Корни и крона
В. А. Вавере. Андрей Упит и мировая литература, Рига, «Зинатне», 1986, 270 с.
«Нет такой маленькой страны, которая не давала бы великих художников слова», – это высказывание А. М. Горького, справедливое по отношению ко всем странам и народам мира, имело своим непосредственным поводом литературу латышского народа. Могучие таланты Яна Райниса и Андрея Упита открыли для других национальных культур ее художественно самобытный мир.
Стремительный темп развития латышской литературы, возникшей в силу особых исторических условий в Прибалтике лишь в середине прошлого века, был бы невозможен без усвоения и творческого восприятия опыта мирового искусства, литературного наследия других народов.
Общение литератур, обмен художественным опытом – ведущая закономерность развития всемирной литературы и формирования национального искусства. В. Вавере раскрывает эту закономерность в своей монографии «Андрей Упит и мировая литература». Творчество А. Упита, более семидесяти лет своей жизни отдавшего литературе, стало целой исторической эпохой в развитии национального искусства.
«…Романы, рассказы, пьесы, стихи, историко-литературные труды о латышской литературе и обширные экскурсы в литературу других народов, очерки по теории литературы, публицистика, сатира. Может ли все это написать один человек, даже проживший долгую жизнь? Оказывается, может, если труд становится главной частью сущности человека»1 – так оценивал творческий подвиг А. Упита Арвид Григулис. Художник-труженик, крестьянский сын, с упорством пахаря возделывавший свое поле, поднявшийся из народных глубин к вершинам мировой культуры, А. Упит в огромной мере способствовал тому, чтобы богатства мировой литературы стали достоянием духовной жизни его народа.
Как показать конкретные пути и творческие результаты литературных взаимосвязей, значение художественных открытий других литератур в развитии национально-самобытного искусства? Подобная задача ставилась во многих исследованиях, но в ее решении нередко ощутимо недоставало доказательности, литературной и научной конкретности, далеко не заменяемой фактографичностью. Автору монографии о связях творчества А. Упита с опытом мировой литературы – что хочется подчеркнуть прежде всего – удалось достигнуть этих результатов.
Книга В. Вавере по своему замыслу и методологии сочетает проблемно-теоретическое и историко-литературное исследование. Автор органично вводит в свою работу теоретические положения, раскрывающие закономерности взаимосвязей в мире литературы, разработанные марксистским литературоведением. Так же органичны обращения исследователя к историко-литературному анализу художественного творчества А. Упита, к его работам в области литературной критики и теории литературы. На протяжении всей книги автор постоянно держит в поле зрения многочисленные труды других исследователей творчества А. Упита и обращается к непосредственным высказываниям писателя о конкретных художниках и произведениях, выявляя его литературные вкусы и пристрастия. Исследователь неустанно следит за развитием острого, неутихающего диалога А. Упита с крупнейшими художниками мира, его литературными предшественниками и современниками.
Новым источником этих конкретных, зачастую острополемичных оценок и высказываний А. Упита в связи и по поводу ряда художников, представляющих различные творческие направления, служит для автора монографии личная библиотека А. Упита – более семи тысяч томов, многие из которых сохранили следы вдумчивого и неоднократного чтения писателя, следы его синего, красного и черного карандаша. Как и А. М. Горький, А. Упит вкладывал определенный смысл в то, каким цветом делалась та или иная помета в книге.
Маргиналии А. Упита доносят до нас живой голос писателя, со всей бескомпромиссностью его суждений и оценок. Неутомимый читатель, А. Упит отзывается о произведениях и писателях как художник-практик и теоретик искусства, как человек самостоятельно мыслящий, имеющий свою позицию, не признающий непререкаемых авторитетов в литературе и умеющий высоко ценить силу подлинного таланта. Историческая роль А. Упита в латышской литературе связана с тем, что он был и остался «наиболее последовательным реалистом» и как художник, и как исследователь, разработавший в своих трудах «наиболее полную и систематическую теорию реализма в латышском литературоведении» (стр. 4).
В соответствии с этой определяющей, генеральной линией творчества писателя исследование В. Вавере имеет свой внутренний сюжет, сосредоточиваясь на проблеме развития А. Упита как художника-реалиста, во взаимодействии с реалистическими традициями мировой классики и поисками современников, в первую очередь – русских писателей во главе с Максимом Горьким.
