Факты при свете эволюции

Раскрыв четырехтомную «Историю русской литературы», выпущенную Пушкинским домом лет пятнадцать назад, – это был один из последних амбициозных академических проектов; советского времени, – с изумлением убеждаешься, что в нем, например, вообще не упомянут «Князь Серебряный». Может быть, и мелочь, но красноречивая. Потому что тут не спрячешься за дежурные отговорки насчет цензурных сложностей и внелитературных обстоятельств, принудивших к умолчанию. Граф Алексей Константинович ничем особенно не провинился перед нашими авгурами. Роман спокойно переиздавался и в самые глухие времена. Его отсутствие на страницах пудового волюма, притязающего дать научную картину отечественной словесности прошлого века, говорит лишь о качестве этой научности, ни о чем больше.

Дело даже не во всевластии схем, этих набивших оскомину трех этапах освободительного движения, трех источниках, трех составных частях и прочих непререкаемых аксиомах, с помощью которых столько лет удушалась гуманитарная мысль. На худой конец можно было, применив давно известные навыки, как-то приляпать книгу о боярах и опричнине к вызреванию революционной ситуации в годы, когда эта книга писалась. У нас проделывали и не такие фокусы.

Но вся суть в том, что составителям упомянутой «Истории» не нужна сама книга. Она им только мешает, препятствуя стройности описания «процесса». Не вписываясь ни в «процесс», ни в принятую классификацию, она торчит бессмысленным отростком, и, значит, всего лучше сделать вид, что ее не существует вовсе. Или что это эфемерная, совсем микроскопическая художественная величина.

Абсурдность последнего умозаключения, я думаю, ясна каждому, как бы ни относиться к наследию второго Толстого и вообще к исторической прозе. Однако оно оказывается по-своему неотвратимым. С аналогичными несуразностями столкнется читатель едва ли не любой работы из тех, что притязают на обобщение.

И здесь нечему удивляться. Ведь пресловутый «процесс», который вызывает у наших историков примерно такие же чувства, как священная корова у индуистов, – это прежде всего логичность и завершенность. В нем все должно быть так или иначе маркировано, обладать некой целесообразностью и целенаправленностью. Всему должно найтись свое место в том или ином сцеплении, и сцепление намного интереснее, чем элементы, из которых оно состоит. Текст важен не сам по себе, а тем, насколько он помогает проникнуть в отношения литературы и действительности, борьбу эстетических концепций, развитие художественных направлений, эволюцию жанров… Словом, он важен как иллюстрация. Как подтверждение или опровержение неких тенденций.

Понятно, что при таком подходе с неизбежностью схематизированным окажется толкование даже тех текстов, которые в самом деле имеют к тенденциям прямое и непосредственное касательство. Но бывают тексты, которые иллюстрируют тенденции неотчетливо.