Мятежный дух свободы (150-летию со дня рождения Н. Бараташвили)
В 1938 году многотысячная толпа стояла на обочине дороги, по которой несли прах поэта. Бараташвили во второй раз был поднят к небу после смерти – прах его покоился во дворе крепостной церкви в Гяндже под одинокой чинарой, потом, в 1893 году, был перевезен в Тбилиси и предан земле в Дидубе, национальном кладбище грузин. И вот снова – черные женщины в благоговейной тишине подымают к небу детей. Прах поэта переносят на Мтацминду, Святую гору, обитель национальных гениев Грузии…
Все выше и выше к небу, синий цвет которого грезился Бараташвили как «легкий переход в неизвестность от забот», подымался поэт уже после физической смерти. Ближе к вечности. Дальше от «житейской пошлости», «западни»»земных страстей», «мирских пороков», слабости «нечаянных умолчаний», «злобного духа» рассудка, сулившего «рай», который оказался «выдумкой… пустой», коварства красоты, «жестокой» и «бессердечной», «непоправимого» одиночества души…
И вот он на Мтацминде. Под ним – море огней Тбилиси, Млечный Путь набережной, темная лента Куры, в которой зябко дрожат отсветы…
Как писал он в «Сумерках на Мтацминде»:
Молчат окрестности. Спокойно спит предместье.
В предшествии звезды луна вдали взошла.
Как инокини лик, как символ благочестья,
Как жаркая свеча, луна в воде светла1.
Но как бы высоко над грешной землей ни вознесла судьба автора «Мерани», его творческое наследие, несмотря на титаническое усилие поэта оторваться от уз земной зависимости, вписаться «в подданство» звездного неба, и через полтора века сохраняет живую связь свою с земными поводами и обстоятельствами. И отраженно, из прошлого, обгоняя нас, несется неостановимый гул бешеной скачки коня-судьбы.
Стрелой несется конь мечты моей.
Вдогонку ворон каркает угрюмо.
Вперед, мой конь! Мою печаль и думу
Дыханьем ветра встречного обвей!
Бараташвили написал около сорока стихотворений и две поэмы. Одна из них, «Иверийцы», бесследно утеряна. Судя о поэзии Бараташвили, мы не можем забыть и того факта, что перед нами в большинстве своем юношеские стихи. Они написаны семнадцати- двадцатисемилетним человеком.
Однако удивительна в них глубина и серьезность мысли, трезвость оценок, зрелость стиля, художественная цельность. «Может быть, – пишет Б. Пастернак, – тот вид, в котором лежат его стихи перед нами, не представляет их окончательной редакции и автор предполагал еще подвергнуть их дальнейшему отбору и шлифовке. Однако след гения, оставшийся в них, так велик, что именно гениальность, проникающая их, придает им последнее совершенство…» 2
Нередко стихи Бараташвили содержатся в письмах к близким. В окружении эпистолярного жанра яснее проступает их «приподнятость» и обобщенность. Но, с другой стороны, во многом проясняются и поводы их, реалистические мотивировки и почва, на какой вызревали романтические образы поэта.
Бараташвили, подобно Пушкину и Лермонтову, был тесно связан с обществом, к которому принадлежал. Возвышаясь над ним и тяготясь им, юный поэт тем не менее «непредставим» вне общества, как верно отмечая Пастернак. По свойству характера Бараташвили был живым, общительным и сердечным юношей, – вспоминают очевидцы. Письма Бараташвили полны светских сплетен, живых наблюдений бытового характера, легкомысленных интересов, – в письмах он не выделяется, казалось бы, над уровнем адресата, с женщинами он покровительственно-шутлив, с мужчинами охотно обсуждает вопросы карьеры, наград, родственной взаимовыручки. На этом фоне стихи Бараташвили кажутся написанными другим человеком. Настолько несоизмеримы масштабы духовной жизни автора писем и стихов. Но это был один человек. Подобный парадокс знаком нам по стихотворению Пушкина «Поэт»:
Пока не требует поэта
К священной жертве Аполлон,
В заботах суетного света
Он малодушно погружен;
Молчит его святая лира;
Душа вкушает хладный сон,
И меж детей ничтожных мира,
Быть может, всех ничтожней он.
