Из писем. Вступительная статья, составление и перевод с немецкого В. Седельника

Работа выполнена при поддержке Российского гуманитарного научного фонда (проект N 97 – 0406011а).

Фридриха Глаузера (1896 – 1938) долгое время считали писателем «в высшей степени нешвейцарским», он не вписывался в картину гельветской словесности, пораженной вирусом областнического самолюбования. Его не принимали всерьез. В историях немецкоязычной литературы, созданных в 30 – 50-е годы, его имя даже не упоминается. Надо думать, книги и публикации Глаузера в периодике специалистам были известны, но в расчет не принимались – слишком уж противоречили они представлениям о том, какой подобало быть швейцарской литературе.

«Нешвейцарским» было не только творчество писателя, но и его жизнь, его человеческая судьба. Глаузер был неудачником, аутсайдером, изгоем. Однако именно этому неудачнику швейцарская литература обязана, как теперь выяснилось, «удачнейшими» произведениями, созданными в конце 20-х и в 30-е годы. Добившиеся признания писатели областнической ориентации (Э. Цан, Я. К. Геер, Г. Федерер) претендовали на право называться реалистами, наследниками Готфрида Келлера; Глаузер же, ни на что не претендуя, реалистом (в широком понимании этого слова) был. «Если сравнить Глаузера с его современниками, то лишь немногие могут стать вровень с ним», -констатирует Хуго Лебер^1,, один из инициаторов «второго открытия» писателя. А другой швейцарский критик, Дитер Фрингели, называет Глаузера «одним из самых глубоких и точных портретистов в новейшей немецкоязычной литературе»^2,.

Сейчас изучение творческого наследия писателя идет полным ходом. Еще нет более или менее полного, научно выверенного собрания сочинений, но уже существует несколько собраний наиболее читаемых произведений Глаузера, вышли в свет его письма, появились тщательно документированные биографии^3,, выходят переводы его книг на другие языки, в том числе и на русский^4,. И все же и в Швейцарии, и в других странах Глаузера знают в основном по детективам, которые без конца переиздаются и пользуются неизменным читательским спросом.

Но Глаузер – автор не только детективных романов и рассказов, да и к детективу он пришел не сразу. Вначале он пытался воплотить свой жизненный опыт в произведениях автобиографического плана с сильным лирическим началом. Ему было о чем рассказать: жизнь писателя являет собой цепь нескончаемых злоключений и выглядит кошмаром на фоне традиционного швейцарского благополучия. Он знал Швейцарию не с парадного входа, он изучал ее в приютах, больницах, сумасшедших домах, исправительных заведениях, куда раз за разом попадал за строптивость и неподчинение «порядку». «Собственно говоря, доволен я был только тогда, когда сидел в тюрьме или в сумасшедшем доме», – скажет он о себе в конце короткой жизни. Трагизм этих слов сопоставим разве что с признаниями другого крупного швейцарского писателя, Роберта Вальзера, который отказывался покинуть приют для душевнобольных, чувствуя себя там в относительной безопасности: действительность казалась ему страшнее сумасшедшего дома.

Как и Вальзер, Глаузер не был экстравагантной личностью, «человеком беспорядка», бродягой по призванию, он хотел быть полезным людям, делать то, к чему чувствовал душевную склонность. Но всякий раз он снова оказывался на «задворках общества», и виновато в этом было не только сытое, лишенное внутренней динамики общество, которое высокомерно отворачивалось от всего, что говорило о боли, болезни, страдании и смерти; виноват был и он сам, никогда не делавший из себя страдальца за «правое дело», мученика: какая-то сила в нем неумолимо толкала его к страждущим, обездоленным, отверженным. Его бедой и проклятием были наркотики, к которым он пристрастился в юности, когда лечился от болезни легких. Еще одной его страстью было творчество, писательство, которое он не мыслил без погружения в глубины экзистенциальных проблем, сопровождающих человека на его жизненном пути. «Я должен копать глубоко, чтобы в конце концов добраться до освежающих меня источников, – писал он. – Правде всего я должен забыть и отбросить то, что ценил до сих пор. Только бы избавиться от этого ужасного чувства пустоты и бесполезности» ⁵. Глаузер упорно отстаивал свою концепцию искусства, выстроенную на фундаменте сострадания и соучастия, полагая, что без них немыслимы полнота и целостность бытия. Свою болезненную тягу к «катастрофам», к житейским «срывам» он объяснял желанием преодолеть однозначность и односторонность сытого, безбедного существования. «Я искал страдание, искал, разумеется, неосознанно, какая-то частица моего «я» нуждалась в нем, – писал он, признаваясь, что «катастрофы» странным образом его успокаивали, избавляли от чувства смутной вины. – Только через страдание я снова вступал в тот тесный контакт с жизнью, который был мне совершенно необходим» ⁶.

