№6, 1999/Обзоры и рецензии

Малый архипелаг

«Распятые. Писатели – жертвы политических репрессий». Автор-составитель Захар Динаров. Вып. 1. «Тайное становится явным», СПб., «Северо-Запад», 1993, 239 с; Вып. II. «Могилы без крестов», СПб.,»Всемирное слово», 1994, 215 с; Вып. 3. «Палачей судит время», СПб., «Просвещение», 1998, 255 с; Вып. 4. «От имени живых…», СПб., «Просвещение», 1998, 255 с

Говорят, что в России надо жить долго. Надо жить долго – и тогда, может быть, дождешься торжества справедливости. Но последнее время приходится задумываться, не таит ли эта максима ядовитой насмешки: проживешь долго – и доживешь до того, что старая беда вернется.

Собственно, так бывало и раньше: тот, кого посадили в 36 – 37-м году, мог дожить не только до 39-го и выйти на волю в краткую пору бериевского «малого реабилитанса», но и дотянуть до 49-го, чтобы снова угодить в зону или в ссылку в период так называемого «второго засола». Но все это – колебания внутри советской системы. Хуже, когда возвращается она сама. Свежие признаки возврата к прошлому общеизвестны, назову лишь один – решение Государственной Думы о восстановлении памятника Дзержинскому в Москве.

Вот в такой исторический момент вышел в свет последний, 4-й, выпуск серии «Распятые. Писатели – жертвы политических репрессий», начатой изданием еще несколько лет назад. Создание серии – творческий и жизненный подвиг «автора-составителя» Захара Дичарова. Можно только догадываться, сколько он принял мученья, «надсады и горя», чтобы довести эти книги до печати. К примеру, корректура книги «От имени живых…» была подписана З. Дичаровым к печати еще 19 сентября 1991 года. Но, говорит он, «начиналась эпоха рынка», судьбу издания решал «не голос разума, не сила чувств», а лишь «сухой коммерческий расчет… Корректура сохранилась. Тиража не последовало» (IV, 31). Рукопись, подготовленная к печати, дождалась «тиража» лишь через семь лет, уже в качестве заключительного выпуска тетралогии «Распятые». Большинства авторов, увы, уже не было с нами, но название выпуска справедливо оставили прежним. «Все, что содержится в книге, сказано живыми и от имени живых…» (IV, 4), – пишет Захар Дичаров. Только щемит душу от постоянных примечаний: «Игорь Владимирович Бахтерев умер в 1996 году», «Анатолий Ефимович Горелов умер в 1991 году», «Вольф Давыдович Днепров умер в 1992 году», как будто на твоих глазах «последние могикане статьи 58-й» (З. Дичаров) превращаются в «уходящую натуру»…

Так сложилась структура серии. «Писатели – жертвы политических репрессий» – это 108 ленинградских литераторов, незаконно репрессированных в 1921 – 1953 годы (с расстрела Гумилева – до смерти Сталина). Каждому из 108-ми отведена отдельная главка, в начата большинства главок помещены: фотография, информация органа безопасности о реабилитации, выписка из книги В. Бахтина и А. Лурье «Писатели Ленинграда. 1934 – 1982» (Л., 1982). Сверх того в первых трех выпусках часто публикуются воспоминания о писателе (родственников, друзей, знакомых, коллег- литераторов), иногда (плюс к воспоминаниям или вместо них) печатаются и различные материалы публицистического или литературно-критического плана, освещающие жизнь и творчество репрессированного писателя. В четвертом же выпуске несколько прошедших сталинский ГУЛАГ писателей (доживших до 1991 года) рассказывают о себе сами. Такова схема, достаточно, впрочем, условная, поскольку зачастую не полностью реализуемая и разнообразно варьируемая. Виной тому прежде всего, конечно, трава забвения, прорастающая сквозь имена сгинувших в тюремно-лагерной пучине, а то и выдержавших все испытания кроме последнего – бегом времени. Простейший пример – в начале главки на месте фотографии вдруг зияет в прямоугольной рамочке пустота с маленькой надписью в центре: «Фотография не найдена». Порой не найдены, видимо, люди, могущие хоть что-то вспомнить о канувшем в Лету писателе, порой отсутствует о реабилитированном официальная документация из «компетентных органов» (раздобыть ее в тамошних архивах дело трудоемкое)…

Все же в большинстве случаев информация о реабилитации воспроизводится, и на меня этот слой текста произвел сильное впечатление.

