На историческую почву

В разделе «Предсъездовская трибуна» все статьи публикуются в дискуссионном порядке.

В последние годы немало спорили о том, где кончается история и начинается современность, с какого момента числить «нынешний» этап литературного развития. Мне кажется, что сейчас, накануне Четвертого Всесоюзного съезда советских писателей, следует обратиться к такой не менее важной проблеме, как вопрос об историзме литературы.

Проблема эта чрезвычайно многогранна, и охватить ее целиком в рамках статьи, конечно, невозможно. В данном случае хочется остановиться лишь на некоторых ее аспектах, связанных с нынешним состоянием советской литературы и ее ближайшими перспективами.

1

Когда Горький в 20 – 30-е годы взялся за громадный роман, посвященный событиям конца XIX – начала XX века, многие недоумевали: что такое? Не уходит ли писатель от современности?

Прошло время, вышла четырехтомная «Жизнь Клима Самгина», которую Горькому – увы! – так и не удалось закончить, и даже былые скептики поняли, что писатель нарисовал грандиозную картину, которую не мог бы создать никто другой. Перед читателем предстала сама история в своем движении, в основных своих событиях и поворотах, в ее влиянии на человеческие судьбы. И в то же время это была сама современность, если понимать под этим словом не только «злобу дня», но и проблемы века.

В те же годы М. Шолохов писал «Тихий Дон». И опять предметом внимания художника были крупнейшие вопросы времени, связанные с событиями первой мировой и гражданской войн. В романе Шолохова был иной временной и пространственный охват действительности, но по пластичности и точности воссоздания атмосферы жизни, по глубине проникновения в главные конфликты изображаемого периода эти две книги, несомненно, стоят рядом. До сих пор они остаются вершинами советской литературы, являя собой образец подлинного последовательного историзма.

Современность не существует вне связи с недавним прошлым, вне того или иного понимания закономерностей развития истории. Для того чтобы глубже осознать настоящее, необходимо проследить, как рождалось это настоящее, какие тенденции общественного развития способствовали его появлению на свет и утверждению, какие силы мешали ему, боролись с ним.

Вместе с тем нельзя игнорировать и тот факт, что современность всегда накладывает свой отпечаток на историю, а точнее, на освещение истории, определенных ее отрезков и конкретных событий. Подлинный облик настоящего зачастую вырисовывается рельефнее, если посмотреть, на какое прошлое оно опирается, что отвергает, с чем борется.

В 20-х – начале 30-х годов и литература и кинематограф были увлечены осмыслением и поэтическим изображением таких событий недавней истории, как революция и гражданская война. В литературе появились не только «Жизнь Клима Самгина» Горького и «Тихий Дон» Шолохова, но и «Владимир Ильич Ленин» и «Хорошо!» Маяковского, «Чапаев» Фурманова, «Железный поток» Серафимовича, «Города и годы» Федина, «Разгром» Фадеева; в кинематографе «Броненосец «Потемкин» и «Октябрь» Эйзенштейна, «Мать» и «Конец Санкт-Петербурга» Пудовкина, «Арсенал» и «Щорс» Довженко, «Чапаев» Васильевых, трилогия о Максиме Козинцева и Трауберга.

Во всех этих и многих других произведениях недавнее прошлое изображалось во всей его истине и полноте, без умолчаний и подчисток. Важнейшим завоеванием молодого советского искусства стал глубокий последовательный историзм.

В последующие десятилетия слишком много внимания было обращено уже на другие эпохи, на иных деятелей прошлого. Исторических фильмов, исторических романов было немало; подлинного же историзма в них зачастую не было. Надо ли объяснять почему?

Историзма зачастую явно не хватало и в книгах о современности, о настоящем. В чем это выражалось? И в том, что некоторые стороны действительности вообще обходились молчанием; и в том, что при изображении окружающей жизни факты нередко «вынимались» из цепи причинно-следственных связей, преподносились изолированно от других фактов, более существенных; и в том, что характеры людей рисовались вне всех тех обстоятельств, под влиянием которых проходило их формирование.

Конечно, было бы неправильно впадать в крайность и заявлять, будто все наше искусство с конца 30-х до середины 50-х годов не исторично. Это не так. И в те годы создано немало книг, пьес и кинокартин, авторы которых остались верны принципам историзма. Однако принципы эти не соблюдались до конца последовательно (особенно когда речь шла о современности).

Возьмем, например, такое значительное произведение, как «Русский лес» Л. Леонова. Грацианский и Вихров – характеры, сформированные временем и выражающие противоборствующие его тенденции. В этом смысле роман Леонова, не в пример многим другим книгам тех лет, в своей основе, безусловно, историчен. Но все же автор довольно-таки прямолинейно объясняет «истоки»»грацианщины» как явления связью профессора с царской охранкой.

А произведения о деревне конца 40-х – начала 50-х годов? В очень многих из них рисовались идиллические картины. Если же изображались колхозы бедные, то в них жизнь изменялась как по волшебству, стоило туда прийти «хорошему» председателю. «Отдельные недостатки» и отрицательные явления объяснялись главным образом «несознательностью» колхозников. Что книги того времени были недостаточно историчны, стало предельно ясно после памятного всем сентябрьского Пленума ЦК КПСС, состоявшегося в 1953 году.

Ценность очерков В. Овечкина, сыгравших важную роль в становлении нового этапа нашей литературы, состояла прежде всего в том, что в них содержался серьезный, конкретно-исторический анализ деревенской жизни 50-х годов. Писатель не ограничился констатацией того факта, что Борзов – «плохой»; он задумался над тем, почему, в силу каких причин он стал таким. Анализ человеческого характера сопровождался анализом условий, его породивших. Тем самым важнейшие проблемы нашего общественного развития рассматривались на почве реальной действительности, а не в некоем искусственно созданном вакууме.

Художественный анализ жизни, содержащийся в очерках В. Овечкина, еще не был – да и не мог быть – до конца последовательным. Однако принципы конкретно-исторического исследования действительности находили все большее и большее признание среди литераторов, пишущих о деревне (впрочем, не только о деревне).

XX и XXII съезды КПСС внесли существенные коррективы в оценку минувшего периода нашей истории. Были сказаны слова правды о том, что долгие годы обходилось молчанием или искажалось. Все это заставило писателей вновь обратиться к минувшему периоду жизни, привело к дальнейшему расширению и углублению историзма. Одна за другой стали выходить книги о 20-х, 30-х, 40-х годах, и среди них такие, как «Испытательный срок» и «Жестокость» П. Нилина, «Сентиментальный роман» В. Пановой, «На Иртыше» С, Залыгина, «Иначе жить не стоит» В. Кетлинской, «Живые и мертвые» и «Солдатами не рождаются» К. Симонова, «Дом и корабль» А. Крона, «Июль 41 года» Г.