О своей жизни Глаузер предельно кратко рассказал в письме к Й. Хальперану от 15 июня 1937 года. Рассказ этот, предназначавшийся для журнальной врезки, буквально пестрит интернированиями, судебными преследованиями, принудительными лечениями. Жить Глаузеру оставалось всего полтора года. Это время было заполнено не только новыми скитаниями и настойчивыми (всегда добровольными) попытками избавиться от пагубного пристрастия к наркотикам, но и интенсивной литературной работой. Он становится членом Союза швейцарских писателей, работает сразу над несколькими произведениями, задумывает несколько новых детективных романов, начинает писать развернутую автобиографию. Чтобы избавиться от опеки, он решает официально вступить в брак со своей давней подругой Бертой Бенгель. Поскольку в Швейцарии объявленному недееспособным Глаузеру сделать это было практически невозможно, он с невестой, немкой по происхождению, отправляется в муссолиниевскую Италию, полагая, что там ему удастся быстрее уладить все формальности, а заодно и отдохнуть. Но процедура затянулась, начались финансовые затруднения, обострились болезни, и Фридрих Глаузер скончался в Нерви, близ Генуи, 8 декабря 1938 года. Свадьба была назначена на 9 декабря.

Судьба и тут жестоко обошлась с бездомным скитальцем, который, несмотря на все старания, так и не сумел обрести свое место под солнцем.

У благополучной Швейцарии были основания не любить своего «блудного сына». Писатель и его окружение, причем окружение нередко самое ближайшее, что называется, на дух не переносили друг друга. Трагическая судьба Глаузера была предопределена уже в детские и юношеские годы. Ранняя смерть матери (1900), непомерная строгость и педагогическая беспомощность отца, человека властного и жесткого, не могли остаться без последствий: едва достигнув совершеннолетия, Глаузер порвал со своим окружением, с семьей, стал отщепенцем. Глаузер-старший настойчиво пытался сделать из сына благонамеренного и законопослушного бюргера, каким был сам, силой и принуждением втискивал одаренного юношу в прокрустово ложе нормы, а когда ему это не удалось, потребовал учредить над ним опекунство, в письме в полицейское управление Цюриха называл его лжецом и симулянтом и позже, в 1935 году, требовал от опекуна «для своей собственной безопасности и ради блага общества» изолировать Глаузера от общества пожизненно.

От родителя не отставали врачи-психиатры. Их диагноз был безжалостен: Глаузер – психопат, морфинист, мелкий воришка, рафинированный бездельник, негодяй, способный ловким обхождением вводить людей в заблуждение. Он-де не отвечает за свои поступки и потому должен быть изолирован от общества. Власти следили за каждым шагом своего подопечного и при каждом удобном случае старались упрятать его в тюрьму или сумасшедший дом за любой, даже безобидный, проступок. Настырность властей и зависимость от наркотиков загнали Глаузера в порочный круг: приступ депрессии, поиски морфия, больница или интернат, курс отвыкания, выписка или бегство, очередной «срыв» – и все повторяется с роковой неотвратимостью.

