Н. Н. Страхов – литературный критик

Он вошел в историю русской общественной мысли с устойчивой и – добавим – вполне заслуженной репутацией консерватора, противника революционно-демократической идеологии, воинствующего идеалиста в философии, литературной критике и естествознании. Но сказать только это, чем, как правило, и ограничиваются всякого рода энциклопедические справочники, – значит сказать о нем далеко не все.

Сегодня это имя мало что говорит даже иному литературоведу. И не удивительно. Его труды давно не переиздавались. За последние полвека о нем почти ничего не было написано, кроме беглых попутных замечаний в книгах о русской литературе и критике. Единственная довоенная работа о нем – заметки А. Долинина, предварявшие публикацию писем Страхова к Достоевскому (сб. «Шестидесятые годы», Изд. АН СССР, М. – Л. 1940). Эта статья перепечатана в книге А. Долинина «Последние романы Достоевского» («Советский писатель», М. – Л. 1963).

Интерес к литературному наследию Николая Николаевича Страхова (1828 – 1896) и к его личности оживился сравнительно недавно. В 1965 году Б. Егоров опубликовал в «Ученых записках Тартуского университета» (вып. 167) переписку Ап. Григорьева со Страховым и снабдил публикацию вступительной статьей. Год спустя в том же издании появилась библиография печатных трудов Страхова.

Несколько страниц, раскрывающих характер этого человека и направление его деятельности, мы находим в работе Б. Бурсова «Личность Достоевского». Еще раньше – в 1969 году – тот же исследователь опубликовал в «Записках Ленинградского педагогического института им. А. И. Герцена» (т. 320) статью «У свежей могилы Достоевского (Переписка Л. Н. Толстого с Н. Н. Страховым)».

Двадцать с лишним лет назад появились наши работы о журналах братьев М. М. и Ф. М. Достоевских «Время» и «Эпоха», активным, чтобы не сказать ведущим, сотрудником которых в 1861 – 1865 годах был Страхов. Но его философские, общественно-политические и литературно-эстетические воззрения мы тогда рассматривали на сравнительно узком плацдарме, преимущественно в связи с полемикой почвенников и лагеря «Современника» по вопросам о путях развития пореформенной России¹.

Достаточно напомнить о длительных контактах Страхова с Достоевским и Толстым, чтобы понять, насколько оправданно и перспективно изучение литературно-теоретических взглядов, эстетической платформы, историко-литературной концепции этого критика и публициста.

«Да половина моих взглядов – ваши взгляды!» ² – говорил Достоевский Страхову в начале 60-х годов. Взаимоотношения между ними складывались сложно и претерпели заметную эволюцию. Но игнорировать это признание не следует, оно не было случайным.

Четверть века длился интенсивный обмен мнениями по самым животрепещущим вопросам между Толстым и Страховым. Только часть писем вошла во внушительный по объему том их переписки, изданный еще до первой мировой войны. Б. Модзалевский в предисловии к этому изданию подчеркивает, что Толстой был со Страховым в давних дружеских отношениях, располагавших к полной откровенности. Сам писатель в феврале 1906 года, спустя десять лет после кончины Страхова, сообщал П. Сергеенко: «У меня было два… лица, к которым я много написал писем и, сколько я вспоминаю, интересных для тех, кому может быть интересна моя личность. Это Страхов и кн. Серг. Сем. Урусов» ³.

Заодно отметим, что в свою очередь среди работ Страхова-критика едва ли не наиболее значительными явились его статьи о творчестве Толстого. Именно в цикле работ о «Войне и мире», об «Анне Карениной» были сформулированы важнейшие принципы утверждавшегося Страховым понимания русского историко-литературного процесса. Свою «критическую поэму в четырех песнях» (так автор назвал «разбор» эпопеи Толстого) он имел основание считать «лучшим своим делом». «Лучшую критику я написал об Вас» ⁴, – читаем мы в одном из писем Страхова к Толстому.

Благорасположение Толстого к Страхову, постоянный интерес к нему Достоевского должны самым серьезным образом приниматься в расчет исследователями русской литературы. Разумеется, не следует идеализировать их отношения к Страхову, преувеличивать значение этой близости. Достоевский, как известно, временами вступал с ним в ожесточенные споры. Лицемером предстает Страхов в своих высказываниях, опубликованных после смерти писателя.

