII век до нашей эры, пример перевода из которых читатель может найти в четвертой книжке «Востока»¹⁵, дружными усилиями востоковедов XIX века Бюрнуфа¹⁶, Вестфаля¹⁷, Аурель Майра¹⁸ и Гельднера¹⁹ было установле­но наличие пяти различных силлабических метров или строф. Первый из них состоит из 16 или 15 слогов с посто­янной цезурой после седьмого слога; в строфе 5 стихов. Второй одиннадцатисложный, с цезурой после четвертого слога; в строфе 5 стихов. Третий — одиннадцати­ или две­надцатисложный с цезурой перед седьмым с конца слогом; в строфе 4 стиха. Четвертый — четырнадцатисложный с це­зурой после седьмого слога; его строфа состоит из 3 стихов. Пятый распадается на 2 пары стихов в строфе: в первой па­ре 12 слогов с цезурой после седьмого слога; во второй — девятнадцать слогов с двумя цезурами после седьмого и четырнадцатого слогов. «Гаты» в Авесте составляют самую древнюю ее часть. 

От седой древности обратимся к феодальной Персии раннего доисламского средневековья с двумя сменивши­ми друг друга династиями абсолютных монархов: Арса­кидов (256 год до нашей эры — 226 год нашей эры) и Са­санидов (226—651 годы нашей эры). В доисламской Пер­сии абсолютный монарх опирался на сильную родовую аристократию,  влиятельный  класс  жрецов­магов.  На третьем месте стояли в Сасанидском государстве земле­дельцы. Грамотность была почти недоступной для про­стого народа благодаря неудобному пехлевийскому алфа­виту, в котором один знак (графема) имеет два, а подчас и больше звуковых значений (фонем), и еще менее удоб­ной системе семитических идеограмм — при которой в це­лом ряде случаев писали семитическое слово, а выговари­вали соответствующее по значению иранское слово, на­пример, писали «la», а выговаривали «ne», как если бы мы, воспринявшие письменность от греков, писали «ми» (= μη), а выговаривали «не». Немудрено, что при нали­чии  такой  сложной  письменности  европейская  наука только в последние годы смогла различить среди сохра­нившихся текстов настоящие следы метрических произ­ведений.

Уже давно было известно небольшое литературное произведение на пехлевийском языке, дающее картину спора между пальмой и козой о том, кто из них приносит больше  пользы  человеку  (так  называемый  Draχt­Asu­rik²⁰). Странным образом до последнего времени никто не обратил внимания на то, что такие споры между дву­мя собеседниками (называемые в Европе тенцоной, сти­хомифией, на мусульманском Востоке — муназорой) яв­ляются довольно частой формой дидактической поэзии Персии. Французскому ученому Бенвенисту удалось не только установить метрическую форму этого произведе­ния, но также уловить в нем явные следы тонического стихосложения, снабженного иногда рифмой. Интересно то обстоятельство, что стихи оказались двоякого рода — шестисложные и одиннадцатисложные, т. е. во втором случае принцип одного из метров Авесты продолжает жить и в это время, что, с другой стороны, перекидывает мост  и  в мусульманскую  эпоху,  так  как  знаменитая «Книга царей» — «Шахнамэ» Фирдоуси (XI век) — на­писана также одиннадцатисложными стихами. Приведу пример такого стиха из Draχt­Asurik:

Я выше тебя, дерево ассирийское <т. е. пальма>.

Оказывается, что не только силлабически (по числу слогов) стих совпадает со стихом «Шахнамэ», но и мет­рически они совпадают, с той только разницей, что в пех­леви стих основан на тоническом стихосложении, у Фир­доуси же — под влиянием арабской метрики — на метри­ческом. Мы имеем перед собой ясный размер, который предшествовал размеру Фирдоуси, — мутакарибу²¹. Ана­лиз, произведенный Бенвенистом, был довольно трудным, так как позднейшие переписчики, не чувствуя в тексте метра благодаря сложной системе пехлевийского письма, снабдили текст своими вставками, комментируя его. Но, с другой стороны, были два обстоятельства, которые — одно затрудняло работу исследователя, но зато дало ему воз­можность датировать памятник, другое же значительно облегчало его задачу. Первым было то, что памятник на­писан не на обычном языке сасанидской литературы, а на восточном его диалекте, который господствовал в арса­кидское время. Благодаря этому и удалось Бенвенисту от­нести его к эпохе Арсакидов, причем он полагает, что глос­сы были вставлены в текст.