В упомянутой выше автобиографической заметке заходит речь о психоанализе. Влияние психоанализа на писателя отрицать нельзя, но и преувеличивать его не следует. Глаузер шел к психиатрам не как литератор, а как пациент, страдающий вполне определенным недугом. Сеансы психоанализа ему, правда, не помогли, скорее наоборот. Не зря же, обращаясь к литературным критикам, он призывал их «слегка потрепать психиатров» и сказать им «четко и ясно, что вмешательство в психику, игра с человеческой судьбой, практикуемая этими господами, – опасная игра» ⁷. Но эти же сеансы не прошли бесследно для Глаузера-художника: они стимулировали его интерес к подсознательному, к глубинам души, к ее таинственной диалектике. Однако Глаузер никогда не дискредитировал разум, как это делали сплошь и рядом приверженцы «глубинной психологии», и ни при каких обстоя-

тельствах не отрывал психику человека от социальных условий жизни. Его способность творить целостный, не расчлененный на «положительные» и «отрицательные» компоненты образ человека видна не только в романах, но и в «малой прозе» – зарисовках, автобиографических очерках, литературно-критических эссе.

Искусство Глаузера не было интровертным, он умел трезво и пристально вглядываться не только в себя, но и в окружающий мир. Это его качество с блеском проявилось в первом большом произведении – романе об Иностранном легионе «Гуррама» (1929). Жизненный опыт, обретенный Глаузером во время службы в маленьком французском форту, затерянном в песках марокканской пустыни, доведен здесь до такой степени художественного обобщения, когда принято говорить о выражении не только индивидуальной судьбы, но и образа времени. Для Глаузера-человека этот опыт был крайне тяжелым (приступы отчаяния, попытка самоубийства, болезни, нравственные страдания), для Глаузера-художника – чрезвычайно плодотворным. «Гуррама» – несомненно лучший роман Глаузера и один из лучших романов швейцарской литературы 20-х годов, в чем-то сопоставимый с создававшимися примерно в то же время романами Т. Манна «Волшебная гора» и Г. Гессе «Степной волк». Это произведение новаторское и по форме, и по остроте постановки актуальных проблем. «Одиночество потерпевшего крушение человека… никогда не изображалось в швейцарской литературе с такой пронзительно-оригинальной безусловностью, как в романе Глаузера «Гуррама» ⁸.

При жизни автора этот роман так по-настоящему и не дошел до читателя. (Публикация сокращенного варианта небольшими подачами в журнале «ABC» не в счет.) Швейцария упорно отторгала Глаузера, видя в нем инородное тело. Однако Глаузер не сдавался. Он настойчиво искал выхода из изоляции, искал своего читателя. Эти поиски привели его к детективу. Вторая причина «смены пластинки» заключалась в убежденности Глаузера, что возможности детектива как жанра далеко не исчерпываются массовой литературой, ориентированной на развлекательность и коммерческий успех. «Не иронизируйте над детективными романами! – писал он. – Сегодня они единственное средство популяризации разумных идей» ⁹.

В детективе Глаузер выдвигал на передний план не столько развлекательную функцию (она подразумевалась сама собой), сколько функцию познавательную и воспитательную. Он считал, что жесткая схема детективного романа может быть исходным пунктом для повествовательных построений, далеких от сферы тривиального, что в ней таятся формы и способы непрямого, замаскированного выражения правды жизни в обход идеологического пресса охранительной литературы. Глаузер отдавал себе отчет в опасностях, связанных с влиянием продукции литературного ширпотреба, понимал необходимость борьбы с этим влиянием, и в этом, видимо, заключалась еще одна причина его обращения к детективу. Он хотел показать, что можно выжать из этого жанра.

