«Музыку я разъял, как труп…»

Е. Добренко, Метафора власти. Литература сталинской эпохи в историческом освещении, Verlag Otto Sagner, Munchen, 1993, 408 с.
Так я определил для себя пафос, смысл и результат монографии Е. Добренко, изданной в Мюнхене, но состоящей в основном из статей, опубликованных им за последние годы в нашей периодической печати (в том числе и «Вопросах литературы»).
Собственно говоря, перед нами не очерк литературы 20 – 50-х годов, а шесть очерков-статей, каждая из которых, даже будучи привязана к конкретному историческому периоду, реализует проблемную сверхзадачу, сформулированную в подзаголовках: «Метаморфозы революционной культуры», «Тоталитарное искусство в социокультурном измерении», «Становление манихейского мифа советской литературы», «Литература войны как литература войны» и т. д.
А сверхзадача всей монографии заключается в раскрытии воздействий тоталитарного режима на литературу и литературную жизнь – причем на литературную жизнь даже больше, чем на собственно литературу: автор чаще и охотнее обращается не к анализу произведений, а к публицистическим и критическим статьям и стихотворным текстам, более броским и лаконичным сравнительно с прозой.
Выявляя «фундаментальный лексикон» директивных и критических статей и основные требования Власти (в том числе и назначаемого ею руководства писательским Союзом) к литературе, Е. Добренко практически не касается основного массива крупных произведений (даже если иметь в виду только подцензурные), хотя именно там – особенно в прозе – существовали сложные, не укладывавшиеся в «тоталитарную парадигму», а то и противостоявшие ей произведения.
Из реального противоречивого, многоликого художественного процесса луч «исторического освещения» высвечивает лишь методыи направления нажима Власти и те литературные декларации и произведения, которые послушно или рьяно выполняли устанавливаемые ею правила.
Но признаем, что такого рода литература была по истинному художественному значению второстепенной, лишенной и самобытности, ипроникновения в глубину народной жизни. И трудно принять за явления народной жизни творчество литкружковцев или проходные газетные очерки. Для подтверждения каких-то тенденций этого, может быть, и достаточно, для осмысления же литературного процесса – явно мало.
Культура тоталитарного периода объемнее тоталитарной культуры, и более точным был бы для книги подзаголовок «Тоталитарная литература сталинского периода». Именно такому подзаголовку отвечает структура книги. Первая глава, как и положено по научному канону, характеризует истоки тоталитарной культуры (в дальнейшем, даже в авторских цитатах, – ТК) – революционную культуру; вторая – формулирует общие социокультурные параметры ТК, определяемые с помощью смежных общественных наук; последующие четыре главы выявляют, в каком литературном обличье представали основные черты ТК на разных этапах жизни государства.Что ж, ракурс исследования вполне правомерен. Но параллельно с ним должен существовать – хотя бы в собственной рефлексии читающего книгу- ракурс «Антиметафора власти»: субъективное и объективное сопротивление литературы давлению тоталитаризма. Тогда установятся реальные пропорции, возникнет подлинно историческое освещение.
И только уточнив рамки и ракурс книги, возможно оценивать предложенное нам исследование, радоваться авторским наблюдениям и выводам, сетовать на досадные пропуски и смещения.
Первейшим достоинством книги является богатый фактический материал. Усердно и основательно Е. Добренко перелопатил периодическую печать того времени, причем едва ли не впервые привлек на равных литературно- художественные и партийно-пропагандистские издания, «директивные» статьи и художественные произведения. И хотя за последние годы пошел буквально дождь публикаций из прежде закрытых архивов ЦК КПСС, КГБ, ЦГАЛИ и т. д., радикально пополнивших и углубивших наше знание «тайных пружин» тех или иных акций Власти в сфере культуры, те материалы, что были выужены Е. Добренко из подшивок периодических изданий, сохраняют неоспоримую ценность: тайные пружины важны, но важны и произведенные ими толчки на поверхности литературной жизни.
Впрочем, ограничусь этим заключением о добротности и насыщенности фактографической основы, не иллюстрируя примерами. Как бы ни были они интересны, более продуктивным и необходимым мне представляется разговор о теоретическом фундаменте и общих принципах исследования.