Блок в свое время в статье «Крушение гуманизма» (1919) восхищался «именами великих гуманистов»: «Ульрих фон Гуттен», «Боккачио» – как «певучи, проникнуты духом музыки – самые имена этих людей»! 2 Правда, ныне, по Блоку, «хранителями духа музыки» сделались «варварские массы» 3, и поэт в «Двенадцати», с одной стороны, назвал их «шаг» – «державным», изысканно «музыкализировал» их голоса: «Революцьонный держите шаг!», а с другой – чутко уловил революционно-державный канцелярит: «Над собой держи контроль !» 4,»Бессознательный ты, право…» Этот- то канцелярит, ставший с десятилетиями куда более державным, чем революционным (хотя и щеголяющий революционной выразительностью: «тройки», «особые тройки», «враги народа»…), и звучит в ушах, когда просматриваешь официальные справки в «Распятых» (хотя бы, кстати, справку на давнего друга того же Блока литератора В. А. Зоргенфрея, расстрелянного в сентябре 1938 года).

Пожалуй, впервые в издании, рассчитанном на широкого читателя, собрано столько официальных сообщений о реабилитации, среди которых преобладают и особо выделяются казенной невозмутимостью документы под грифом:

«Комитет

Государственной безопасности СССР

Управление по Ленинградской области»,

 

помеченные одними и теми же датой и номером:

«11 марта 1990 года

N 10/28 – 517» 5.

 

Нельзя сказать, что это увлекательное чтение – музыка реабилитации монотонна. Вот в природе этой монотонности и попробуем разобраться. Что происходило в действительности? Людям предъявляли абсурдные обвинения, всеми средствами выбивали из них показания, их расстреливали или давали им гомерические сроки и т. д. В официальных документах о беззаконных методах следствия умалчивается, кричащий абсурд конкретных обвинений, как правило, заменен безличным перечнем статей УК, а практически – «пунктов» статьи 58-й, подчас с кратким пояснением их содержания.

В результате читаем, к примеру, такое:

«Бобрищев-Пушкин Александр Владимирович, 8 декабря 1875 года рождения, уроженец Ленинграда, русский, гражданин СССР, беспартийный, с 05.08.1933 года без определенных занятий, проживал: Ленинград…

Арестован 10 января 1935 года Управлением НКВД по Ленинградской области. Обвинялся по ст. 58 – 8 УК РСФСР (террористический акт).

22 июня 1935 года Военный Трибунал Ленинградского Военного округа приговорил Бобрищева-Пушкина А. В. к высшей мере наказания. Определением Военной Коллегии Верховного Суда СССР от 2 августа 1935 года высшая мера наказания заменена десятью годами лишения свободы. Наказание отбывал в Соловецком ИТЛ.

Во время отбытия наказания постановлением Особой Тройки УНКВД ЛО от 9.10.1937 года была определена высшая мера наказания. Расстрелян 27 октября 1937 года в Ленинграде.

Постановлением Пленума Верховного Суда СССР от 20 февраля 1963 года приговор Военного Трибунала Ленинградского Военного округа от 22 июня 1935 года, определение Военной Коллегии Верховного Суда СССР от 2 августа 1935 года, постановление Особой Тройки УНКВД ЛО от 9.10.1937 года в отношении Бобрищева-Пушкина А. В. отменено, и дело за отсутствием в его действиях состава преступления прекращено.

Бобрищев-Пушкин А. В. по данному делу реабилитирован» (I, 67 – 68).

Вдумаемся: каково было ему месяц и десять дней сидеть под «вышкой» еще с 22 июня 1935 года. Каково было, однажды чудом спасшись от расстрела, через два с небольшим года вторично выслушивать расстрельный приговор (на сей раз – окончательный). А как изящно сформулировано: «Во время отбытия наказания постановлением Особой Тройки УНКВД ЛО… была определена высшая мера наказания». Получается, что ни нового дела, ни нового ареста (уже в лагере, в Соловках), ни нового следствия (в каком-нибудь лагерном «СИЗО») – ничего не было. Просто «во время отбытия наказания » Особая Тройка УНКВД ЛО – внесудебный, заметьте, и областной орган! – поправила высший судебный орган страны (Верховный Суд СССР) и «определила» Бобрище-ву-Пушкину вместо лагерного червонца – девять грамм. (А расстреливать соловецкого зэка, выходит, привезли все-таки в город Ленина.)