Находка эта представляет собой еще индивидуаль­ный интерес для пишущего эти строки ввиду того, что он работал  над  произведениями  арабского  поэта  начала VIII века Ваддаха из Йемена. Йемен в последнее время перед концом Сасанидской державы был завоеван перса­ми,  причем  эта  попытка  внешней  экспансии  была  на­столько неуверенной, что правительство побоялось по­сылать регулярные войска за море, в далекий Йемен, а отправило туда войско из государственных преступни­ков. Поход оказался удачным. Из этой персидской про­винции, уже после присоединения ее к «теократическо­му» государству Мухаммеда, происходил поэт Ваддах, среди  произведений  которого  мы  находим  следующее стихотворение²²:

Соседи ваши, Рауда, рано встают;
Не стерпит сердце неутешное пут!
Она сказала: «Строг, ревнив наш отец;
И зря ты ищешь в доме нашем приют».
Я возразил: «Его беспечности жду,
И верный меч мой, острый, режущий тут!»
Она в ответ: «Меж нами замка стена».
Я ей: «Взлететь на стену мне — малый труд!»
Она опять: «Меж нами море лежит».
— «Искусный я пловец, — а волны снесут!»
Сказала мне: «Вокруг семь братьев моих!»
Я отвечал: «Я с побежденными крут!»
Она опять: «Меж нами лев распростерт!»
— «Мне имя льва разящего нарекут!»
Сказала: «Помни, есть над нами Аллах!»
Я молвил: «Милосердным Бога зовут!»
Сказала: «Истощил предлоги мои!
Приди же в час, когда все стражи заснут,
И в ночь, когда шпионов нет, упади
На нас, как капельки росы упадут!»

До открытия Бенвениста от моего внимания ускользало, что хотя размер здесь— «сари»²³ и рифмовка арабская (аа­бава и т. д.), но в полустишии— 11 слогов! Еще в 1926 году появилась моя статья²⁴, где я высказывал предположение, что форма тенцоны пришла к Ваддаху от доисламской пер­сидской песни. Благодаря этому получает теперь подтвер­ждение и второе мое предположение о том, что и вся любов­ная  лирика,  связанная  с  Йеменом,  перенята  арабами вначале ислама от персидской любовной песни. Искусство пения как раз в это время, по арабским источникам, пере­шло к арабам от персов; один из арабских первых певцов приспособил персидскую мелодию к арабским стихам, ус­лыхав  ее  от  персидских  рабочих  при  постройке  мечети в Мекке в первом веке мусульманской эры²⁵; по другому же известию, пение пришло в Хиджаз из Персии и Йемена: из Персии его привез один из арабских врачей, учившийся вмедицинской школе в персидском городе Джундишапу­ре²⁶; а в Йемен оно могло проникнуть вместе с упомянуты­ми персидскими завоевателями.

Перейдем ко второму отрывку, метрический характер которого удалось установить Бенвенисту. Это небольшая эпическая вещь, «Памятка о Зарэре» (Авияткар­и­Зарэ­ран)##Авияткар­и­ Зарэран (Ayadgar i Zareran, «Предание о Зарере»)— еще один памятник светской доисламской персидской литературы, со­хранившийся до наших дней; по определению В.Никитиной, «первая из известных самостоятельных обработок одного из циклов народного ге­роического эпоса в письменной литературе» [Никитина: 171—172]. Из всех сохранившихся произведений на среднеперсидском языке считает­ся наиболее древним [Оранский: 169]. Подробная история открытия Бенвениста, а также содержание с фрагментами прозаического перевода этого памятника см.: [Бертельс: 74—79].

