И. В. Морозова. «Южный миф» в произведениях писательниц Старого Юга

И. В. МОРОЗОВА. «ЮЖНЫЙ МИФ» В ПРОИЗВЕДЕНИЯХ ПИСАТЕЛЬНИЦ СТАРОГО ЮГА. СПб.: Изд. СПбГУ, 2004. 247 с.

Среди глубоко специфических черт культуры США выделяются региональное разнообразие и высокая степень мифотворчества, сопровождавшего процесс национальной самоидентификации. Это сочетание отражает опыт, быть может, не имеющий прямых аналогов в истории других народов. Поэтому изучение американской культуры в этих двух аспектах – мифотворчества и регионализма – обещает проникновение к ее самым сущностным характеристикам.

Хотя концепт «южного мифа» не раз привлекал внимание отечественных американистов, разговор о нем в значительной мере ограничивался твердо укоренившимися предрассудками об отсталости и провинциализме культуры Юга XIX века, который, к тому же, непоправимо скомпрометировал себя рабовладельческим способом хозяйствования и расистской идеологией. Однако сама неистребимость «южного мифа», причудливые культурные отображения, которые он продолжает порождать и в массовом сознании, и в творчестве серьезных художников, наконец, вновь и вновь возвращающие нас к теме рабства произведения афро-американских писателей заставляют внимательнее, без упрощений и схематизации всмотреться в идеологию и культуру Старого Юга. К тому же, чувство обреченности, имманентно присущее южному мировосприятию, неожиданно оказалось созвучным эсхатологическим интуициям рубежа XX-XXI веков.

Рецензируемая монография интересна и актуальна прежде всего предложенным в ней новым и идеологически непредвзятым изучением природы «южного мифа»: его корней, структуры, генезиса и эволюции. Остро современной представляется и концепция литературной культуры, включающая, наряду с признанными классическими произведениями, маргинальные тексты забытой женской беллетристики первой половины XIX века. Значение этих текстов определяется не столько их эстетическими достоинствами, сколько воспроизводимыми в них схемами, которые при определенных условиях «прорастают» культурными мифами. В традиционной истории литературной культуры США этот пласт рассматривался поверхностно и недифференцированно. Такому подходу И. Морозова противопоставляет внимательный и кропотливый анализ деятельности женщин-литераторов.

«Роман домашнего очага» интерпретируется как своеобразное преломление романных традиций Джейн Остин, сентименталистской прозы Ричардсона, романа воспитания XVIII века. Справедливо отмечается, что влияние этих образцов реализуется, в основном, на поверхностных уровнях художественной структуры – фабулы, системы персонажей, сюжетных коллизий, для которых находятся к тому же наиболее очевидные и незатейливые художественные решения (к примеру, контраст и параллель как практически единственные структурные принципы, доступные сочинительницам), что, конечно, способствовало популярности этого жанра среди массового читателя и делало его действенным инструментом идеологического воздействия.

На таком функционально-прагматическом понимании жанра основывается выдвигаемая И. Морозовой концепция формирования «южного мифа», колыбелью которого она предлагает считать именно «роман домашнего очага». Важным достоинством этой концепции является то, что она учитывает функционирование и отражение «южного мифа» и в массовом сознании, и в литературе. Вместе с тем И. Морозова далека от того, чтобы упрощать и видеть в «южном мифе» исключительно конструкт массового сознания. Опираясь на труды Р. Барта, А. Лосева, Г. Тиндалла, она предлагает рассматривать его как частный случай мифа социального, идеологически заряженного и в то же время переживаемого южанами, по модели архаического сознания, как жизненная реальность. Можно только сожалеть о том, что в монографии отсутствует сравнение «южного мифа» с мифом пуританским. Думается, сопоставление этих двух мифов, играющих роль «мифов творения» в национальной американской мифологии, способствовало бы более глубокому изучению взаимодействия регионального и общекультурного в механизмах мифотворчества.

Концепция И. Морозовой опровергает достаточно распространенное в литературоведении середины XX века мнение о том, что южное самосознание оформилось только после гражданской войны 1861 года. Окончательное оформление идеологической базы южной культуры автор относит уже к концу англо-американской войны 1812 – 1815 годов. При этом несколько озадачивает тот тезис, что пафос идеологической борьбы Юга (как защищающейся стороны) изначально приводил южан к необходимости эстетического освоения мира (с. 16). Здесь проводится излишне прямолинейная связь между идеологическими задачами момента и потребностью в художественном осмыслении действительности. Тяга к эстетическому освоению реальности, как представляется, существует всегда и не связана напрямую с политической конъюнктурой.

