Литературная дискуссия 1922 – 1925 годов

Вместе со всей страной будет вскоре отмечать свое 50-летие и советская литература. Подводя итоги ее полувекового развития, необходимо принципиально и по-хозяйски заботливо разобраться в накопленном опыте борьбы за социалистический реализм, ввести в научный обиход важные, но забытые материалы истории нашей литературы, обозреть ее основные этапы. Об одном из таких этапов и пойдет здесь речь.

Трудно переоценить то, что сделано за последнее время в изучении литературного процесса 20-х годов. Восстановлены добрые имена многих писателей, критиков, активных организаторов литературы. Но до сих пор наше литературоведение остается все-таки еще на подступах к созданию истории советской литературной критики, поскольку до недавнего времени многие читатели имели обедненное представление о литературной борьбе первых пятнадцати лет после Октября. Несомненно, в критических схватках того времени было немало ложного, мелочного, наносного. Но нельзя игнорировать реальную сложность процесса становления советской литературной теории и критики, забывать, что даже резкость литературных споров той поры и крайности полемики были, как правило, продиктованы искренней заботой о будущем молодой советской литературы. (Надо надеяться, что литературная борьба этого периода будет подробно освещена и проанализирована в выпускаемых ИМЛИ очерках истории русской советской журналистики.)

Окончание гражданской войны, переход к нэпу существенно изменили обстановку в литературе. В 1921 году начали выходить первые советские толстые журналы «Печать и революция» и «Красная новь», целью которых было сплочение литературных сил вокруг советской власти. В центре внимания оказался вопрос о месте искусства и о путях его развития в советском обществе.

Для понимания литературного процесса первой половины 20-х годов важное значение имеет дискуссия 1922 – 1925 годов, предшествовавшая появлению резолюции ЦК РКП (б) от 18 июня 1925 года.

В выступлениях некоторых критиков 20-х годов она получила название дискуссии о литературе и политике. Однако практически содержание ее было значительно шире. Речь шла о задачах искусства в отношении к современности, о таланте и идейности, о роли идейной позиции писателя, об отношении к художественному наследию прошлого, то есть обо всем комплексе вопросов, определяющих идейно-эстетические основы молодого советского искусства.

Под воздействием великих общественных перемен формировалось новое отношение искусства к действительности, новый художественный метод. Этот процесс развивался и в художественном творчестве, и в критике, пытавшейся теоретически определить сущность тех изменений, которые вносила революция в русскую литературу. В противовес скептическим пророчествам Е. Замятина: «Я боюсь, что у русской литературы только одно будущее – ее прошлое» ¹, – советская критика начала 20-х годов утверждала неизбежность быстрого расцвета нового искусства. Может быть, прямо имея в виду Замятина, Луначарский писал: «Только обывательское брюзжание одних и какое-то желчное раздражение других (критиков особенно) мешает видеть, что мы переживаем интересную страницу в области художественного творчества, несмотря на его кажущееся оскудение, что огромные массы привлечены к участию в художественной жизни страны, что эта художественная жизнь не замерла, несмотря на страшные препятствия, что она во многих случаях продвинулась вперед и «по форме, и по содержанию» ². Но обозначить пути становления нового искусства было нелегко: опыт послеоктябрьской литературы был невелик.

В этих сложных условиях партия вела борьбу за сплочение литературных сил, за воспитание молодых, писателей, вынесших из пережитого за годы гражданской войны колоссальный запас наблюдений, жадную тягу к творчеству и далеко не всегда – политическую зоркость и ясность мышления в условиях острой идейной борьбы.

Часть «старой» интеллигенции встретила пролетарскую революцию растерянно, а подчас и скептически-неприязненно. Социальные перемены были слишком глубоки, накал классовой борьбы слишком силен, реальный облик революции слишком отличался от того, какой вставал в прежних умозрительных и во многом идиллических представлениях о ней. Отсюда настроения мистицизма, крайнего индивидуализма, стремление отгородиться от жизненных бурь и трагическое ощущение гибели интеллектуальных и нравственных ценностей в огне революции, которые сказались даже у интеллигенции либеральной и прогрессивной.