1. Бехрам V Гур (421—439) — царь из династии Сасанидов; соглас­но литературной традиции, он был первым, кто сложил стихи на пер­сидском языке. [↩]
2. Сузиана, или Хузистан— историческая область на территории современного Ирана.[↩]
3. Зариадр и Одатис— персонажи иранского мифа о влюбленных. Зариадр (др.­греч.), Зариварай (авест.) или Зарер (среднеперс.) — сказочный  богатырь,  брат  мидийского  царя  Гистаспа  (Гуштаспа, Виштаспа). Одатис — единственная дочь скифского царя Омарта, ко­торый не хотел отдавать ее в жены чужеземцу Зариадру. Влюблен­ным удалось обмануть отца девушки и укрыться в безопасном месте [Бартольд. Кистории…]. [↩]
4. Ормузд— Ахура Мазда (др.­перс.), Ормазд (пехл.) — бог добра в зороастрийской мифологии, противник Ахримана, бога зла.[↩]
5. Аль­ Ма’мун — аббасидский халиф, сын Харуна ар­Рашида и персидской рабыни; правил с 813 по 833 годы. [↩]
6. Мервский поэт Аббас— Абу­ль ­Аббас Мервези (ум. 815), пер­сидский поэт из Хорасана. [↩]
7. Джеймс Дармстетер (James Darmesteter, 1849—1894) — фран­цузский востоковед­филолог. Эберман цитирует его книгу «Les orig­ines de la poеsie persane» (Paris,1887), изданную в 1925 году в России [Дармстетер]. [↩]
8. Карл Германович Залеман (1849—1916) — отечественный фило­лог­иранист, академик Петербургской Академии наук (1895), с 1890­го директор Азиатского музея. Окончил факультет восточных языков Санкт­Петербургского университета по арабско­персидско­турецко­му и санскритско­персидскому разрядам.[↩]
9. Хенрик Самюэль Ниберг (Henrik Samuel Nyberg, 1889—1974) — шведский иранист и семитолог.[↩]
10. Эмиль Бенвенист (Еmile Benveniste, 1902—1976) — выдающий­ся французский лингвист XX века, первым обнаруживший наличие стихов в доисламских персидских памятниках «Draxt i Asurig» и «Ayadgar i Zareran». Поздние переписчики, не зная, что перед ними стихи, скопировали тексты как прозаические. Отбрасывая лишние в контексте слова, ученому удалось выявить «текст, отчетливо членя­щийся на отдельные строчки, всегда состоящие ровно из шести сло­гов» [Бертельс: 74]. [↩]
11. Ганс Генрих Шедер (Hans Heinrich Schaeder, 1896—1957) — не­мецкий иранист и исламовед.[↩]
12. Генрих Юнкер (Heinrich F. J. Junker, 1889—1970) — немецкий лингвист, иранист.[↩]
13. Василий Владимирович Бартольд (1869—1930) — выдающийся российский востоковед, исламовед­историк, академик Санкт­-Петер­бургской Академии наук (1913), основатель исторической школы отечественного востоковедения.[↩]
14. Юрий (Георгий) Николаевич Марр (1893—1935) — сын академи­ка Николая Яковлевича Марра (1864—1934), выпускник восточного факультета Петербургского университета (арабско­персидско­турец­ко­татарский разряд), профессор. Здесь имеется в виду статья «К во­просу о ранней персидской поэзии» (1923), русский перевод которой осуществил Ю. Марр и опубликовал в 1933­м. В этой работе Бартольд впервые обратил внимание ученых на персидские стихотворные фраг­менты, сохранившиеся в трудах арабских авторов IX—X веков. Перво­начально была напечатана в журнале «Bulletin of the School of Oriental Studies, University of London» (1923. Vol. II. P. 836—838). Эберман пользовался русским переводом [Марр]. В собрании сочинений Бар­тольда содержится новый перевод этой работы [Бартольд. Квопросу…].[↩]
15. См.: [Отрывки…].[↩]
16. Эжен Бюрнуф (Eugfne Burnouf, 1801—1852) — крупный фран­цузский востоковед, иранист и санскритолог, разработавший науч­ную методику филологического анализа текста Авесты.[↩]
17. Рудольф Вестфаль  (Rudolf  Georg  Hermann  Westphal,  1826— 1895) — немецкий лингвист, иранист и санскритолог, исследователь Авесты. [↩]
18. Аурель Майр (Aurеl Mayr, 1846—1915) — венгерский индолог, первый профессор отделения индо­европейских исследований Буда­пештского университета. Преподавал с момента основания отделе­ния в 1873 году до 1915 года.[↩]
19. Карл Фридрих Гельднер (Karl Friedrich Geldner, 1852—1929) — немецкий иранист и санскритолог. Исследовал текст Авесты и Вед.[↩]
20. Draχt­Asurik («Draxt i Asurig», «Ассирийское дерево», или «Ва­вилонское дерево») — одно из немногих произведений светской до­исламской персидской литературы, сохранившихся до наших дней. И. Оранский отмечал: «Поэма <…> была сложена первоначально на парфянском языке и лишь впоследствии, при записи ее уже в саса­нидскую эпоху, подверглась языковой переработке («персизации») персоязычными редакторами, стремившимися приблизить ее язык к среднеперсидскому» [Оранский: 170]. О форме этого произведения В. Никитина писала: «Форма стихотворного состязания двух услов­ных противников («Ассирийское дерево» написано силлабическим стихом длиной от 10 до 15 слогов, с элементами рифмы), напоминаю­щая собой европейскую тенцону, была в средние века усвоена при­дворной литературой <…> утеряв, или почти утеряв свое народное звучание» [Никитина: 169]. Об этом памятнике см. все очерки исто­рии персидско­таджикской литературы, а также недавнее исследова­ние А. Баяндура. Научный перевод этого памятника на русский язык с комментариями см.: [Пехлевийская… 157—160]. [↩]
21. Мутакариб — один из 16 стихотворных размеров арабской клас­сической поэзии. Среди востоковедов существуют разногласия по поводу происхождения этого размера. Одни считают его иранским, другие убеждены в том, что этот стихотворный метр был заимствован арабами от персов, подвергся изменениям и, соответственно, уже не может считаться чисто иранским [Болдырев: 255]. [↩]
22. Ваддахаль ­Йемен (ум. 711) — арабский поэт; существуют разные версии его происхождения, но в любом случае прямая связь Ваддаха с персидской культурой не подлежит сомнению [Аль­Исфахани VI: 33]. Вопрос о подлинности стихов поэта, поднятый египетским ученым Таха  Хусейном  (1889—1973),  в  настоящее  время  решен  Р. Суисси [Souissi] и В. Фотиевой [Фотиева]. Тенцона Ваддаха аль­Йемен была опубликована в иной авторской редакции в журнале «Восток» [Эбер­ман 1994: 106—107].[↩]
23. Сари — один из стихотворных размеров арабской классиче­ской поэзии. [↩]
24. [Эберман 1926: 126]. [↩]
25. [Эберман 1926: 117], [Рипка: 72].[↩]
26. Pечь идет об аль ­Харисеибн Келеде (ум. 634) — единственном арабе, который учился в Джундишапурской Академии ([Эберман 1925: 61—63], [Эберман 1926: 117]). [↩]