Из дневника А. Н. Толстого (1923–1931 годы). Вступительная заметка, публикация и комментарий А. Крюковой

Дневник появился в жизни А. Н. Толстого, как только он почувствовал в себе творческие возможности. Точнее сказать, в дневнике, то есть в «сиюминутной» записи «для себя», они впервые и проявились: и в прозе (таков самый ранний дневник Толстого 1903 – 1905 годов), и в стихах (известно около двадцати записных книжек Толстого 1900 – 1909 годов, сплошь состоящих из стихов, часть из которых вошла в его сборники «Лирика» и «За синими реками», а большая часть так и осталась неопубликованной). Причем с самого своего появления толстовский дневник отходит от канонических, сложившихся в истории литературы форм. Как бы ни был значителен традиционный дневник по своей общественной и культурной ценности (например, дневник Л. Н. Толстого), он всегда оставался чем-то исключительно личным, интимным, предназначенным для себя; факты, мысли, наблюдения, записываемые в нем, имели порой смысл таинственный, неуловимый для стороннего чтения; реальная, бытовая жизнь автора дневника и жизнь внутренняя, духовная, запечатленные в традиционном дневнике, могли преображаться потом, спустя какое-то время, в его художественном творчестве, а могли оставаться в пределах обычной дневниковой записи. И дело здесь не в нашей неспособности «расшифровать» творческий потенциал той или иной записи в традиционном писательском дневнике, а часто в отсутствии такого потенциала или, во всяком случае, в его существовании на таких глубинах человеческого сознания, в которые не удалось пока проникнуть еще никому…

А дневник А. Толстого всегда функционален: он изначально, по замыслу своему, творчески нацелен – в нем нет ничего «лишнего», случайного, преходящего – и потому с полным основанием может рассматриваться как творческая лаборатория писателя.

Однако аналог у дневников Толстого все же есть – дневники Достоевского. В книге Л. М. Розенблюм¹ прекрасно показана эта творческая функциональность дневников великого русского писателя, движение его творческой мысли – от первоначального толчка, запечатленного в дневниковой записи, к ее художественно совершенному воплощению в романе. Правда, как показано в той же книге, эта творческая заданность дневников Достоевского существует пока еще в смешанном виде: творческие записи соседствуют в дневниках Достоевского с обычными, жизненными, даже житейскими записями или частными, как бы сказали, личными, биографическими, если бы речь не шла о «личном» гения…

Но в отличие от его великого предшественника дневники А. Толстого представляют жанр «творческой лаборатории» в более чистом и законченном виде. Эта особенность становится более разительна, если сопоставить дневники писателя с его письмами разных лет.

Юношеские письма к родителям и более поздние, зрелые, обращенные к Н. В. Крандиевской², оказываются сходными по полноте самовыражения автора, вдохновенной насыщенности мыслью и вниманием к мельчайшим нюансам своей внешней и внутренней жизни.

Приобретая характер исповеди, эти письма – особенно в зрелый период творчества Толстого – словно бы сливаются с дневниками. (Можно предположить, что не случайно остались незавершенными дневники Толстого 1915 – 1917 годов: возможно, их роль выполняли письма к Н. Крандиевской.)

Такое представление о назначении дневника было для Толстого настолько естественным, что он не разграничивал по существу разные этапы творческого процесса, выраженные в нем: ведь иногда дневник запечатлевал не только начальную стадию этого процесса, еще привязанную к реальной жизни, но завершенный творческий акт, вылившийся в законченное произведение. Таково назначение ранней дневниковой тетради Толстого 1903 – 1905 годов, о чем уже упоминалось. А незавершенный дневник 1915 – 1917 годов нашел «выход» у писателя в двух законченных статьях, гак и озаглавленных: «Из дневника на 1917 год»³  и «Из записной книжки» ⁴ . Эти статьи, появившиеся в переломные, кризисные периоды общественного и социального мироощущения Толстого, по направлению, стилю, выраженным в них идеям были предельно искренни и по-дневниковому откровенны, – они предваряли дневник 1917 – 1931 годов и естественно переходили в него.

Этот дневник представляет собою своеобразную творческую конструкцию, в которой есть, условно говоря, две позиции: исходное событие – свершение Великой Октябрьской социалистической революции – и вывод из нее, ее последствия и результаты. При этом каждая из частей дневника имеет свой характер, свою жанровую структуру и, в конечном счете, свое творческое назначение.

