Михаил Осоргин: художник и журналист

Есть книги, которые «участвуют» сразу в нескольких аспектах культурной жизни. Так и в этом случае: интерес к биографии и творчеству Михаила Осоргина естественен – не так давно «обжилась» в нашем сознании литература русского зарубежья и русская культура первой половины XX века, какой мы ее знали, какой ее разрешалось в ту пору знать, стала прирастать, богатеть на глазах. Имя Михаила Осоргина прозвучало сразу же. В чем-то судьба эта определенно трагическая – вспомним, Осоргин был одним из 217 насельников знаменитого «философского парохода», отправленных в изгнание большевистскими властями, но до 1937 года, пока не закончился срок действия советского паспорта, так его и не поменял. Удивляет масштаб этой личности: не случаен и подзаголовок рецензируемой книги – «художник и журналист». Осоргин – один из организаторов Всероссийского союза журналистов и его председатель (с 1917), товарищ председателя Московского отделения Союза писателей. И этим деятельность его личности не ограничивается: до отъезда он был активным членом Всероссийского комитета помощи голодающим (1921), который вызывал яростную ненависть властей, и между прочим, одним из известнейших представителей русского масонства, в частности, организовал в Париже ложу «Вехи». Не одному из молодых литераторов русского зарубежья рекомендацию для посвящения в масоны давал Осоргин (например, Вадиму Андрееву, Гайто Газданову, Леониду Зурову). Неудивительно поэтому, что о жизни и творчестве Михаила Осоргина можно писать монографии. Однако пермское издание обладает особой ценностью. Первопроходческие труды В. Н. Топорова, посвященные «городскому <в частности Петербургскому> тексту» русской литературы, инспирировали более широкую во всех смыслах постановку аналогичной проблемы на другом материале. Прежде всего, это сказалось на определении объекта исследований: семиотический по своей сути «текст» Топорова стали рассматривать в контексте не только литературы, но и культуры в целом. Во-вторых, от Петербурга исследователи пошли вширь. Уже сам Топоров писал о напрашивающемся, хотя, на его взгляд, и не сложившемся в единое целое «московском тексте».