Всего Глаузер написал шесть детективных романов: «Чаепитие трех старух» (опубл. 1939), «Вахмистр Штудер» (1936), «Власть безумия» (1936), «Температурный листок» (1938), «Китаец» (опубл. 1939), «Крок и К°» (опубл. 1941). Только три из них увидели свет при жизни писателя. Однако нельзя сказать, что усилия Глаузера пробить стену равнодушия оказались полностью безуспешными: его «Вахмистр Штудер» получил довольно широкую известность благодаря удачной экранизации. Имя Глаузера стало связываться с именем ставшего знаменитым сыщика. По мнению критиков, популярность Штудера была основана на искажении в кинематографическом варианте созданного писателем образа. Чудаковатый бернский сыщик (его сыграл известный актер Генрих Гретлер), добродушный и справедливый, каким он предстает в фильме, мало похож на глаузеровского героя, не лишенного трагических противоречий. В отличие от своих предшественников и современников (Э. А. По, А. Конан Дойл, Ж. Сименон, А. Кристи), Глаузер, используя конструкцию детектива, воплощал проблемы собственной жизни и своего окружения. Детектив сталкивается у него с автобиографической повестью, что порождает дополнительные конфликты и дополнительное напряжение, выходящее за пределы чисто уголовных дел. Глаузер преодолевает жесткую схему детектива, но не сминает ее, а насыщает новым содержанием. Его вахмистр Штудер, главный герой пяти из шести детективных романов, не придерживается испытанных схем расследования: он опирается на интуицию, доверяет смутному чувству симпатии или антипатии. И первое впечатление чаще всего оказывается верным.

Обычно в детективном романе читатель усваивает точку зрения преследователя, охотника за преступником. У Глаузера этого нет: Штудер ищет не столько виноватого, сколько истину. Он не просто расследователь противоправного деяния, он исследователь жизни. Для Глаузера важнее знать, почему было совершено преступление, чем кем и как оно было совершено. Его герой не претендует на то, чтобы в обязательном порядке восстановить нарушенное социальное равновесие, он лишен примет идеализации и героизации, чего не скажешь, например, о Марло Чандлера.

Сам изгой, Глаузер делает своего сыщика бескомпромиссным защитником обездоленных и униженных, непримиримым обличителем социального зла, которого, увы, немало и в благополучных странах, обойденных грандиозными общественными экспериментами. В художественном арсенале Глаузера можно найти полный набор средств и приемов обличения – юмор, сатиру, пародию, карикатуру, гиперболу,

гротеск. Как никто другой в швейцарской литературе первой половины XX века, он обнажил не только бушующие за благообразным фасадом общественные антагонизмы, но и общечеловеческие, экзистенциальные проблемы, не признающие национальных перегородок и различий в уровне жизни. Высокий художественный уровень современной швейцарской литературы был бы немыслим без творческого опыта Глаузера, без его открытий и достижений в области поэтики и жанровой специфики.

И все же сила Глаузера не в пафосе обличения, а в подкупающей искренности, в чувстве доверия, которое он вызывает к себе у читателя. Не случайно он так часто пользуется приемом исповеди. Исповедующийся изливает душу, пытается убедить в своей правоте, вызвать к себе сочувствие, но тот, к кому обращено признание (нередко это все тот же вахмистр Штудер), не спешит с изъяснениями солидарности, слушает молча, никак не выявляя своего отношения к делу. Образуется вакуум, в который устремляется читатель. Он как бы идентифицирует себя со слушателем, берет на себя функцию расследования и вместе с писателем и сыщиком втягивается в нелегкий, но столь необходимый для сохранения человечности в человеке процесс поисков истины и справедливости. Правда, задуманное не всегда удается осуществить. Зато возникает чувство сотворчества, соучастия в вечно актуальном и всегда немного таинственном деле «вочеловечения».