Автор неоднократно возвращается к мысли о том, что рано сформировавшаяся, непоколебимая приверженность к реализму у А. Упита, который более полувека занимал ведущее положение в латышской литературе, оказала несомненное воздействие и на развитие национального литературного процесса начала века, и на приоритетное положение реалистических традиций в позднейших художественных поисках латышской литературы социалистического реализма.
В. Вавере ставит своей задачей рассмотреть «как генетически контактные связи, так и типологические схождения творчества А. Упита с писателями других народов», имея при этом в виду, что литературные интересы писателя были «необычайно широки» и монография вследствие этого не может дать «полной картины восприятия и творческого освоения явлений мировой литературы» (стр. 8). Все это ставит автора книги перед необходимостью отбора и выделения наиболее существенных для А. Упита литературных явлений. Преимущественное внимание в работе уделяется русской и французской литературам, сыгравшим наиболее значительную роль в творческом развитии писателя.
Нетрадиционны и сам принцип рассмотрения многосторонних, разнонациональных связей и воздействий, и выдвинутые исследователем идеи отхода латышского художника от сковывающего влияния немецкой клерикально-дидактической и сентиментально-романтической литературы «второго ряда», всегда четко отграниченной в восприятии А. Упита от плодотворного воздействия немецкой классики.
В свете проблемы взаимосвязей, восприятия инонационального опыта молодой литературой Латвии начала нашего века более глубоко и разносторонне раскрывается роль А. Упита как литературного критика и теоретика искусства.
Более тридцати лет – с первого десятилетия XX века – отдал А. Упит постоянной литературно-критической работе в журнале «Домас» и литературных альманахах. Юбилеи классиков и первые книги молодых писателей, размышления о новых направлениях современной литературы, отклики на театральные спектакли – все это, пропущенное в сознании писателя через опыт мирового искусства, получало свою оценку и становилось фактом истории национальной литературы в статьях, рецензиях и историко-литературных трудах А. Упита.
Через Упита, пишет автор, «дыхание мировой реалистической литературы проникало во все уголки латышской литературы» (стр. 16). В бескомпромиссности борьбы с любыми попытками отступления от реализма, что было равноценно в глазах Упита – критика и художника отступлению от «правды жизни», видит исследователь одну из причин того, что латышская литература начала XX века прошла мимо формалистических исканий европейского искусства этого периода, что модернистские течения остались вне сферы ее творческих интересов. К этим, в основе своей справедливым, выводам исследователя можно добавить лишь соображения, активно утверждаемые автором, об избирательности восприятия явлений инонациональной культуры в соответствии с конкретно-историческими задачами национального искусства. Позиция Упита-реалиста находила конкретную почву и поддержку в общественно-исторической атмосфере Латвии того времени, вступившей в союзе с российским пролетариатом на путь революционной борьбы, во многом обусловившей социально-реалистический пафос молодого искусства. В этом смысле реалистический пуританизм А. Упита был созвучен задачам времени и становился необходимым, хотя и не единственным фактором, подготовившим переход к новому методу социалистического реализма. Он формировался в творчестве А. Упита одновременно с поисками «нового искусства» в творчестве Я. Райниса, который шел иным, «опережающим» свое время путем. Плодотворность его поисков в этом направлении признавал и А. Упит: «Его символическая поэзия и драмы понятны и воспринимаются как пролетарское и социальное искусство»2, – писал он о Райнисе еще в 1912 году.
А. Упиту принадлежат также капитальные труды по истории латышской в мировой литературы, в частности четырехтомное издание «История -мировой литературы», написанное совместно с Р. Эгле, один из первых очерков по теории социалистического реализма «Пролетарское искусство», 1919) и объемистый труд по вопросам социалистического реализма, созданный в 50-е годы. Во всех этих работах подчеркнута мысль о невозможности расцвета нового искусства без учета опыта прошлого, без усвоения богатств мировой литературы. Лучшим свидетельством органичности этих убеждений является творческая практика самого писателя, его непосредственные высказывания, наконец, его деятельность переводчика многих произведений русской, французской, скандинавских литератур, ставших, при его участии, достоянием духовной жизни его народа.