Нетрудно видеть, что записи публикуемой второй части дневника приближаются по характеру к записной книжке, в которую писатель активно заносил то, что может пригодиться, быть использовано в его творческой работе: Толстой пристально изучал жизнь в ее малейших проявлениях, событиях, нюансах, характерах. Несмотря на то, что эти записи не получили реального творческого выхода (кроме разве одной статьи 1930 года, так и озаглавленной «Из записной книжки» и содержащей описание поездки писателя по стране в июле – августе этого года), они, безусловно, свидетельствовали о творческих намерениях автора, что еще раз подтверждает наше предположение о функциональной направленности публикуемого дневника в целом.

Каждая запись – это зерно, концентрация творчески образного воспроизведения действительности. Реальные события жизни воспринимаются писателем в одном ряду с природой, миром, космосом: идет дождь, шелестит ветер листьями деревьев, небо, солнце, луна, птицы – галки, вороны (стаи ворон), – весь живой и неживой мир активно участвует в человеческой деятельности, неотделимой от этого мира, из которого он, человек, вышел. Этот космический отсвет падает на происходящие события; в его свете становится многое ясным в настоящем; он дает надежду на будущее.

«Ураган времени – революция. Корабль бытия пляшет на волнах, летит в грозный мрак. Трещат и падают устои, рвутся в клочья паруса сознания.

В урагане времени летят дни и года с бешеной скоростью. Стихает революция, – корабль жизни, потрепанный бурями, качается у новых берегов…»⁵ Космический смысл происходящих в стране событий, выраженный в этом предисловии к первой части романа «Хождение по мукам» (оставшемся неопубликованным), найдет своеобразный отзвук в фантастическом романе «Аэлита». Однако в самом романе «Хождение по мукам» он растворится в глубоком философском и конкретно-историческом подтексте. В романе, в его сюжетно-образной структуре, Толстой возвратится к тому конкретно-историческому осознанию действительности, которое зафиксировал его дневник: реальные впечатления скорректируют замысел романа; с другой стороны, художническое постижение действительности окажется и глубже и шире того реального первоначального взгляда на нее, который запечатлен в дневниковых записях; события революции в романном контексте получат исторически-нравственно-прозорливую оценку и истолкование…

В журнале публикуются в сокращении фрагменты второй части дневника Толстого 1917 – 1931 годов по подлиннику, хранящемуся в Отделе рукописей ИМЛИ, ф. 43, оп. 2.

 

[II часть]

1923 год. Май.

Себеж⁶. Солдаты на скамейке. Собака. При базарных весах – макароны (Кременчугская).

Станция Тушанис. Почтовые чиновники и барышни в тулупчике. Бабы кружками продают съестное.

Девочка с мешком: «Товарищ, этот куда поезд?», «А нельзя ли без билета?», «Нельзя».

Смешное, как в театре. Таращатся. Молодое – корявое. Ужасно смешное.

Деспотизм. Культура Афин. Славянофильство.

Неизбежность большевизма как переход к культуре духа. Русская интеллигенция, Толстой и Достоевский – подготовка эпохи народного деспотизма.

Борьба с Западом. Пробуждение национального сознания.

Идея бессмертия. Идея счастья. Идея борьбы.

Ночью у ворот артил[лерийского] склада на часах сидит поп с саблей, отбывает труд[овую] повин[ность]. Чистят конюшни, возят воду.

Рассказ Никулина об Умани. Синагога, молятся старики, на дворе – трупы. Атаман Ангел. Тачанка, покрытая ковром, на нем золоченые кресла.

Степь, дымы пожарищ⁷.

Символ смерти, или говорящий череп Ибикус⁸.

Серебряный дождь, или ужасный сон эгоиста.

В деревне опять носят кики, сарафаны, алек[сандровские] платки.

Старик слушал, слушал. Руку не подал: ты дьявол.

Россия, – неизмеримые земли, неизмеримые богатства, всевластие империи, – породила идею грандиозности. Дерзновения, непримиримость, планетарность, беспредельность – вот окраска Революции. Ничего не жалко, ничего нет недоступного, мир миру, пожар Земли – вот психологические предпосылки [революции]. Грандиозность как сознание, как форма мышления, как <качество>⁹ строй души – вот один из краеугольных камней новой морали. Грандиозность – очень восточная идея. Она проникла через Грецию, Рим, Империю Карла Великого, француз[скую] револ[юцию] в Россию. Там она столкнулась с дремавшей восточной идеей.

Рассказ Радлова¹⁰.

В зале усадьбы танцуют кадриль – поп, дьякон, девки. Сын кучера – на гармоньи.