Такое же чувство доверия вызывал Глаузер и у тех, кому адресованы его письма. По крайней мере у большинства из них. На жизненном пути Глаузера встречались люди, искренне жалевшие его и желавшие ему помочь, дружившие с ним, любившие его, ценившие его талант. Это коллеги по писательскому ремеслу Роберт Бинсвангер и Рудольф Якоб Хумм, психиатры Макс Мюллер и Отто Бринер, особенно Мюллер – умный, интеллигентный человек и врач, который тонко чувствовал скрытые мотивы поступков своего пациента и даже повлиял на становление стиля писателя (простота, доверительная интонация, отказ от экспрессионистской претенциозности). Во время повторных сеансов психоанализа Глаузер чувствовал себя не только пациентом, но и оппонентом Мюллера, что также сыграло немаловажную роль в самоутверждении художника. Временами просто диву даешься, читая, как уверенно судит о литературе и литераторах, о событиях общественной жизни этот человек, столько времени проведший среди правонарушителей и слабоумных, отторгнутый обществом, изолированный от общения с деятелями культуры. Поражает его начитанность; свободно владея двумя языками (немецким и французским), он и в изоляции умудрялся следить за новинками европейской литературы, высказывать о них – в статьях и письмах «на волю» – свое суждение, глубоко интересоваться историей и политикой.

Правда, дважды он оказывался в той среде, которую считал своей, которая стимулировала его писательскую активность. Первый раз это было, когда юный Глаузер, цюрихский студент, оказался в кругу дадаистов. Специальностью Глаузера были макаронические стихи. С ними он выступал в «Галерее Дада» вместе с известными поэтами Тристаном Тцарой, Филиппо Маринетти, Гийомом Аполлинером, Блезом Сандраром и другими. Из «Воспоминаний о Дада», написанных в 1931 году, видно, что Глаузер относился к дадаистам более чем сдержанно, испытывая глубокую симпатию только к своим друзьям – Хуго Баллю и Эмми Хеннингс, которые хотя и были среди инициаторов движения, но его правоверными сторонниками так и не стали.

Второй «прорыв» состоялся в 1935 году, когда Глаузер сбежал из лечебно-исправительного заведения и, скрываясь от властей, почти месяц провел на свободе. Это время было заполнено встречами с издателями, писателями, журналистами, просто интересными людьми. В доме писателя Р. Я. Хумма в Цюрихе, где собирались писатели разных взглядов, читали друг другу свои сочинения, спорили, Глаузер выступил с чтением отрывков из своего романа «Вахмистр Штудер». Роман получил одобрение, писатели приняли участие в его судьбе, завязались новые контакты. На это время приходится довольно обширная переписка с Хуммом, великолепным полемистом, только что выпустившим в свет роман «Острова». В дружеской полемике Глаузер выражал свои взгляды на искусство, свое понимание поэтики.

Глаузер, заручившийся поддержкой новых друзей, добровольно вернулся туда, откуда сбежал. Через некоторое время его выпустили на свободу, и он со своей спутницей Бертой Бенгель поселился в деревеньке близ Парижа, став управляющим маленьким имением одного швейцарского банкира. Но изоляция там оказалась не меньшей, чем в приютах и больницах. Глаузеру было необходимо творческое окружение, он вскоре затосковал и перебрался ближе к морю. Живя во Франции, он ввязался в споры, вызванные книгой А. Жида о поездке в СССР. В своем отзыве на книгу он отвергал позицию А. Жида из психологических и эстетических соображений, но при этом как бы не замечал главного: преступлений сталинского режима, против которого и выступил французский писатель. Правда, в частной переписке Глаузер был крайне озабочен московскими процессами и сожалел, что не знает русского языка и не может поехать в Россию, чтобы на месте разобраться во всем самому. Публикация этой рецензии в левом журнале привела к осложнению отношений со швейцарскими издателями и писателями (в первую очередь с Хуммом), которые придерживались иной точки зрения на происходящее в России. Позже Глаузер сожалел о сделанном не столько по убеждению, сколько из чувства благодарности к журналисту Йозефу Хальперину, опубликовавшему роман «Гуррама» в своем журнале.