Исследование В. Вавере, чрезвычайно насыщенное по своему фактическому материалу, вместе с тем не упускает из виду теоретический аспект, в котором рассматривается динамический процесс формирования литературных взглядов Упита, его концепции критического и социалистического реализма, теории «монументального реализма», изображения масс, его отношение к другим литературным методам и направлениям – романтизму, натурализму, декадентским течениям начала века, поиски «монументального стиля» в искусстве, связанного в его понимании с литературой социалистического реализма.
Однако односторонность понимания реалистического искусства, утверждение «правды жизни» лишь в формах жизнеподобия, недоверие к романтизму, нетерпимость к художественной условности стали первопричиной субъективности многих его художественных оценок, в том числе и оценок творчества М. Горького. В 50-е годы эта односторонность сказалась в известном догматизме взглядов Упита на искусство социалистического реализма, что вызвало полемические возражения А. Фадеева.
Автор монографии в ряде случаев дает верную оценку ошибочным взглядам А. Упита. Однако эта сторона его литературно-критической деятельности не стала в книге предметом специального рассмотрения. Об этом стоит пожалеть, в особенности потому, что точность методологии и объективность оценок исследователя могли бы дать дополнительные аргументы современным защитникам «открытой, системы» социалистического реализма, стать фактом актуальных литературно-критических дискуссий.
Называя имена художников, наиболее близких А. Упиту, опыт которых в той или иной мере сыграл свою роль в творческом развитии писателя, В. Вавере рассматривает традиции и литературные влияния как «точку опоры», «необходимый трамплин для развития и выявления особенностей индивидуальной творческой личности» (стр. 36 – 37). В русской литературе, наиболее близкой Упиту («Все связи культурной жизни латышей тяготеют к русским», – замечал писатель), ему был дорог глубокий гуманизм и демократизм, реалистические традиции и поиски нового искусства революционной эпохи, возглавленные М. Горьким. Внутренним, творческим связям латышского художника с русской литературой уделено наибольшее внимание. Пушкин и Лермонтов были первыми учителями и наставниками Упита в литературном мастерстве, а «школу Гоголя» прошел не только А. Упит, ставший подлинным мастером социальной сатиры, но и вся латышская литература, начиная с первого реалистического романа Р. и М. Каудзите «Времена землемеров».
Называя того или иного писателя, привлекавшего внимание А. Упита, исследователь почти всегда дает возможность судить о том, какие именно черты его дарования вызывали в нем интерес, притягивали или отталкивали его. Так, принимая в Гоголе, как и во всем русском реализме XIX века, прежде всего критическую основу, его мастерство в создании типических характеров, его социальную сатиру, Упит не мог принять ни гоголевского мистицизма, ни его религиозности, глубоко чуждой латышскому художнику.
Диалектика восприятия А. Упита, вырабатывавшего в творческом диалоге с мастерами мировой литературы собственный стиль и метод, глубоко раскрыта исследователем и в процессе анализа критических суждений писателя, и в обращении к его художественному творчеству. Наиболее выразительные примеры диалектики литературных связей, рассмотренные в монографии, относятся к восприятию Упитом творчества Л. Толстого и М. Горького. Рецепция творчества Л. Толстого, пишет автор, – пример того, как «нешаблонно, по-своему», воспринимал Упит даже крупнейшие литературные явления, не боясь «вступить в полемику и оспаривать устоявшиеся, казалось бы, незыблемые представления» (стр. 92). «Кающийся барин» – в определении А. Упита – не вызывал сочувствия художника, как не разделялась им и толстовская идея «опрощения», очищения крестьянским трудом, слишком хорошо знакомым писателю с ранних лет. Интересны и содержательны в рецензируемой книге параллели и противопоставления романов «Воскресение» Л. Толстого и «Просвет в тучах» А. Упита, показывающие, как в трудном противоборстве и поисках общих идейно-эстетических позиций рождался собственный стиль, крепло мастерство, определялись творческие позиции латышского реализма.
Глубокий и постоянный интерес латышского писателя к творчеству Горького связывается автором прежде всего с вопросами метода, ощутимо нового для Упита еще по дооктябрьским горьковским произведениям, названным в то время Упитом «новореализмом». Собственные поиски писателем новых творческих принципов, отвечающих эпохе революционной борьбы пролетариата, шли параллельно горьковским.