…Но иногда вдруг прорвется искреннее, высокое чувство, не замаскированное светской условностью и юношеской бравадой, и за бытовой ординарностью письма проглянет такая глубина… В личности Бараташвили была несвойственная его возрасту зрелость. Временами, кажется, он так далек от своего окружения, что только боязнь одиночества – обратная сторона душевной открытости – заставляет его как бы насильно подделываться под тон светской болтовни. Но было в этом общении и другое, более простое и жизненно обыкновенное начало. Бараташвили был отзывчив к жизни, такой, какая его окружала, чьим сыном он был сам, чьи обеты он исполнял и по доброй воле, не только – по принуждению. Ведь великие мира сего, к которым мы (задним числом) прилагаем особые мерки, жили-то по меркам общим для всех людей, и только нравственные запросы и, вследствие этого, идеалы их оказывались выше норм окружающих! Хорошо скажет другой грузинский поэт, Акакий Церетели:
То я мудрец, то сумасброд,
Я ни глубок, ни плосок.
Дитя падений и высот,
Я жизни отголосок.
Глубокомыслью не дивись!
На простоту не сетуй:
Все чувства мощные слились
В отзывчивости этой.
(«Поэт». Перевод Б. Пастернака.)
Когда Пушкин выясняет вопросы своей родословной, когда он обидчив и пристрастен в этом, кажущемся нам суетным для большого поэта деле, он все равно в конечном счете остается Пушкиным, а не уподобляется сутягам от дворянства, так как, отстаивая права дворянина, он отстаивает независимость своего положения в обществе средствами своего общества, средствами, доступными его времени. И человеческие слабости – мы знаем это по Некрасову, Есенину – не унижают поэзию, если нравственный пафос сопротивления им направлен на создание драматических образов, чья сила именно в творческой «отзывчивости» к амплитуде «падений и высот», говоря словами Церетели.
У Бараташвили была своя мера отсчета этой амплитуды. «Падением» он считал всю свою незадавшуюся жизнь. Сын разорившегося в щедрых кутежах князя Мелитона Бараташвили, Николоз должен был расстаться с надеждами на блестящее будущее. В 1832 году, еще будучи гимназистом, он упал с лестницы и сломал обе ноги. Это отрезало пути не только к военной карьере, но и к мечте о Дерптском университете, Кости постепенно срослись, осталась хромота и ощущение непоправимой жизненной катастрофы. В этом же году провокатор Ясэ Палавандашвили выдал царским властям всех участников заговора грузинских дворян, целью которых было установление в Грузии парламентарной республики. Среди них оказались близкие Бараташвили люди: братья Орбелиани, Александр Чавчавадзе, Георгий Эристави, учитель гимназии Соломон Додашвили. К личным несчастьям прибавилась беды, общие всей Грузии. Настала мрачная полоса национального унижения, «разлада чувств», отклик на который найдем мы в поэме «Судьба Грузии». Собственно говоря, вся лирика Бараташвили и есть один мучительный монолог личности, на которую легла эта мрачная историческая тень. С годами к личным бедам Николоза присоединяется «измена» любимой. Прекрасная Екатерина Чавчавадзе, «роза Цинандали», дочь А. Чавчавадзе и сестра Нины Грибоедовой, предпочла поэту владетельного князя Мегрелии Дадиани. Последние пять лет жизни Бараташвили отмечены резко прогрессирующими нотами отчаяния, душевного страдания. Сильная и цельная личность, Бараташвили не мог не воспринимать крах надежд как проявление некоего рока, ополчившегося на него и на его родину.
Вот эта-то судьба Бараташвили-человека, судьба Грузии в мрачные 30-е годы прошлого века и сформировала особый тип романтизма, давшего миру такой шедевр, как «Мерани».