Надо сказать, зарубежным писателям, особенно тем из них, кто, как Глаузер, испытывал симпатию к левым силам, нелегко было

разобраться в том, что происходило в СССР. Неопытный в «практической» политике, в искусстве лавирования и недомолвок, он мог допустить, публичную промашку, но в главном все же оставался верен себе: в эпоху истового вождизма и небывалого засилья идеологических штампов оставался противником какой бы то ни было идеологизации искусства, приверженцем «истинного скептицизма». В зловещие «красные 30-е» он явно страдал от необходимости «делать выбор», вставать под то или иное «знамя». «Это же проклятие какое-то, – жаловался он Й. Хальперину, – что приличному человеку нельзя критически отозваться об СССР, иначе тут же попадешь в разряд противников этой страны» (письмо от 9 августа 1937 года). Глаузер не хотел быть борцом в том или ином лагере, он хотел быть художником, загадывать загадки, ставить вопросы, не претендуя на знание истины в конечной инстанции.

Чрезвычайно интересна переписка с Мартой Рингир, детской писательницей, пожилой дамой довольно традиционных литературных взглядов и вкусов. Глаузер нашел в ней как бы вторую мать – добрую, снисходительную и в то же время требовательную, гордившуюся успехами своего подопечного. Он пишет ей длинные письма – яркие, остроумные, пронизанные иронией и самоиронией. Из этих писем видно, как сильно нуждался Глаузер в общении, в участливом собеседнике, которому можно было бы не чинясь высказать свои сокровенные мысля, свои сомнения и колебания. К сожалению, их невозможно в краткой публикации привести целиком, и составителю поневоле приходилось делать из них извлечения. То, что предлагается вниманию читателя, не подборка писем, а скорее выборка из писем Глаузера. Самые интересные пассажи, дающие представление о творческом облике Глаузера, содержатся в развернутых посланиях к друзьям и коллегам, а не в многочисленных письмах к отцу и опекуну, переполненных жалобами на безденежье и уверениями в благих намерениях. Но и то, что вошло в настоящую подборку, позволяет сделать однозначный вывод: жизнь Глаузера была подвигом. Борясь с косным окружением и с самим собой, со своей зависимостью от наркотиков, он сумел не только утвердить себя в литературе, но и придать ей новое качество, подготовить почву для вывода ее из застарелого провинциализма, для создания эстетического пространства, учреждать которое выпало на долю Макса Фриша и Фридриха Дюрренматта.

Отобранные для публикации письма взяты из книг: Friedrich Glauser, Briefe 1. 1911 – 1935. Hrsg. von B. Echte und M. Papst, Zürich, Verlag Arche, 1988; Briefe 2. 1935 – 1938. Hrsg. von B. Echte, Zürich, Verlag Arche, 1991. Датировкасоответствуеторигиналу. В квадратные скобки заключены даты, проставленные швейцарскими публикаторами.

1. H. Leber, Annäherung an Friedrich Glauser. – In: F. Glauser, Werke in 4 Bänden, Bd. 1, Zürich, 1969, S. 23.^[↩]
2. D. Fringeli, Dichter im Abseits. Schweizer Autoren von Glauser bis Hohl, Zürich und München, 1974, S. 43.^[↩]
3. G. Saner, Friedrich Glauser. Eine Biographie, B-de 1, 2, Zürich und Frankfurt am Main, 1981; F. Göhre, Zeitgenosse Glauser, Zürich, 1988.^[↩]
4. Ф. Глаузер, Власть безумия. – В кн.: «Современный швейцарский детектив», М., 1989; Ф. Глаузер, Чаепитие трех старух. – В кн.: «Судья и его палач. Швейцарский детективный роман», М., 1993; Фридрих Глаузер, Вахмистр Штудер. Крок и К°. Романы, СПб., 1992.^[↩]
5. Friedrich Glauser, Briefe 1. 1911 – 1935. Hrsg. von B. Echte und M. Papst, Zürich, 1988, S. 91.[↩]
6. F. Glauser, Dada, Askona und andere Erinnerungen, Zürich, 1976, S. 95.[↩]
7. Цит. по: H. Leber, Annäherung an Friedrich Glauser, S. 14.[↩]
8. D. Fringeli, Dichter im Abseits, S. 46.[↩]
9. F. Glauser, Werke in 4 Bänden, Bd. 1, S. 133.[↩]