Значение ценного документа сохраняют написанные им «Воспоминания о Федоре Михайловиче Достоевском», опубликованные в 1883 году. В них воссоздана биография писателя за двадцать с лишним лет – после возвращения из ссылки. Однако А. Г. Достоевская в своих «Воспоминаниях», переизданных в прошлом году, убедительно изобличает Страхова во лжи, особенно там, где автор рисует нравственный облик великого романиста. О глубоком, до поры скрываемом расхождении во взглядах, о граничивших с ненавистью чувствах, которые он питал к Достоевскому, свидетельствуют, в частности, его письма к Толстому. Они относятся к самому началу 80-х годов и корректируют многие положения, содержащиеся в апологетических страховских воспоминаниях о Достоевском. К этим отзывам впоследствии нередко и охотно обращались те, кто стремился «изобличить» писателя.

Надо ли говорить о том, что Толстой и Страхов, Достоевский и Страхов – фигуры разномасштабные. Вместе с тем, если мы хотим нарисовать исторически объективную картину борьбы разных тенденций в области эстетики, литературной теории и критики на одной из самых острых стадий их развития в России, нами должно быть тщательно изучено и наследие такого своеобразного деятеля русской культуры второй половины прошлого века, каким был Страхов.

Сохранилось немало свидетельств современников Страхова, изобличающих его в двуличии. В характере и поведении этого литератора даже усматривалось нечто «чичиковское». Антипатию к нему вызывали черты и качества, выработанные, по словам биографа Страхова Б. Никольского⁵, монастырской жизнью и семинарским развитием. О них стоит говорить, так как скрытность, осторожность, двуликость, подчас мстительность сказывались и в его литературно-публицистической деятельности. Но вряд ли был прав цитируемый Б. Никольским анонимный «тонкий и глубокий знаток русской словесности», когда утверждал, что нет на свете писателя, который бы так старался и так умел скрыть от читателя свою мысль, как Страхов. С этой характеристикой безоговорочно соглашается и современный исследователь, автор обстоятельной монографии о журнале «Время» В. Нечаева⁶.

Действительно, почти каждое выступление Страхова как теоретика и литературного критика отличается противоречивостью и двойственностью. Был он публицистом язвительным, но вместе с тем и уклончивым. Однако при всем этом достаточно отчетливо прослеживается настойчивое стремление Страхова утвердить свое понимание основных вопросов философии, общественного и литературного развития. И хотя личные пристрастия, симпатии и антипатии, субъективные качества наложили печать на все его сочинения, позиция Страхова как идеолога «почвы», разумеется, несводима к его малопривлекательной личности.

Его биография (в отличие от жизни импульсивного, страстно увлекавшегося, «бесшабашного» Аполлона Григорьева – духовного учителя Страхова) не богата внешними драматическими событиями. Сын священника, он учился в Костромской семинарии, затем на физико-математическом факультете Петербургского университета, кончил Главный педагогический институт. Несколько лет преподавал математику и естественные науки в Одессе и Петербурге. В 1857 году защитил диссертацию на степень магистра зоологии. До знакомства с Достоевским и сближения с Григорьевым печатался в «Журнале Министерства народного просвещения», где вел отдел «Новости естественных наук». В 1861 – 1865 годах Страхов был одним из главных сотрудников «Времени» и «Эпохи» братьев Достоевских, в последующие годы редактировал «Отечественные записки» Краевского, возглавлял журнал «Заря», служил в Публичной библиотеке и в Ученом комитете при Министерстве народного просвещения.

Страхов был широко образованным и несомненно даровитым человеком, свободно ориентировался в классической философии и психологии, математике и физиологии. Назовем хотя бы такие его книги, как «О методе естественных наук и значении их в общем образовании», «Мир как целое», «Об основных понятиях психологии и физиологии». Разнообразны по содержанию его исторические очерки, полемические «письма» и «заметки», собственно литературно-критические статьи. Богато эпистолярное наследие. В последней трети прошлого века неоднократно переиздавались сборники работ Страхова: «Из истории литературного нигилизма», книга по философии культуры – «Борьба с Западом в вашей литературе» и др. Он много переводил, главным образом философскую, историческую, естественноисторическую литературу – Куно Фишера, Ренана, Тэна, Брема.

Страхов разделял гегелевское толкование философии как истории разума, придерживался антропоцентрической идеи о человеке как центре мироздания. К концу жизни он склонялся к иррационализму шопенгауэровского толка. Как бы итоговой работой Страхова, позволяющей судить о характере и направлении движения его мысли, является книга «О задачах истории философии. Философские очерки» (1888).

