Гримасы еще не умершего догматизма (По поводу статьи Ю. Суровцева «К вопросу о реанимации некоторых приемов магической обрядности в критико-литературоведческих текстах»)

«Вопросы литературы», 1986, N 7.

Я очень недолго разгадывал «тайну» происхождения полемического репертуара критика Ю. Суровцева, обвинившего в одной и той же статье сразу двух авторов (наверное, ни в чем один на другого не похожих) в одном и том же – в магии и заклинании (мое грехопадение, как полагает критик, случилось в книге «Анализ структуры литературного произведения» ¹). Однако забавность этой истории состоит в том, что сравнительно недавно в одной из статей сам Ю. Суровцев был обвинен буквально в том же самом и буквально в тех же словах.

Наверное, в это трудно поверить, но зато в этом нетрудно убедиться, прочитав такие слова: «У Ю. Суровцева термин «социальное» наполняется каким-то магическим содержанием, выступает порой как заклинание и как таковое остается весьма туманным и расплывчатым». Правда, это делалось без ссылок на философский энциклопедический словарь, как это для пущей важности и дивясь своей учености делает Ю. Суровцев (кстати, критик питает особую слабость к словарям, но эта слабость хороша и привлекательна, когда словари служат скромному самообразованию, а не развязному поучению всех и вся).

У меня неистребимое желание собрать воедино – тут почти неправдоподобный «букет» возникает – все «идеологические» криминалы, не только без тени смущения, но весьма самодовольно «брошенные» в меня, а затем поговорить о них по существу.

Кто же такой Ар. Григорян, по Ю. Суровцеву? Ни больше и ни меньше, как неопозитивист, а следовательно, идеалист, а также структуралист, формалист, недружественно относящийся к марксистско-ленинской методологии в литературоведении. Впечатляющее обвинительное заключение. Тут и сам набор ярлыков хорош, и воинственный тон: все это помогает вспомнить весьма распространенный и очень определенный тип воителя-разоблачителя отошедших времен, игравшего в отнюдь не забавные «игры». Датированность всего этого 1986 годом поистине изумляет.

Едва начав разговор о моей книге, Ю. Суровцев сразу же «поражается» (в буквальном смысле, что будет сейчас показано). Между тем в таком деле, каким он занят, лучше бы как раз не «поражаться», а владеть своими эмоциями, иметь (по известному выражению) «холодную голову». Или, как говорит симпатичный следователь из популярного теледетектива: «Давайте не будем нервничать и во всем спокойно разберемся».

Посмотрим, что же «поразило» в моей книге Ю. Суровцева. Он пишет: «Многочисленнейшие цитации и ссылки – целые страницы цитации! – соединяют здесь исторически различнейших, часто противоречащих друг другу, но тем не менее сводимых авторской волей в единые ряды авторских предшественников. Обилие имен мудрецов-филологов, писателей-художников, языковедов-семиотиков, литературоведов-критиков, кажись, всех времен и народов – Поражает. Тут М. Бахтин, разумеется, и Дионисий Галикарнасский, Р. Карнап и «старик» Гегель, Р. Якобсон и Ж. -П. Сартр, Л. Ельмслев и Г. Гачев, Аристотель и В. Кожинов, Анри Бергсон и С. Бочаров, А. Потебня и М. Эпштейн, Ф. де Соссюр и Л. Абрамян, и т. д., и т. д., и все – вкупе и влюбе – «подпирают» автора книги Ар. Григоряна и книгу его, которая называется «Анализ структуры литературного произведения» (стр. 57).