Перед партией стояла задача не просто осудить эти настроения, но органически изменить сознание художественной интеллигенции. Ленинский принцип партийности литературы, провозглашенный в революционные дни 1905 года, должен был стать естественным импульсом художественного творчества всех мастеров культуры.

В осуществлении этой задачи серьезную помощь могла оказать литературная критика. В условиях острой классовой борьбы она приобретала особое политическое звучание и силу влияния на художественную практику.

Одну из первых попыток осмыслить пути литературы после завершения гражданской войны предпринял Н. Осинский в статье «Побеги травы. Заметки читателя» ³. Рассматривая основные тенденции современной литературы, он противопоставил пролеткультовской абстрактной поэзии прозу Ив. Новикова, Е. Замятина, М. Козырева, «Голый год» Б. Пильняка, «Полую арапию» Вс. Иванова, увидев в этих произведениях рождение новой литературы. Он отмечал внимание писателей к конкретным событиям современности, умение запечатлеть то, что «есть налицо… составляет часть жизни, если не всю в целом, то часть».

Заметки Н. Осинского сразу же вызвали возражение Н. Мещерякова, в те годы бывшего одним из руководителей Госиздата. На страницах «Правды» Мещеряков писал, что «талантливость и реалистичность» – это еще не все, «нужно еще известное понимание жизни, нужно приятие революции» ⁴.

В ответной статье Н. Осинский прямо и открыто заявил, что считает ясное понимание жизни необязательным для художника: надо искать «просто талантливых людей, с чутьем жизни, с умением схватить кусок ее…» ⁵.

Так с самого начала определился один из главных вопросов дальнейшего спора – об искусстве и жизни, об эстетических критериях. В позиции Осинского проявилось характерное для значительной части даже партийной интеллигенции тех лет противопоставление реализма и тенденциозности, Тенденция отождествлялась в его изложении с нравоучительными сентенциями «Русского богатства». Автор «Побегов травы» не видел, что подлинно реалистическое освоение великих революционных событий невозможно без глубокого осмысления современности.

В этой обстановке начавшегося принципиального спора была опубликована статья А. Воронского «Из современных литературных настроений» ⁶, наметившая новый узел полемики. Воронский отметил появление нового писателя, противостоящего не только эмигрантам, но и тем «старикам», которые, оставшись в Советской стране, пытались отгородиться от новой, революционной действительности.

«Новый писатель лезет изо всех щелей. Вылезает он из трущоб, с окраин, из глуши, из медвежьих уголков, из провинции, из дебрей», – писал Воронский. На этого писателя, «нового советского разночинца», представителя «подлинного демоса городов и деревень», он и возлагал основные надежды. Как известно, Воронский первым сумел увидеть и поддержать многие книги, ставшие важными вехами в становлении советской литературы («Партизанские повести» Вс. Иванова, «Неделю» Ю. Либединского, баллады Н. Тихонова и многие другие). Вместе с тем он не принял «единых скобок», в которые Осинский заключил Вс. Иванова и Е. Замятина, и выделил большую группу писателей, чей художественный опыт неразрывно связан с советской действительностью. Им были названы Вс. Иванов, Б. Пильняк, Н. Никитин, Вл. Лидин, А. Яковлев, Н. Ляшко, С. Семенов, М. Зощенко, А. Неверов, Н. Тихонов, К. Федин, М. Волков, П. Низовой, А. Аросев, Ю. Либединский, Л. Сейфуллина, Ф. Гладков. «В целом эта литература, – подчеркивал он, – советская, враждебная и эмиграции, и последним «властителям дум» в литературе». Отмечая, что значительная часть этих писателей еще далека от верного понимания событий, Воронский был убежден, однако, что под влиянием жизни «при Советах вывихи и уклоны будут выпрямляться сами собой, стихийно».

Стремясь ускорить сближение молодых прозаиков с современностью, Воронский в конце статьи призывал их «точней идеологически определиться и понять простую истину сегодняшнего дня: мы вступаем в полосу гражданских битв в области идеологической. На войне по-военному. Находиться между двумя лагерями нельзя. Это для тех, кто еще повторяет никчемные слова о едином литературном фронте, об аполитичной литературе и прочих жвачных вещах».