Лошади устали от физического труда.

Шкет – штаны клешем.

Висят на ветках над прудом, где купаются девчонки. Туманный вечер, озеро, купальщицы.

Табор цыган. Сидят, глядят на огонь.

Подняла ребенка, поцеловала в голову, положила на другую сторону.

Извольте полюбоваться – Буфф.

Весело до последней степени.

Крым времен Слащева¹¹.

Духи и вино. Яхт-клуб, музыка, женщины. Все живут мгновением. Страшно врут о прошлой жизни. Мороз. Норд-ост. Приходят пароходы из Керчи и Новорос[сийска]. Полузамерзшие люди.

Слащев на вокзале на авт[омобиле]. Прямо на перрон. Белый казакин. Охрана – эфиопы в зеленых халат[ах] с кривыми саблями.

Едет на фронт с женщинами.

Когда Ленина опускали в могилу, Москва и Петроград ревели и выли.

Ветер. Мороз. Костры. Толпы.

На Невском.

Девки:

Смотри, Ленька на аглискин манер галстук за спину закидыват.

Из поездки на юг¹².

За Смоленском.

Туманное утро, разлив Днепра. Полые воды, плоские озера. В воде леса.

В вагоне. Рассказ коменданта о бандитах, выходящих из Польши с определенными заданиями. Они набирают местные банды.

6 красноар[мейцев] отстреляли поезд от банды. Пассажиры легли. Потом собрали деньги к[расноармейца]м.

Всюду на станциях на еще голых тополях – грачи. Крики. Гнезда.

Минск.

В «Баре». Полная девушка за прилавком. Еврей во френче…

– Садитесь за стол, вы мне не помешаете, а даже наоборот.

– Я вас смутил немножко.

– Чем?

– Моими песнями.

В Бобруйске.

Собрались в прихожей в сумерках около печки.

Сумасшедший еврей:

– Вся красота в сумасшествии.

Он рассказывает, что его любит Вера Холодная.

1. Л. М. Розенблюм, Творческие дневники Достоевского, М., «Наука», 1981.[↩]
2. Н. В. Крандиевская-Толстая (1888 – 1963) – поэтесса, жена писателя.[↩]
3. »Русские ведомости», 15 января и 8 февраля 1917 года. [↩]
4. «Народоправство», 1917, N 1.[↩]
5. Отдел рукописей ИМЛИ, ф. 43, N 843/1.[↩]
6. Пограничная станция. Имеется в виду первый приезд Толстого из эмиграции в СССР в мае – июне 1923 года. В беседе «Об эмиграции», опубликованной сразу же по приезде в Москву, Толстой отмечал: «Начиная от самой границы, от Себежа, видишь совсем другой мир, других людей, людей живых. В Европе, в Германии, там все рушится, здесь же несомненный подъем» (впервые – «Известия», 8 мая 1923 года).[↩]
7. Эпизод подробно разработан в повести «Похождения Невзорова, или Ибикус»; использован в романе «Хождение по мукам» (ч. 2. «Восемнадцатый год». – Алексей Толстой, Собр. соч. в 10-ти томах, М., Гослитиздат, т. 3 – 1958, с. 436 – 437; т. 5 – 1959, с 475 – 490).[↩]
8. Фраза послужила, очевидно, толчком к замыслу повести «Похождения Невзорова…».[↩]
9. Здесь и далее в угловых скобках дается текст, перечеркнутый автором.[↩]
10. Очевидно, Н. Э. Радлов (1889 – 1942) – художник, иллюстратор произведений Толстого, давний знакомый писателя.[↩]
11. Я. А. Слащев (Слащов; 1885 – 1929) – один из организаторов контрреволюции в гражданскую войну, служил в деникинской армии, затем, в 1920 году, у Врангеля, в Крыму.[↩]
12. Речь идет о поездке Толстого на юг в апреле 1924 года с чтением лекций на тему «Семь лет эмиграции». «С лекциями у нас средне, – сообщал Толстой в письме с дороги жене, Н. Крандиевской – В Орше не состоялась, в Минске, где уже был аншлаг, – театр забрали под кино для кр[асноармейце]в и лекция не состоялась. В Бобруйске лил проливень, а к часу лекции выпал снег почти по колено и люди завязали в грязи – сбор был гнусный…

    Навидался я в дороге очень многого. Типы, рассказы, города. Все это интересно и важно. Такая поездка дает знание России и расширяет кругозор…» (Отдел рукописей ИМЛИ, ф. 43, оп. 4, N 102).[↩]