Да, «Особая Тройка», может быть, звучит не так «певуче», как «Ульрих фон Гуттен», но советского гуманизма в ней ничуть не меньше, чем в «Гуттене» – ренессансного. Признаться, только прочитав «Распятых», я понял, как типичны для 30-х годов были эти расстрелы вдогонку (вслед за приговорами к различным срокам). Вот несколько выдержек из официальных сведений.

Мустангова Евгения Яковлевна. «Обвинялась по ст. 17 – 58 – 8 УК РСФСР (пособничество в совершении террористического акта), 58 – 11 (организационная деятельность, направленная к совершению контрреволюционного преступления). Приговором выездной сессии Военной Коллегии Верховного суда СССР от 23 декабря 1936 года определено 10 лет тюрьмы с последующим поражением в политических правах сроком на 5 лет. Направлена в Белбалтлаг НКВД. Постановлением Особой Тройки Управления НКВД ЛО от 10 октября 1937 года определена высшая мера наказания. Расстреляна 4 ноября 1937 года. Определением Военной Коллегии Верховного суда СССР от 10 ноября 1956 года приговор Военной Коллегии Верховного суда СССР от 23 декабря 1936 года и постановление Особой Тройки Управления НКВД ЛО от 10 октября 1937 года в отношении Мустанговой Е. Я., отменены, и дело за отсутствием в ее действиях состава преступления, прекращено. Мустангова Е. Я. по данному делу реабилитирована» (Ш, 51 – 52).

То есть опять неизвестно, за какую «вину», старую или новую, вместо «10 лет тюрьмы», но жизни, «определена» смерть. И опять – та же «Особая Тройка Управления НКВД ЛО»… Между прочим, Е. Я. Мустангову она приговорила к расстрелу на другой день (10 октября 1937) после того, как дала вышку А. В. Бобрищеву-Пушкину (9 октября 1937), – работали не покладая рук. Не одни ленинградские чекисты, конечно. О Георгии Ефимовиче Горбачеве (фактическом муже Е. Я. Мустанговой) в официальной справке6 сказано: «Решением Особого Совещания при НКВД СССР от 16 января 1935 года приговорен к заключению в ИТЛ на 5 лет (ст. 58 – 11 УК РСФСР). Определением Военной Коллегии Верховного суда СССР от августа 1958 года – реабилитирован. Постановлением Тройки Управления НКВД по Челябинской области (ст. 58 – 11 УК РСФСР) от 2 сентября 1937 года (по другим данным 2 октября 1937 года) приговорен к высшей мере наказания. Приговор приведен в исполнение 10 октября 1937 года. Реабилитирован Определением Военного Трибунала Уральского военного округа 8 июля 1958 года» (III, 52 – 53). Тут уже в основном уральские товарищи старались – и в 30-е годы, и в 50-е. Заметим, кстати, какова игра «сюжета» и «фабулы» в реабилитационной справке. По «фабуле» было так: в 1935 году дали 5 лет, в 1937-м расстреляли, в июле 1958-го реабилитировали по второму приговору, в августе 1958-го – по первому. По «сюжету» же справки сперва сообщается о первом сроке (1935 год, 5 лет), потом о реабилитации по нему в августе 1958-го, потом о втором приговоре и расстреле в 1937-м, потом о реабилитации по этому приговору в июле 1958-го. За канцелярскими играми живо ощутимо полнейшее равнодушие официальных «органов» к судьбе какого-то зэка, никто, верно, и не заметил загробного игрового гротеска: получается, что в июле- августе 1958 года Г. Е. Горбачев обитал на том свете, будучи реабилитирован по расстрельному приговору 1937 года (аккуратно «приведен в исполнение»), но еще не реабилитирован по первому приговору 1935 года. Между прочим, посмертная реабилитация, о которой в большинстве случаев идет речь, почти нигде официально не именуется посмертной.