А теперь разберемся. В чем именно в моих «цитациях» М. Эпштейн (допустим) «противоречит»»старику» Гегелю или С. Бочаров – Аристотелю – о том не говорится ни слова. Так что криминал, «кажись», усматривается просто в самом обилии имен «мудрецов-филологов, писателей-художников (?)…» и т. п. Что на это сказать? Работа Л. Абрамяна «Современное понятие структуры», на которую я ссылаюсь, издана в 1971 году в Ереване и, возможно, мало известна русским исследователям. Известные суждения Бергсона о субъективном восприятии времени упомянуты мной в связи с освещением проблемы художественного времени как «одной из форм бытия структуры» (стр. 17). Причем не столько они меня «подпирают», сколько л их корректирую (см. там же). Что же касается остальных четырнадцати имен, фигурирующих в перечне Ю. Суровцева, то, по моему глубокому убеждению, факт появления любого из них в книге о структуре литературного произведения не требует никаких дополнительных пояснений для читателей-литературоведов, сколько-нибудь внимательно следящих за литературой вопроса. Иными словами, «Ельмслев и Гачев», «Аристотель и Кожинов» в монографии о художественной структуре никого из серьезных современных литературоведов и филологов (не «мудрецов», а просто филологов) не «поразит». Поразительно другое.

В конце статьи Ю. Суровцеву вновь не дает покоя мысль о «подпирающих» меня «предшественниках». Но на сей раз он дополняет свои категорические выводы еще и весьма настоятельной рекомендацией. По его мнению, «предшественники» присутствуют в моей книге как «мала куча», куда попадают и единомышленники, и не единомышленники (что бы и Ар. Григоряну вспомнить концепцию «двух культур»)» (стр. 68).

Конкретных доказательств смешения «единомышленников» с «не единомышленниками» в одну «кучу малу», естественно, опять не приводится, и это очень типично для полемической методологии Ю. Суровцева: голословное обвинение повторяется дважды и трижды с таким видом, будто ранее оно уже неопровержимо доказано. А главное, вопрос о «предшественниках» приобретает далеко не академический характер: совет вспомнить о «двух культурах»,; дабы не спутать «не единомышленника» с «единомышленником», прозрачно намекает на то, что в размышлениях о «художественных структурах», «поэтических ситуациях» и прочих подобных материях я, как говаривал Зощенко, где-то ненароком обнял классового врага. Но где именно? И как в данном случае воспользоваться рекомендацией Ю. Суровцева? Общеизвестно, что концепция «двух культур» констатирует наличие этих двух культур внутри каждой национальной культуры в антагонистическом классовом обществе. Как же мне применить ее к «мудрецам-филологам», «писателям-художникам» и т. п, с целью отделения овец от козлищ? Ведь «Потебня и Эл» штейн» – представители разных общественных формаций, «Ельмслев и Гачев» – к тому же и представители разных национальных культур, а что до «Аристотеля и Кожинова», то при Аристотеле наций еще и вовсе не было, поскольку с марксистской точки зрения они возникают лишь с развитием капитализма². Или Ю. Суровцев полагает, что, прежде чем сослаться, к примеру, на мысль Соссюра оразличном распределении элементов внутри языковой структурывразличные моменты времени, я должен был выяснить, к какой из «двух культур» внутри швейцарской (или франко-швейцарской) национальной культуры принадлежит сам Соссюр – к прогрессивной, демократической или к консервативной, реакционной?

Разве не понятно, что подобные настоятельные рекомендации по практическому применению концепции «двух культур» суть ее начетническая вульгаризация – и ничего более.

Подчеркнем еще раз: Ю. Суровцев не разбирается, верны или не верны приводимые мной суждения «предшественников», прав или не прав Сартр, или Бахтин, или Потебня, или Кожинов, что именно делает их нашими «единомышленниками» или «не единомышленниками» и т. п., не разбирается даже в том, к месту или не к месту я их цитирую## Хотя, разумеется, создатьвпечатлениенеуместности он всячески стремится бьющими на эффект чисто риторическими приемами. Сопоставляются, например, нарочито контрастные пары: «М. Бахтин и Дионисий Галикарнасский…»-дескать, где имение, где вода! Но, право же (повторюсь), только Ю. Суровцева может «поразить» обращение современного исследователя поэтики к античным филологическим концепциям. Прочитав на с.

1. Ар.Григорян, Анализ структуры литературного произведения, Ереван, 1984. [↩]
2. Что Ю. Суровцеву, «кажись», должно быть ведомо, хотя на е. 39 он толкует о «каждой национальной культуре досоциалистических классовых обществ» – во множественном числе, то есть считая, видимо, что нации существовали, скажем, и в рабовладельческом обществе.[↩]