№3, 2002/Заметки. Реплики. Отклики

Истоки музыки. О письмах Сергея Довлатова отцу из армии

Впервые я прочел Довлатова в конце 80-х. Тогда же и единственный раз услышал его голос по «Свободе». Помню ощущение легкости и естественности речи, живых интонаций. С тех пор вот уже десять лет я читаю и перечитываю Довлатова. Я алчно слежу за новыми публикациями о нем. Любой текст, где мелькает фамилия Довлатов, мне изначально интересен. Независимо от его литературных достоинств. Это какая-то болезнь.

Любая новая публикация о Довлатове для меня – праздник.

Практически все, что появляется о нем в Интернете, почти тут же у меня на столе. Я хочу понять, кто он, откуда, в чем его тайна. И жажду поделиться с кем-нибудь своими находками.

Так, прочитав письма молодого Довлатова отцу из армии, обнаружил, как мне кажется, что в этих письмах отчетливо видны все черты будущего Довлатова. Что он с самого начала, может быть, еще не понимал, но уже чувствовал свой путь и предназначение. Конечно, в этих письмах основной объем занимает другое. В них много бытовых деталей, просьб, много характерных для попавшего в армию молодого парня забот и рассуждений. Но талант уже давал о себе знать. Подсознание работало. Путь к себе становился все более отчетливым. Попробую подтвердить это…

 

ПРЕДОЩУЩЕНИЕ СУДЬБЫ

В 1962 году, когда Довлатов попал в армию, ему было двадцать лет. К тому времени он уже был женат (хотя и на грани развода) и имел за плечами два курса филфака Ленинградского университета.

Что занимало умы и сердца молодых людей в начале 60-х? Знаю по своему опыту: успех у девушек, спорт, юмор, вечное соперничество в компаниях. Конечно же, и у Довлатова все это было, причем даже в армии, но главным – и об этом он писал отцу – было другое: знание своего предназначения. Он рано понял, что пришел в этот мир, чтобы стать писателем; причем с самого начала трезво оценивал свои возможности. А к жизни относился как к материалу для своих будущих текстов. И что особенно поразительно – уже в эти годы у него появились принципы и критерии, которым он следовал потом всю жизнь.

Он писал стихи и знал, что будет писать прозу. Он писал прозу и понимал, что еще рано. Он жил, служил, выпивал, влюблялся, дрался, но все это, как на шампур, нанизывалось на стержень его судьбы.

«Пойми, Донат. Я совершенно искренне говорю, что я не только не считаю себя поэтом… но даже не думаю, что это дело будет со мной всю жизнь».

«Очевидно, некоторое время я не буду посылать стихов, я сочиняю длинную вещь, наполовину в прозе».

«Я уже, кажется, писал тебе, что не рассчитываю стать настоящим писателем, потому что слишком велика разница между имеющимися образцами и тем, что я могу накатать. Но я хочу усердием и кропотливым трудом добиться того, чтоб за мои стихи и рассказы платили деньги, необходимые на покупку колбасы и перцовки.

А потом, я не согласен с тем, что инженер, например, может быть всякий, а писатель – непременно Лев Толстой. Можно написать не слишком много и не слишком гениально, но о важных вещах и с толком».

«Написал я четыре рассказа. До этого несколько раз начинал повесть, да все рвал. Еще рано».

«Я думаю, что если когда-нибудь я буду писать серьезно, то в прозе».

«Часто думаю о том, что я стану делать после армии… Но ничего не придумал пока. Может быть, я и мог бы написать занятную повесть, ведь я знаю жизнь всех лагерей, начиная с общего и кончая особым, знаю множество историй и легенд преступного мира, т. е., как говорится по-лагерному, по фене, волоку в этом деле… Но пока я живу себе, смотрю, многое записываю, накопилось две тетрадки. Рассказывать могу, как Шехерезада, три года подряд».

«И еще вот что. Я понял, что при всех отрицательных сторонах жизнь моя здесь намного благороднее, чем раньше.

Во-первых, облагораживает то, что здесь строго мужской коллектив, облагораживает даже оружие. Несмотря на мат и драки, внутренне облагораживает. И эти три года будут для меня временем самых искренних поступков и самых благородных чувств, так что было бы хорошо, если б главные убеждения утвердились во мне в эти три года…»

 

НЕВОЛЬНИК ВКУСА

Как-то Бродский в разговоре с Довлатовым сказал: «Вкус бывает только у портных». Что ж, у знаменитого поэта было немало экстравагантных высказываний. На мой взгляд, это все равно что сказать: совесть бывает только у присяжных. Я думаю, что вкус, как и совесть, категория врожденная. Его можно развить, улучшить. А можно и испортить. Но изначально он должен быть.

Что такое вкус? Это физиологическое неприятие безвкусицы, пошлости. Того, что Пушкин называл vulgar. Самое интересное, что грань тут очень тонкая. В жизни мы очень часто видим, что человек с так называемым тонким вкусом (ну, скажем, профессионально разбирающийся в живописи, в музыке) вполне может быть пошляком.

Я думаю, что безупречным вкусом Довлатов был наделен от рождения. Судя по его текстам и воспоминаниям о нем, именно ему и было свойственно органическое неприятие пошлости. Любая вычурность, красивость, претенциозность определялась для него словом «ипостась», которое он терпеть не мог. В рассказах его друзей много примеров, когда он обижал, оскорблял за банальность, за штампованную фразу. «Что ты хотел этим сказать?» – допытывался он. Кричал: «Бухгалтера!»

Объяснить это можно, скажем, так. Язык был для Довлатова живым инструментом правды. А литература – правдой, выраженной словами. Он жил литературой. Причем настолько, что литературные сюжеты были для него важнее жизненных. Помните знаменитое: «Самое большое несчастье моей жизни – гибель Анны Карениной» («Соло на ундервуде»)?

Отсюда нетрудно понять, почему неискренность, фальшь, выраженные словами, он воспринимал как личное оскорбление.

И примеры этого неприятия пошлости, умения ее распознавать есть уже и в письмах к отцу.

«Р. Рождественский мне не нравится. В его стихах гражданственность, так называемая, очень примитивная, а стихи похожи на худшую часть стихов Маяковского. А худшие стихи Маяковского, кстати сказать, очень плохие.

К тому же у Маяковского в этих самых «гражданственных» стихах втрое больше юмора, ума и толку.

Ты лучше достань сборник Слуцкого, или Винокурова, или «Струну» Ахмадулиной, еще есть Юнна Мориц».

А какое точное попадание в случае с Е. Евтушенко!

«Недавно я читал стихи Евтушенко и понял, что это единственный мне известный поэт, которому идет на пользу то, что в СССР нет «свободы слова». Мне кажется, что если ему позволить писать все, что угодно, он будет писать пошло и дешево».

Самое интересное, что Довлатову тогда что-то нравилось и у Евтушенко, он даже цитировал. Но главное все-таки в Евгении Александровиче понял. И припечатал…

И еще одно довлатовское качество, прямо связанное с его природным вкусом. Это умение хорошо разбираться в людях. Причем не только в тех, что его окружали.

Вот Довлатову, скажем, вменяют в вину, что он описывал реальных людей и часто выставлял их в неприглядном свете. Более того, придумывал не слишком украшающие их истории.

Статья в PDF

Полный текст статьи в формате PDF доступен в составе номера №3, 2002

Цитировать

Хаит, В. Истоки музыки. О письмах Сергея Довлатова отцу из армии / В. Хаит // Вопросы литературы. - 2002 - №3. - C. 271-282
Копировать