№3, 2019/Книжный разворот

Л. Егорова. Эквивокация в «Макбете»: речевая природа трагедии

Эквивокация первоначально обозначала использование слов в разных смыслах и в этом значении разрабатывалась Боэцием и некоторыми средневековыми философами вплоть до конца XVI века, когда обострившиеся противоречия между английскими католиками и протестантами придали слову отчетливые идеологические и политические коннотации. Стилистический прием превратился в технику двуосмысленных ответов при допросе, позволявшую гонимым католикам и самоотверженным католическим священникам сохранить жизнь и свободу, не прибегая к прямой лжи. Прямое влияние этих политических и лингвистических процессов на трагедию У. Шекспира «Макбет» сегодня общеизвестно.

В русской филологической традиции слова «эквивокация» будто и не существовало до монографии Л. Егоровой «Эквивокация в «Макбете»: речевая природа трагедии». Слово ли не бытовало в языке, потому что не была осознана историческая реалия, или наоборот, однако в послесловии к советскому изданию трагедии в перечисление интенций драматурга (лесть королю, шотландцам, напоминание о давних политических связях Англии и Шотландии и идеологическое порицание ведьм) массовые гонения на католиков и сам Пороховой заговор не вошли. Более поздние попытки ввести слово в русскоязычный дискурс остались незамеченными и предпринимались, как ни удивительно, не шекспироведами. Исследователи «Макбета» либо по-прежнему обходились без эквивокации, либо заменяли ее синонимами и близкими терминами (ирония, софистика, парадокс, игра слов, амфибология), либо сохраняли латиницу. Лакуна еще очевиднее при анализе переводов слова «equivocation» в пьесах Шекспира на русский язык, проделанном Л. Егоровой: equivocation как экивоки, двусмыслицы и equivocator как лжесвидетель, словоблудник, двуличный человек, иезуит, ваше двуличество, двурушник, подкупной свидетель — все это так или иначе уводит читателя в сторону от исторической аллюзии.

В зарубежной филологии всегда мелькали работы, посвященные Шекспиру, иезуитам и эквивокации, не находя должного отклика у ведущих литературоведов (например, у Брэдли об эквивокации сказано столько же, сколько у Аникста). Но в последние десятилетия общее внимание к историческому контексту обновило интерес к Пороховому «иезуитскому» заговору — идеологической подложке «Макбета» — и, следовательно, к явлению эквивокации. Аллюзивность сцены с привратником теперь стала общим местом, но дальше пошли единицы.

Одной из первых значимых и наиболее погруженных в предмет работ является, пожалуй, книга Гэрри Уиллза «Ведьмы и иезуиты: «Макбет» Шекспира» (1995), демонстрирующая, как проявился в «Макбете» и некоторых пьесах других драматургов теологический и политический кризис якобинской Англии, вскрывающая его референтность для отдельных слов (vault, train, plot) и целых мотивов (цареубийства, ведьмовских пророчеств, некромантии). К сожалению, Гэрри Уиллз субъективен в интерпретации текста трагедии. Профессиональный подход и потрясающая эрудированность в области демонологии сходят на нет, когда он и Макбета представляет колдуном.

Чрезвычайно занимательна пьеса «Эквивокация» Билла Кейна (2009). Она начинается со сцены в кабинете Роберта Сесила, который озвучивает заказ удачливому драматургу театра «Глобус» — за неделю превратить небольшое прозаическое произведение короля Якова в пьесу. Игровое начало пьесы находится в оппозиции с основной ее идеей. По ознакомлении с текстом короля драматург понимает, что оказался на пороге решающего выбора: между нравственными принципами и простым желанием выжить. Билл Кейн рисует процесс написания «Макбета» и наводняет свою пьесу еще большим количеством аллюзий на атмосферу двойственности начала XVII века. Явную категоричность трактовки лингвистических и экстралингвистических особенностей «Макбета» Кейн оправдывает атрибуцией пьесы о Шэгспире к жанру альтернативной истории.

В сравнении с этими двумя работами особенно хороша глава «Эквивокация» в книге Джеймса Шапиро «1605: год «Лира»», где объективность и стремление развернуть каждый аспект трагедии не мешают доказательно выстроить свою позицию. Той же стратегии доказательности подчинена монография Л. Егоровой. Свое видение рождения «Макбета» она выводит из документов эпохи: государственных актов, личных писем, пьес У. Шекспира, Э. Холла, Д. Марстона, Т. Мидлтона, Ф. Бомонта, Т. Томкиса, поэтологического сочинения Д. Патнема, представления-приветствия с сивиллами королю Якову от Колледжа св. Иоанна, проповеди Д. Дава в соборе св. Павла, театрального дневника терапевта-любителя С. Формана, поэзии Р. Саутвелла, трактата его гонителя Р. Сесила и др.

На первый взгляд, кажется, что тема одного тропа узка. Однако связи эквивокации не ограничены стилистикой: «В «Макбете» практически все действующие лица прибегают к эквивокации: вещие сестры и видения, Макбет и леди Макбет, их подданные. Тема эквивокации многогранна, и если в одних случаях шутки призваны позабавить <…> то в других — эквивокация доводит до отчаяния» (с. 33). Л. Егорова выявляет многоуровневые связи приема эквивокации в ткани трагедии. Вследствие этого повествование стремится вырваться за рамки навязанной ему линейности, не однажды возвращаясь к уже упомянутым строкам в другом осмыслении, откуда и постоянные предупреждения о дальнейшем углублении в ту или иную тему, о разнесении теории и практики в разные главы и т.  д. Количество затронутых аспектов трагедии, действительно, впечатляет.