Если служба чиновником «экспедиции суда и расправы» была для Николоза унижением его и наказанием за честолюбивые стремления, то мечта как-то вырваться из четырех стен канцелярии, поддерживаемая упорным ночным трудом над источниками об истории Грузии, подобно болотному огоньку, долгое время обманно маячила перед юношей… «Тбилиси все тот же – безлюдье для ума и сердца», – пишет он дяде Григолу Орбелиани в ссылку. Но Николоз пытается собрать вокруг себя верных друзей, кому дорога судьба родины. Школьный товарищ поэта К. Мамацашвили вспоминает: «Часто беседовали мы о великом прошлом нашего народа. Однажды вечером, собравшись у Бараташвили, мы решили: поскольку у нас нет хорошей истории Грузии, то каждый возьмет на себя работу над одним периодом, и мы напишем, таким образом, всю историю Грузии…» В то время нелегко было осуществить подобное дело, так как наукой мало кто занимался, да и летописи грузинские не были собраны, как и старые церковные гуджары, дворянские и княжеские грамоты. Единственной летописью была «Картлис цховреба» («Жизнь Грузии»). «…Грузинская мысль не спит», – писал Бараташвили в письме 1841 года, указывая на новые переводы с европейских языков на грузинский, радостно отмечая некоторое пробуждение национальной общественной мысли. Оживление было связано с возвращением из ссылки опальных князей. Григол Орбелиани, один из них, буквально осаждается Николозом. Поэт умоляет его помочь пробиться к настоящему делу, найти любую службу, где бы он мог быть полезен людям, обществу. Однако все остается по-прежнему. Разве только изучение истории дало свои плоды, – в 1839 году написана поэма о Крцанисской битве, о решении Ираклия II передать Грузию России…
Это было признанием поражения. Своего. И своей родины… Иллюзий больше не оставалось. Спор Ираклия с канцлером Леонидзе был уже предопределен: Грузии как государства уже не было. Старая феодальная междоусобица свела на нет все усилия Вахтанга VI, Ираклия II…
В этот год Екатерина Чавчавадзе уехала в Мегрелию. Осиротели аллеи цинандальского парка. Не слышно ее смеха в тифлисском доме отца. И трудно понять, какой храм, так долго воздвигаемый поэтом, рухнул, ушел в песок… Мечты о счастье? О возрождении родины?
Курил я в сердце фимиам
Любви – единственной святыне.
И что же, – в несколько минут
Исчезли зданье и ступени,
Как будто мой святой приют
Был сном или обманом зренья.
Где основанье, где престол,
Где кровельных обломков куча?
Он целым под землю ушел,
Житейской пошлостью наскуча.
(«Я храм нашел в песках…»)
Впереди оставалось четыре года жизни. Лента судьбы раскручивается все быстрее. В ноябре 1844 года друг Николоза Леван Меликашвили получает назначение в Нахичевань, начальником ханства. Помощником приглашается Бараташвили. С июля следующего года поэт получает назначение в Гянджу, где осенью, забытый всеми, заболевает и умирает 9 октября 1845 года (по старому стилю).
Но в 1842 году было написано стихотворение, которому суждено было не только пережить Николоза Бараташвили, но и сделать имя его одним из значительнейших в грузинской истории. Смело можно сказать, что после Руставели имя Бараташвили наиболее достойное в пантеоне грузинской поэзии.
Это стихотворение – «Мерани».
* * *
Образ крылатого вороного коня, проносящегося через пространство и время, известен в грузинском фольклоре. В поэме «Витязь в тигровой шкуре» Руставели так описывает явление Тариэла в рассказе трех братьев-путников:
Вдруг пред нами некий витязь появился на поляне.
Мрачный ликом и печальный восседал он на Мерани.
Весь закутан в шкуру тигра; в меховом своем тюрбане,
Он сиял такой красою, о какой не знали ране.
(Перевод Н. Заболоцкого.)
В гениальном стихотворении Бараташвили образ коня сливается с образом судьбы. Картина бешеной скачки, исполненная мрачных предзнаменований и пророчеств, навстречу самому року, в переводе Пастернака – адекватно подлиннику – преисполнена стихии титанического волевого напора, сметающего все препятствия с пути, создающего иллюзию неостановимого движения человека вперед, вопреки всем и всяческим преградам. Этот, я бы сказал, фаталистический оптимизм, неудержимость будущего, предрешенность конечной победы сил света и жизни – вот что поразительно в этом шедевре романтической поэзии. Не ритм скачки, не аллитерации топота копыт, не правдоподобие в передаче четырнадцатисложника грузинского оригинала и ритмических модуляций от строки к строке – нет, не эти особенности стиха должен стремиться передать переводчик! Не конь, а дух человеческий, не ветер, а воля, не коршун или ворон, а зло земли, ополчившееся на все человечество в противоборстве его стремлению к счастью! Только в этой тотальной задаче вскрывается замысел.
- Стихи Н. Бараташвили здесь и далее – в переводах Б. Пастернака.[↩]
- Борис Пастернак, Стихи о Грузии. Грузинские поэты. Избранные переводы, «Заря Востока», Тбилиси, 1958, стр. VI.[↩]
Хотите продолжить чтение? Подпишитесь на полный доступ к архиву.