Но уже в этой статье Воронского проявился дефект его позиции: характеризуя молодые литературные силы, он не дифференцирует новых писателей, не ставит вопроса о перспективах, роли и месте пролетариата в литературном движении. Это же характеризует и деятельность Воронского как редактора «Красной нови». Вот почему позиция Воронского подвергается острой критике и «справа» и «слева».

М. Зощенко в «Литературных записках» иронически отозвался о призыве Воронского: «Вообще писателем быть очень трудновато. Скажем, тоже – идеология… Требуется нынче от писателя идеология.

Вот Воронский (хороший человек) пишет: «…писателям нужно «точнее идеологически определяться». Этакая, право, мне неприятность!

Какая, скажите, может быть у меня «точная идеология», если ни одна партия в целом меня не привлекает?» ⁷

Убеждение, что идеология к искусству отношения не имеет, прозвучавшее в выступлении Зощенко, было характерно для значительной части художников, возражавших против «идеологического определения». В частности, отношения идеологии и искусства стали предметом спора между Л. Лунцем, И. Груздевым, с одной стороны, и Вал. Полянским и П. Коганом – с другой⁸.

Но одновременно против Воронского выступили литераторы, считавшие главной задачей победу пролетарской идеологии в литературе. С возникновением литературных групп «Молодая гвардия», «Октябрь» в Конце 1922 года полемика резко обостряется и с начала 1923 года превращается в непрерывную дискуссию.

Подчас еще в литературоведческих работах недооценивается разница между группами-поденками, возникавшими в 1917 – 1921 годах, и литературными организациями последующих лет. Между тем характерной особенностью литературной жизни 1922 – 1923 годов является стремление к все более прочной и широкой организации на единой идейно-эстетической основе. Энергичные меры к объединению всех кружков пролетарских литераторов предпринимают «Молодая гвардия» и «Октябрь». С особой силой это стремление к объединению сил сказывалось у молодых литераторов-коммунистов, пришедших в искусство с фронтов гражданской войны и искавших товарищей по борьбе за новое, революционное искусство⁹. В состав «Молодой гвардии» и «Октября» входила преимущественно эта литературная молодежь.

Критики, выступавшие от имени этих групп (С. Родов, Г. Лелевич и др.), выдвигали на первый план идейно-воспитательную функцию литературы. В «платформе»»Октября», принятой позже в качестве платформы МАПП и ВАПП, определялась задача создания литературы, «которая организует психику и сознание рабочего класса и широких трудовых масс в сторону конечных задач пролетариата, как переустроителя мира и создателя коммунистического общества» ¹⁰. Ставилась задача «использовать богатое борьбой, поражениями и победами прошлое пролетариата и перспективы его грядущих завоеваний для создания революционной пролетарской романтики» ¹¹.

С этих позиций литераторы «Октября» отвергали отношение к искусству как к описанию жизни, обосновывали роль мировоззрения в художественном творчестве, активно выступали против антиреволюционных мистических, декадентских мотивов в литературе тех лет¹².

Однако плодотворному развитию творчества и критики в МАПП мешали принципиальные ошибки, идущие от вульгаризаторского наследия Пролеткульта.

Прежде всего – это упрощенное представление о классовой природе искусства.

Искусство класса рассматривалось как замкнутый комплекс идей и форм, противостоящий таким же замкнутым комплексам других классов.

Теоретики МАПП игнорировали неоднородность художественного наследия и постепенное становление элементов демократической и даже социалистической культуры в национальных культурах классово-антагонистического общества, на что указывал еще В. И. Ленин. Путь развития культуры после социалистической революции представал как путь создания пролетарской культуры и литературы, классово изолированной от всех прочих художественных явлений. Руководители МАПП возражали даже против понятия «советская литература», считая, что оно смазывает классовую сущность искусства.

С. Родов писал: «Никакой советской литературы, конечно, нет и быть не может. Литература всегда классова и поэтому может быть или пролетарской или непролетарской» ¹³.