О чем же смог рассказать читателю анализ «несуществующего» слова?

Л. Егоровой блестяще вскрыты исторические аллюзии: «редкие чудовища» короля Якова, насмешки толпы над казненным отцом Гарретом, его «спрятанные» псевдонимы, скабрезность невинных с виду слов («steal», «hose», «goose» и др.) в свете истории жизни и места поимки иезуита, пророчества ведьм как проявление эквивокации, то есть двуличия и злого умысла, и параллели к ним в античной литературе и других пьесах Шекспира, подтекст и ирония реплик Макбета, Банко, Макдуфа, Росса и Ленокса, игра на многозначности слов «well», «to do», «to lie», библейского «All hail», заданная вещими сестрами дихотомия «fair — foul», эхом отозвавшаяся в речах персонажей, прагматика их высказываний в бытовом и метафорическом понимании. Анализ текста ориентирован на русскоязычную аудиторию: особое внимание уделяется способности переводчиков передать многоплановость трагедии и потенциальную (не)возможность чужого языка — речевую природу трагедии.

Конечно, способность Шекспира использовать технику эквивокации многое говорит о творческом методе драматурга. В первую очередь, о его внимании к актуальному развитию языка: «Шекспировское неравнодушие к языку, должно быть, имело место с самого начала. К уклончивости языка прибегают многие герои Шекспира: влюбленные, соперники, слуги, мстители, подлецы…» (с. 30). Не зря Л. Егорова отмечает уклончивость как «Макбета», так и других пьес драматургов начала века. Очевидно, многозначность была свойственна мышлению современников и логике языка в тот момент его развития, что более явно проявилось в расцвете метафорической поэзии.

«Хорошее ли это было приобретение в начале XVII века — умение прибегать к эквивокации?» — один из удачно заданных вопросов монографии (c. 83). Эквивокация как языковое явление предполагала двуосмысленность. Тем удивительнее, что и как явление социальное она вызывала прямо противоположные реакции. Для иезуитов и католиков-рекузантов, укрывающих священников, двуосмысленность речи давала шанс избежать лжи под присягой, спасти себя и близких от тюрьмы и казни. Протестанты же приравнивали эквивокацию ко лжи, считали ее вопиющим лицемерием и вероломным лжесвидетельством. Характерная для Шекспира диалогичность не могла не зацепиться за ситуацию эквивокации и проявилась в «Макбете» в возможности двоякой трактовки всей пьесы. С одной стороны, можно рассматривать «Макбета» как антииезуитскую пьесу в поддержку абсолютизма короля Якова, с другой стороны, можно увидеть намек на отсутствие различия между легитимным и нелигитимным насилием, жестокостью отдельной личности и насилием государства.

Л. Егорова склонна акцентировать не столько политические уроки, сколько житейскую мудрость подобных рассуждений: «Учитывая, что на театральные впечатления люди опирались, когда нуждались в руководстве к действию, Шекспир учил не быть легковерными и однозначными в своих суждениях: слушать непредвзято других; не останавливаться на внешнем — распознавать глубинные намерения; не ограничиваться одним смыслом, одним планом — вмещать больше» (c. 13).

Не остаются в стороне и два животрепещущих вопроса шекспироведения: об исповедании самого драматурга и о дате написания трагедии. Рассуждая о гипотезах существования двух версий «Макбета» и ранней датировки, Л. Егорова показывает слишком высокую зависимость текста от событий 1606 года, исключающую эти две возможности. Методология монографии не позволила автору остановиться здесь на предполагаемом католицизме Шекспира, хотя некоторые идеи и ссылки в тексте присутствуют (c. 35). В разговоре о Шекспире как о человеке Л. Егорова акцентирует другое: «Тема всеобщего недоверия и подозрительности, необходимости проверки-обмана <…> в условиях тирании, когда никому нельзя доверять и вместе с тем это необходимо, была важна для Шекспира» (с. 92).

О тональности самой трагедии и атмосфере ее написания Л. Егоровой сказано так много, что «эквивокация воспринимается как историческая кульминация неоднозначных событий, и к ней приковано внимание нации» (с. 11); она позволяет задуматься о преступлениях тайных и явных, об исторических путях Англии и вольнодумства, о кризисности эпохи, заставившей прибегнуть к иносказаниям. В своем исследовании Л. Егорова не склонна упрекать, негодовать или сожалеть о делах давно минувших дней на туманном Альбионе, однако цитаты Аристотеля и Софокла о законах вечных, природных в противовес законам людским определяют модальность исследования.

Король Яков казнил иезуитов и в их лице ненавистную ему ересь эквивокации, но парадоксально идея эквивокации пережила короля Якова. Новое время вернуло термину первоначальное значение множественного смысла знака (Лейбниц, Гуссерль). Однако некоторый оттенок двусмысленности нет-нет да и всплывает (Кьеркегор, Хайдеггер и пр.). Так, произведения Шекспира дают нам возможность задуматься и о дне сегодняшнем, о том, можно ли в принципе убить идею, «искоренить предательские по отношению к властям способы мышления и речи» (с. 48), и о реальных людях прошлого, замученных, сдавшихся, сломленных, и среди них — о поэте перед выбором совести — возможно, самым сложным своим выбором, после которого силы остались лишь на пьесы, нечувствительно называемые романтическими.

Статья в PDF

Полный текст статьи в формате PDF доступен в составе номера №3, 2019

Цитировать

Зелезинская, Н.С. Л. Егорова. Эквивокация в «Макбете»: речевая природа трагедии / Н.С. Зелезинская // Вопросы литературы. - 2019 - №3. - C. 272-277
Копировать