В монографии последовательно реализуется дедуктивный метод:сначала определена общая модель ТК¹, а уже затем рассматривается, как она осуществлялась в литературном процессе. А все, что не укладывается в эту теоретическую модель, из поля зрения исключено. Оттого-то я и выбрал такой заголовок для рецензии: автор препарирует пораженные тоталитарным раком ткани, не обращая внимания на здоровые, хотя они все составляют в своей совокупности единую плоть.
Произведения существуют для Е. Добренко во времени, даже в конкретном периоде, а не просто как образцы тоталитарного текста. Но это не конкретно-исторический анализ в традиционном его понимании, а рассмотрение того, как трансформировалась модель ТК в связи с внешними обстоятельствами. Формула «Логика и эстетика оборонной литературы» вбирает у автора и историческую трансформацию, и общие соцреалистические каноны. В результате наложения теоретической модели ТК на литературный процесс 20 – 50-х годов возникает своеобразное, до того не опробованное нашими теоретиками и историками литературы взаимопроникновение теоретического и исторического подходов. Благодаря этому автор сумел увидеть и объяснить многие примечательные стороны литературного процесса.
Такова хотя бы мысль о двойном воздействии героя советской литературы: на врага (сюжет) и читателя (воспитание). Казалось бы, такое двойное воздействие неотъемлемо от искусства, вплоть до сентиментальных телесериалов: герой и движет повествование, и воздействует на зрителя. Но Е. Добренко открывает здесь характерную особенность именно соцреализма: простой герой, получив заряд сознательности от лидера, должен передать этот заряд другим, то есть, «перевоспитавшись, воспитать других». «Перманентный воспитательный процесс» есть и впрямь «завоевание» нашего родимого метода. (Хотя на других страницах читаем: «Герой соцреализма неизменен – в финале он таков же, каким был в начале» (с. 64). Но при работе с моделями такое случается нередко, поскольку реальность исторического потока никогда не укладывается полностью в одну модель. Весь вопрос в том, насколько не укладывается и не слишком ли много при этом отсекается…)
Каков же ход авторской мысли по созданию общей модели ТК?
Культура рассматривается «в понятиях информационно- коммуникативной теории» как «некий общий для данной историко-географической целостности уровень информационно-коммуникативнойсвязанности различных аспектов социальной жизни» (с. 212). И если в, так сказать, доброкачественной культуре личность, по определению Ю. Лотмана,»интегрирует противоположные семиотические структуры в единое целое» (см. с. 212), то соцреалистическая культура, по мнению Е. Добренко, органически не способна к такой интеграции, «ее стратегия по отношению к целому есть стратегия разрушения целого и, соответственно, разрушения личности» (с. 212). А стратегия разрушения уже предопределяет, что «соцреалистическая культурная модель в основных своих параметрах является, конечно,машинойвойны. И соцреалистическая и военная коммуникативная модель по своим характеристикам принципиально одинаковы, часто практически неразличимы в системе языка власти, в мегамашине тоталитарного государства» (с.215).
В этой общей парадигме ТК Е. Добренко фиксирует самые разные ее аспекты – и социокультурный, и языковой, и образно-художественный, и тематический. Вот некоторые из них: «ТК есть культура семейная» (с. 46); «ТК идеократична… главная особенность поэтики ТК – идеологический магизм» (с. 46); «ТК может быть определена как культурасоциальной адаптации»(с.47); «В глубинном смысле ТК есть культурасоциального одиночества»(с. 46);»ТКесть культура социальногобеспокойства…бессознательного страха перед личной целостностью и свободой» (с.

1. Причем единая для любой страны: «Тоталитаризмы XX века опираются на идею прогресса, видя в себе завершение, итог, цель исторического развития. И в сталинской, и в гитлеровской политических моделях… массовое сознание… трансформируется таким образом, что воспринимает социализм и коммунизм как следующий за капитализмом этап истории» (с. 51). Но, кажется, гитлеровская модель не предусматривала торжество коммунизма, да и вообще XX век явил множество тоталитарных моделей не только социалистического образца (как и соцреализм не является единственной художественной системой для всех тоталитарных режимов).[↩]