Позиция группы критиков, входивших в «Октябрь» и «Молодую гвардию», окончательно сформировалась на I конференции МАПП в марте 1923 года. Эта конференция утвердила тезисы «Об отношении к буржуазной литературе и литературным «попутчикам» революции». В них справедливо подчеркивалось, что «основным критерием для оценки литературного течения или литературного явления может служить их общественное значение» ¹⁴. Но общественно полезной априорно признавалась лишь пролетарская литература. Всем литераторам, приемлющим революцию, но не осознавшим ее пролетарского характера, отводилась лишь «некоторая роль в деле притупления вражды к революции со стороны колеблющихся мелкобуржуазных кругов», роль «вспомогательного отряда, дезорганизующего противника» ¹⁵.

Воронский, сам до этого неоднократно выступавший против буржуазных тенденций в литературе, отказался поддержать эти тезисы, считая, что декларированная в них линия способна погубить развитие советской литературы.

Руководство МАПП вступило в борьбу с Воронским, увидев в его позиции принципиальную поддержку мелкобуржуазной литературы. В июне 1923 года вышел первый номер журнала «На посту», в котором теоретики пролетарской литературы повели наступление на всех инакомыслящих.

1. Е. Замятин, Я боюсь, «Дом искусств», 1921, N 1, стр. 45.[↩]
2. А. В. Луначарский, Свобода книги и революция, «Печать и революция», 1921, кн. 1, стр. 6.[↩]
3. »Правда», 30 апреля 1922 года. [↩]
4. Н. Мещеряков, Свежий росток, «Правда», 6 мая 1922 года.[↩]
5. Н. Осинский, Побеги травы. Новая литература и товарищ Мещеряков, «Правда», 28 мая 1922 года.[↩]
6. «Правда», 28 июня 1922 года.[↩]
7. »Литературные записки», 1922, N 3, стр. 28. [↩]
8. В ответ на публикацию выступлений «серапионов» в «Литературных записках» Вал. Полянский в «Московском понедельнике» призвал к строго определенной партийной идеологии в искусстве. Возражая ему в статье «Об идеологии и публицистике», Лунц доказывал: нельзя считать «что идеология в искусстве – все… Идеология – один из элементов произведения искусства… роман без точного и ясного «миросозерцания» может быть прекрасным, роман же из одной только голой идеологии – невыносим» («Новости», 23 октября 1922 года).

   Спор был продолжен статьями П. Когана «Об искусстве и публицистике» («Красная газета», 6 ноября 1922 года), Б. Арватова «Серапионовцы и утилитарность» («Новости», 2 декабря 1922 года), И. Груздева «Утилитарность и самоцель» («Петроград». Литературный альманах, 1923, вып. 11).[↩]

9. См. мемуары Ю. Либединского «Современники» («Советский писатель», М. 1958, стр. 28) и дневники Дм. Фурманова, где он рассказывает о своих посещениях различных кружков (Собр. соч. в 4-х томах, Гослитиздат, М. 1961, т. 4, стр. 252 – 258) и объясняет причины вступления в «Октябрь»: «Давно ощущал потребность прикоснуться к организованной литературной братии. Вернее работа. И строже. Критически станешь подходить к себе – скорей выдрессируют как надо и как не надо писать… Итак – в «Октябрь». Почему сюда? Платформа ближе, чем где-либо… Иду в «Октябрь» с радостью и надеждами» (там же, стр. 323 – 324).[↩]
10. «Октябрь», 1924, N 2, стр. 226.[↩]
11. С. Родов, В литературных боях, изд. «Жизнь и знание», М. 1926, стр. 27.[↩]
12. См. статьи С. Родова, объединенные в цикл «По вражеским окопам», «Литература наша и не наша», «Литературное окружение» (в книге С. Родова «В литературных боях», «Жизнь и знание», М. 1926), статью Г. Лелевича «Прорыв идеологического фронта» (в сборнике его статей «На литературном посту», «Октябрь», М. 1924) и ряд других.[↩]
13. «Саратовские известия», 4 марта 1923 года.[↩]
14. Г. Лелевич, На литературном посту, стр. 160.[↩]
15. Там же, стр. 160, 161.[↩]