Для понимания эстетического кредо Страхова и всей его литературно-критической деятельности важны идеи, высказанные им достаточно определенно уже в ранних публикациях – в статье «Значение гегелевской философии в настоящее время» и в «Письмах о жизни» («Светоч», 1860, кн. 1, 3, 5, 8). Здесь автор утверждает свою приверженность к немецкой идеалистической философии, отрицает теорию среды в вопросах нравственных. Полемизируя с книгой П. Лаврова «Очерки вопросов практической философии», Страхов без обиняков заявлял, что истинным двигателем истинно человеческой деятельности всегда были и будут идеи, что на поведение человека среда не должна оказывать, да, по сути, и не оказывает никакого влияния: существенным, необходимым образом воля подчинена только одному – идее своей свободы, идее неподчинения самобытного и сознательного самосознания. Эта мысль Страхова, как в свое время доказывал А. Долинин, прозвучала спустя несколько лет в «Записках из подполья» Достоевского. Исследователь привлек большой материал, свидетельствующий о том, что натурфилософская концепция Страхова оказала определенное воздействие на формирование мировоззрения Достоевского в послесибирский период.

Но проблема «Достоевский и Страхов» в целом, на наш взгляд, более сложна, чем это ранее представлялось исследователям. Тот же А. Долинин в другом месте писал: «Достоевский со взглядами Страхова, как философа и критика, весьма считался; ему он и обязан во многом той системой общественно-политических своих воззрений, которые разумеют обыкновенно под «почвенничеством»… Однако, несмотря на всю их идейную близость, на некоторого рода даже «учительство» Страхова в вопросах философского характера, они органически были чужды друг другу; в 60-х годах, в период наибольшей дружбы между ними, это почти не ощущалось» ⁷.

Однако, справедливо говоря об органической их чуждости друг другу, А. Долинин на деле больше занят установлением точек соприкосновения между Достоевским и Страховым. Особенно заметен этот крен в самой значительной его работе, в упоминавшейся статье, опубликованной в сборнике «Шестидесятые годы». Рассматривая «Записки из подполья» как своеобразный пролог ко всей литературной деятельности писателя «второго периода, когда борьба с революцией стала одной из главных его тем», А. Долинин заявлял: «Дальше будет показано подробно, как в «Записках из подполья», написанных против романа Чернышевского «Что делать?», «взгляды Достоевского» – действительно «наполовину взгляды», высказанные раньше Страховым» ⁸. Излагая мысли критика из статьи «Пример апатии» о «неискоренимом идеализме», управляющем миром, о том, что исцелить и спасти мир нельзя ни хлебом, ни порохом и ничем другим, кроме благой вести, А. Долинин резюмирует: «Все эти мысли, если взять их изолированно, конечно, в высшей степени не оригинальны; любой «батюшка» произносил подобные речи с церковного амвона не один раз. Но они связаны с целостной философской системой, соответствующей определенному историческому моменту в общественных отношениях. И вот Достоевский откликается им чуть ли не во всех своих произведениях второго периода: начиная с «Записок из подполья» и кончая «Карамазовыми». В «Дневнике писателя», в особенности в «Поучении старца Зосимы», он повторяет их почти дословно» ⁹.

Это написано более тридцати лет тому назад и отражает тогдашний уровень понимания мировоззрения и творчества Достоевского. Сегодня нетрудно оспорить многие положения А. Долинина. Достоевский весь в сомнениях, мучительных поисках решений. Великий художник-гуманист в тех же «Записках из подполья» ведет внутреннюю полемику и со страховской «рецептурой» переустройства мира на «идеалистических» началах. Страхову, напротив, все ясно, трудных проблем для него, в сущности, не существует, ему как бы заранее известны все возможные решения.

Следовательно, «единомыслие» между ними было скорее внешним. Колоссально рознится не только размах мысли, способ ее выражения и эмоциональная окраска, но в первую очередь, так сказать, самое содержание мысли.

Об источнике своих эстетических симпатий и верований, по существу неизменных на протяжении без малого сорока лет служения на поприще литературы, сам Страхов в упомянутых воспоминаниях о Достоевском писал: «Что касается до взглядов на искусство, на задачи художников, то тогда, в начале моего знакомства с Литературным миром, меня не могло не удивлять господство узкой теории, требовавшей служения современной минуте. Сам я держался обыкновенной немецкой теории свободы художника, той теории, которая сложилась в немецкой философии, проникла к вам еще при жизни Пушкина и которой много обязана наша литература» ¹⁰.

Что касается его социально-политической позиции, то она была довольно точно определена в характеристике, данной Страхову в связи с его избранием (кстати, одновременно с Л. Толстым) почетным членом Московского Психологического общества: «Как политический мыслитель, Н. Н. Страхов всегда писал в духе и в защиту славянофильства» ¹¹. Того же мнения придерживаются и современные исследователи. Так, констатируя, что «публицистическому и литературному творчеству Страхова присущи поиски новой историософской концепции почвенничества, по своим выводам близкой к славянофильству», один из авторов «Философской энциклопедии», И. Балакина, справедливо отмечает: «Славянофильские идеи уживались в мировоззрении Страхова с поклонением перед наукой, просвещением Запада» ¹².