Характерна полная невозмутимость тона. Арестовали, обвинили, приговорили, расстреляли, реабилитировали… О реабилитации говорится с тем же эпическим бесстрастием, что и о расстреле, словно так и надо : расстрелять – а через двадцать лет реабилитировать. Подчас обвинения полувековой давности воспроизводятся так, будто никаких официальных изменений их оценка не претерпела. К примеру, зам. начальника Управления по Ленинградской области КГБ СССР В. Н. Теглев в справке от 21 декабря 1990 года N 10/14 – 7379 констатирует, что А. И. Зонин «входил в антипартийную группу «демократического централизма» («децистов»), которая вела борьбу против ЦК ВКП(б) по вопросам партийного строительства, и в антисоветскую группу «Литфронт»…» (II, 43). Насчет «антипартийности»»децистов» – штамп из «Краткого курса», и кто в 1990 году считал «Литфронт»»антисоветской группой»? Основание для реабилитации нередко не приводится, а если приводится, то, как правило, предельно абстрактно: «отсутствие состава преступления», – торжеством справедливости от реабилитационных формулировок почти не веет. Скажем, об А. А. Соловьеве- Тверяке читаем: «Обвинялся по ст; 58 – 10 УК РСФСР (антисоветская агитация и пропаганда). Постановлением Особого Совещания при НКВД СССР от 25 июля 1935 года определено сослать в Казахстан сроком на 3 года». Дальше, по логике «сюжетных» справок, узнаём, что в 1961 году постановление ОСО от 25.VII. 1935 года «в отношении Соловьева-Тверяка А. А. отменено, и дело прекращено за отсутствием в его действиях состава преступления». Однако тут же следует, увы, слишком обычный поворот: «Отбывая ссылку в г. Каркаралинске, вновь был арестован по обвинению в антисоветской агитации и пропаганде и за участие в контрреволюционной троцкист-ско-повстанческой организации». Затем, как водится: «Постановлением Тройки НКВД по Карагандинской области от 31 декабря 1937 года (новогодний подарок! – С. Л.) определена высшая мера наказания. Расстрелян 31 декабря 1937 года (небось, к вечеру управились и успели на новогоднюю елку – она тогда уже была разрешена. – С. Л.)». И happy end: «Постановлением Президиума Карагандинского областного суда от 2 августа 1956 года Соловьев-Тверяк А. А. реабилитирован» (III, 153 – 154).

Как видим, А. А. Соловьев-Тверяк посмертно дожидался реабилитации по первому делу уже не месяц, а целых пять лет (после реабилитации по второму). Но спросим авторов справки лишь об одном: хорошо, выяснилось, что в действиях А. А. Соловьева-Тверяка состава преступления не было. Но «троцкистско- повстанческая организация» в Каркаралинске, согласно справке, может быть, и была. Между тем в действительности же ее не было и не могло быть ни в Каркаралинске, ни в любой другой точке СССР, ни в тридцатые, ни в какие-либо иные годы.

Ни слова о бесчеловечности трактовки «политических преступлений» в уголовных кодексах тех времен. Ни слова о полнейшей несостоятельности обвинений даже с точки зрения тогдашних правовых норм. Ни слова о драконовских методах следствия, о тотальной практике внесудебных расправ («Особое совещание», всевозможные «тройки») в период сталинского террора и т. д. и т. п. В общем, от приведенной в «Распятых» официальной документации создается впечатление, что нынешние «органы» могут сквозь зубы признать злодеяния тогдашней карательной машины лишь в качестве единичных ошибок (пусть сотен тысяч, но – единичных), а не пороков системы.

Но есть в тетралогии и другой, основной для нее полюс – полюс памяти, где в большинстве случаев мы слышим о «распятых» не только казенные, но и человеческие слова. (Напомню в порядке уточнения реальную структуру издания – кому как повезло: об одних свидетельствуют лишь официальные справки; о других, наоборот, лишь чье-то воспоминание или рассказ; о третьих и то, и другое. Третьи, а тем более вместе со вторыми, и составляют большинство случаев.)