Борьба за пролетарское, социалистическое искусство еще до Октября поставила Горького и Упита в ряды первооткрывателей новой эпохи искусства социалистического реализма. Самостоятельность эстетических вкусов и убеждений, как и субъективизм оценок, в особенности заметны в высказываниях писателя по поводу «Жизни Клима Самгина». Внимательный анализ восприятия горьковского творчества позволяет исследователю сделать принципиальные, методологически значимые выводы – как о том, что отношения художников, даже если они духовно и идейно близки, могут быть «сложными, неожиданными и противоречивыми», так и о том, что творческие различия этих художников, одновременно прокладывающих пути социалистического искусства, «свидетельствуют о многообразии, широте и неисчерпаемых возможностях принципов художественного освоения мира, которые составляют основу советской литературы» (стр. 170 – 171).
Значительное место в сфере творческих интересов латышского писателя занимала культура Франции, ее история. Трагедии «Мирабо» и «Жанна д’Арк», в которых осуществились идеи Упита об изображении народных масс и отдельной личности, доказывают плодотворность диалога с литературой Франции, а перевод «Саламбо» на латышский язык Упит считал для себя лучшей стилистической школой, признавая Г. Флобера одним из крупнейших мастеров стиля в мировой литературе. Э. Золя как представитель натурализма, воспринимавшегося Упитом на разных этапах его собственного писательского развития в его сильных и слабых сторонах; социальность романов Бальзака и неприятие его «романтического духа»; мастерство А. Франса и гуманистическая сущность творчества Р. Роллана входят в художественный мир А. Упита.
К наиболее значительным достижениям автора в исследовании литературных связей и их роли в становлении и развитии творческой индивидуальности А. Упита следует отнести заключительную главу книги, в которой исследуются связи А. Упита с писателями скандинавских литератур. Среди них выделяется творчество Мартина Андерсена-Нексе, близкого А. Упиту художника, входившего, как и сам Упит, в ряды первопроходцев начала века, в творчестве которых вызревал и формировался творческий метод революционной эпохи.
Существенно важным для исследования является рассмотрение творчества А. Упита в общеевропейском контексте, в его взаимосвязанности с движением мировой литературы первой половины XX века к социалистическому реализму, определение своеобразия его эпического таланта в осуществлении общих задач литературы социалистического реализма.
Автор обоснованно замечает, что типологическое сравнение творчества А. Упита с произведениями других литератур XX века – задача отдельного исследования. Но некоторые типологические параллели, осуществленные в этой книге, показывают, какие широкие возможности для выявления общих закономерностей развития литературного процесса, творческого метода и своеобразия писательского таланта открываются на этом пути. Романы А. Упита, в числе которых – тетралогия «На грани веков», цикл «Робежниеки» и завершающая его творчество дилогия «Земля зеленая» и «Просвет в тучах», сопоставлены с произведениями Мартина Андерсена-Нексе, романом польского писателя Владислава Реймонта «Мужики» (Упит считал, что оба эти произведения относятся к жанру «культурно-исторического повествования»), с эпопеей «Правда и справедливость», созданной в 20 – 30-е годы эстонским художником-реалистом А. -Х. Таммсааре. При очевидном сходстве материала крестьянской жизни начала века и поставленных задач эти романы латышского и эстонского художников убедительно показывают и своеобразие писательских талантов, и разность их художественных методов. Критический реализм А. -Х. Таммсааре не давал его героям возможности ощутить историческую перспективу народной жизни, присущую произведениям А. Упита как художника социалистического реализма.
Исследование В. Вавере, обращенное к творчеству крупнейшего латышского художника-реалиста, объединившего в своем художественном развитии этапы критического и социалистического реализма, убеждает в плодотворности и перспективности литературных взаимодействий для развития национального искусства. «Копай глубже!» – любил повторять А. Упит слова Шекспира, вкладывая в них широкий философский смысл. Корни национального искусства уходят глубоко в почву народной жизни и там, на глубине, в недрах национального художественного сознания, срастаются с живыми корнями других национальных культур. Их быстрый рост и свежесть кроны во многом зависят от этих невидимых, глубинных связей, в результате которых «плоды духовной деятельности отдельных наций становятся общим достоянием»3.
Монография о творческих связях латышского художника с опытом мастеров мировой литературы – несомненная удача исследователя, вклад в изучение всегда актуальной проблематики литературных взаимодействий.