В принципе соглашаясь с этими утверждениями, мы считаем, однако, необходимым сказать, что отличия близких по духу учений – славянофильства и почвенничества – таковы, что не дают права их отождествлять.

Предлагаемый очерк не претендует на полноту: попытаемся хотя бы в общем виде определить характер деятельности Страхова как историка литературы и литературного критика.

1

По мнению некоторых исследователей, Страхов отличался сдержанностью, уравновешенностью, философской отрешенностью от забот дня и беспристрастием. Таким олимпийцем он рисуется, например, на страницах вышедшей в конце прошлого века отдельным изданием статьи А. Рождествина «Художественная критика» – одной из немногих дореволюционных работ о Страхове. Да и сам критик любил говорить о себе как об одном из «трезвых между угорелыми». В предисловии ко второму изданию своих статей о Тургеневе и Толстом Страхов утверждал, что в 60-е годы не принимал никакого прямого участия в тогдашнем кипучем движении. «Своим здравым, глубоким умом он ясно видел, как мало крепких корней имели все понятия, весь обиход мыслей тогдашней интеллигенции» ¹³, – комментирует А. Рождествин.

В действительности Н. Косица (под этим псевдонимом Страхов чаще всего выступал во «Времени» и «Эпохе» как полемист) был истым шестидесятником, то есть «человеком партии»: сошлемся на примеры, приведенные нами в упомянутых выше работах о литературной полемике 60-х годов. С революционно-демократической публицистикой и критикой, с Чернышевским и его соратниками он спорил горячо, безоглядно. При этом приверженцу трансцендентальной немецкой философии случалось прибегать в ходе журнальных баталий к отнюдь не академическому лексикону и приемам доказательств…

В упомянутой выше статье, напечатанной в год смерти Страхова в журнале Московского Психологического общества, говорилось, что он «никогда не боялся идти против господствующих в науке и литературе течений, восставать против увлечений минуты и выступать в защиту тех крупных философских и литературных явлений, которые в данную минуту подвергались гонению и осмеянию» ¹⁴.

Нам еще предстоит разобраться в том, о каких конкретно «философских и литературных явлениях» шла речь. Напомним, что даже апологеты Страхова вынуждены говорить об его тенденциозности. Тот же А. Рождествин, например, признает, что приговоры критика «о произведениях передовых писателей» были нередко односторонними, а посему несправедливыми, и что это, естественно, побудило прогрессивную печать Отнести Страхова к разряду ретроградов, «а его идеи сделались чуть ли не синонимом обскурантизма» ¹⁵.

Тем не менее дореволюционные исследователи русской литературы, причисляя Страхова – вслед за его учителем Ап. Григорьевым – к так называемой «художественной критике», в первую очередь отмечали его умение в иных случаях «заглянуть в сердцевину» самых разнообразных произведений непохожих писателей. Назывались страховские работы о Пушкине и Фете, Полонском и Майкове, Тургеневе и Льве Толстом.

1. О характере «дружбы-вражды» Достоевского со Страховым, причинах возникавших между ними глубоких разногласий много нового сказано в 83-м томе «Литературного наследства» – «Неизданный Достоевский» («Наука», М. 1971, стр. 16 – 23 и др.).[↩]
2. »Биографии, письма и заметки из записной книжки Ф. М. Достоевского», СПб. 1883, стр. 238 (первая пагинация). [↩]
3. »Переписка Л. Н. Толстого с Н. Н. Страховым», СПб. 1914, стр. 3 – 4. [↩]
4. Там же, стр. 20.[↩]
5. См.: Б. Никольский, Николай Николаевич Страхов. Критико-биографический очерк, «Исторический вестник», 1896, N 4, стр. 215 – 268.[↩]
6. См.: В. С. Нечаева, Журнал М. М. и Ф. М. Достоевских «Время». 1861 – 1863, «Наука», М. 1972, стр. 53 – 54.[↩]
7. Ф. М. Достоевский, Письма, т. 1, ГИЗ, М. – Л. 1928, стр. 556.[↩]
8. «Шестидесятые годы», стр. 244.[↩]
9. »Шестидесятые годы», стр. 247 – 248. [↩]
10. »Биография, письма и заметки из записной книжки Ф. М. Достоевского», стр. 184 (первая пагинация). [↩]
11. «Вопросы философии и психологию, 1896, март – апрель, стр. 300.[↩]
12. »Философская энциклопедия», т. 5, М. 1970, стр. 139. [↩]
13. А. С. Рождествин, Художественная критика. Отдельный оттиск из «Филологических записок», Воронеж, 1897, стр. 13.[↩]
14. «Вопросы философии и психологии», 1896, март – апрель, стр. 299 – 300.[↩]
15. А. С. Рождествин, Художественная критика, стр. 4.[↩]