Случаи эти, как всякая жизнь, плохо поддаются систематизации. Начать хочется с того, что запомнилось благодаря замысловатой причуде тюремной судьбы, – с уже упоминавшегося Вильгельма Александровича Зоргенфрея. Зарубежные слависты до сих пор изучают его воспоминания о Блоке7, а о нем самом у нас в 90- е годы некому, видно, было лично вспомнить. Так и остался бы он представленным в «Распятых» лишь справкой Ленинградского облуправления КГБ СССР N 10/28 – 517 от ll.III.1990 года да краткой выпиской из книги «Писатели Ленинграда». Но сидел в ленинградских «Крестах» с 1937 года студент-химик ЛГУ Д. А Фридрихсберг, Дима, друг Наталии Грудининой (чью заметку ниже я цитирую). Дима «обвинялся в абсурдных вещах, характерных для тех времен… Рассказывал мне потом, что сидел в семиметровой камере, куда умудрялись втиснуть, бросив на голый пол, восемнадцать человек. Среди них был поэт Вильгельм Зоргенфрей, уже почти старик, приятель А. Блока, автор статей о нем… Он погиб в тюрьме, а Дима выжил…», «был освобожден после приговора уже из пересыльной тюрьмы». Наверное (скажу от себя), наступил уже 1939 год – период «малого реабилитанса». С пересылки, «еще не подозревая о скором выходе на волю», Дима «прислал своей матери несколько нижних рубах для стирки. Это разрешили. Передал он словами: «Пусть Наташа выстирает, обязательно она». Мне было 19 лет. Я могла и не понять истинной причины такой просьбы. Просто-напросто могла выстирать – и все. Пришла на помощь моя мать, старая революционерка». Она-то, видимо, и посоветовала распороть швы рубах (видимо – потому что печатный текст здесь дефектен: одна строка повторена, одна (или сколько-то) выпала). «В швах оказались свернутые в трубки крошечные листки папиросной бумаги, исписанные микроскопическим почерком, карандашом. Были стихи Димы. И отдельный листок – стихотворение Вильгельма Зоргенфрея. Он прочитал его перед смертью и просил Диму запомнить. Написано ли оно было в тюрьме? Или раньше? Этого Дима не знал, да и не смел расспрашивать тяжело больного человека». «А стихотворение Зоргенфрея, – заканчивает Н. Грудинина свою заметку, – врезалось в память навечно. И не знаю, есть ли оно еще у кого-нибудь в голове или в рукописи. И боюсь опасных шуток старой моей памяти. Может быть, одно-два слова она исказила за прошедшие десятилетия. Этот страх мешал мне предложить стихотворение в печать. Но сейчас уже не до мелких опасений. Сама стара» (II, 57).

На следующей странице опубликовано стихотворение Зоргенфрея. Где-то у моря на раннем рассвете из зала, где ночью играл оркестр, уезжают на машине (у Блока, посвятившего Зергенфрею «Шаги командора», был бы «мотор») посетители. Финал: «Скоро расступятся ели и станет вокруг молчаливо./Вяло блеснут камыши и придвинется низкая даль,/Берег сорвется вперед – в снеговые поляны залива…/Так загадала судьба. И не страшно. Не нужно. Не жаль».

  1. Римская цифра в скобках указывает номер выпуска, арабская – страницы.[]
  2. Александр Блок, Собр. соч. в 8-ми томах, т. 6, М. -Л., 1962, с. 94.[]
  3. Там же, с. 111.[]
  4. Здесь и ниже разрядка в цитатах моя. – С. Л.[]
  5. Документы под этой датой и номером и цитируются ниже как официальные материалы (кроме оговоренных случаев).[]
  6. Центрального архива ФСБ РФ от 2 июля 1997 года N 10/А-3090.[]
  7. Ефим Курганов (Helsinki), Александр Блок как стоик. – В кн.: «Wiener slawistischer almanach», Bd. 42, 1998, S. 65, 71.[]

Статья в PDF

Полный текст статьи в формате PDF доступен в составе номера №6, 1999

Цитировать

Ломинадзе, С. Малый архипелаг / С. Ломинадзе // Вопросы литературы. - 1999 - №6. - C. 320-346
Копировать