В монографии отражена неизвестная отечественному читателю (и долгое время замалчиваемая в США) сторона рецепции глубоко почитаемого в нашей стране романа Г. Бичер Стоу «Хижина дяди Тома». Анализ давно отшумевшей полемики дает возможность прислушаться в том числе и к не лишенным своеобразной последовательности аргументам защитников рабовладения и расизма; подобный подход помогает воссоздать более объемную картину культурной жизни США XIX века, которая предстает у И. Морозовой как историческая драма, полная Политических и гражданских страстей, искренних заблуждений, человеческих и творческих удач и просчетов.

Специальное внимание автор книги уделяет «антитомовскому» роману- полемическому жанру, в рамках которого выкристаллизовывалась южная разновидность «романа домашнего очага». Идеологическая тенденциозность, шаблонность персонажей, откровенная лакировка действительности в «антитомовских» романах заставляют вспомнить произведения соцреализма, сравнение с которыми могло бы стать уместной и плодотворной историко-литературной параллелью и, возможно, более глубоко раскрыть механизмы социального мифотворчества.

При всей эстетической и идеологической заданности жанрового канона «романа домашнего очага», при весьма скромной литературной одаренности его создательниц И. Морозова исходит из задачи обозначить индивидуальный вклад каждой из них в историю жанра, что порой требует от автора монографии особой филологической изощренности. Вместе с тем такая исследовательская установка, пожалуй, получает свое оправдание и в методологическом плане: книга И. Морозовой интересна как попытка создать некую гибридную методику идейно-художественного анализа текстов, характеризующихся невысокой степенью эстетической оригинальности, но весьма значительных с точки зрения выполненной ими «культурной работы» – методику, сочетающую традиционный текстологический анализ с приемами «культурных исследований», причем автор чаще всего находит для этого адекватный Литературоведческий инструментарий. Так, в романе «Северная невеста плантатора» (полемическом ответе Кэролин Хенц на «Хижину дяди Тома») пресловутая «детскость» черной расы трактуется исследовательницей как скрытый идеологический механизм, определяющий лингвистические решения и структурно-образную организацию романа (с. 65). Достаточно оправданными выглядят аналогии между талантливой беллетристкой Марией Макинтош и Чарльзом Диккенсом (с. 88), однако остается непроясненной природа их литературных связей. Досадно, что при этом в кратком диккенсовском экскурсе оказываются перепутанными романы «Домби и сын» и «Холодный дом».

Итоговая глава «»Роман домашнего очага» как «южный текст»» становится своеобразной антологией приемов и мифологем, используемых писательницами-южанками. Следуя методологии, предложенной для изучения «Петербургского текста» В. Топоровым, автор монографии последовательно рассматривает основные структурно-семантические уровни «южного текста». Природа Юга, как и образ южного дома, многократно растиражированный писательницами, наполняются особым символическим смыслом, становятся особым этическим пространством. Общая гендерная направленность исследования, насыщенность его историко-литературным, социокультурным и антропологическим материалом обуславливает самую большую удачу этой главы – попытку структурировать романный концепт «южная женщина» по типам: южной красавицы, леди, матроны – и, в параллель к этому, исследование способов репрезентации «культурного Другого» – антитетические образы черной Иезавели и черной няни как символа южных добродетелей. Думается, именно эта последняя глава наиболее плодотворна в плане предложенного в ней аналитического инструментария для изучения всех разновидностей «южного текста» как поля методологических операций для изучения прошлого, настоящего и будущего «южной литературы».

Несомненным достоинством книги, целиком и полностью посвященной женскому вкладу в развитие американской интеллектуальной мысли, является то, что женское творчество везде рассматривается не изолированно, не как самодостаточное и самозамкнутое явление (как это часто бывает в феминистском литературоведении), а в общекультурном контексте. Однако читающему монографию явно недостает реакции литераторов-современников на творчество анализируемых писательниц (если таковая зафиксирована). В этом плане, кроме знаменитого высказывания Готорна о «scribbling women» («бумагомараках в юбках»), книга не предлагает ничего нового.

Книга И. Морозовой открывает новые, малоизвестные страницы истории американской литературной культуры, несомненно способствует формированию более объемного представления о ней и намечает новые для отечественной науки методологические перспективы исследования.

О. АНЦЫФЕРОВА

г. Иваново