№2, 2002/Публикации. Воспоминания. Сообщения

Эренбург и Ахматова (взаимоотношения, встречи, письма, автографы, суждения)

Тема этой статьи не является биографически ключевой применительно не только к Ахматовой (что очевидно), но и к Эренбургу (Ахматова никогда не была его самым любимым поэтом). Не являясь ключевой, эта тема не вымышлена (есть ее материальные носители: письма, телеграммы, автографы, высказывания – письменные и устные, воспоминания, записи, наконец – слухи, если не сказать грубее – сплетни) и, стало быть, заслуживает обзора.

Ахматова и Эренбург – современники: временные отрезки их жизни почти совпадают (они прожили неполные 77 лет каждый; А. А. на полтора года старше). Их личное знакомство продолжалось долее четырех десятилетий. Его нельзя назвать дружбой 1, но через все это время, круто менявшее не только оценки и отношения людей, но и их судьбы, Эренбург пронес восхищение человеческим образом А. А. и любовь к ее первым книгам и стихам 1940 года. Его преданность искусству и неизменно доброе отношение к Ахматовой всегда оставались для нее несомненными.

 

  1. ИЗДАЛИ

Первоначальное знакомство было заочным. В печатной и письменной полемике вокруг первых книг Эренбурга принимали участие Брюсов и Гумилев 2; письмо Брюсова Гумилеву с приятием Эренбурга заканчивалось упоминанием стихов «Вашей жены, г-жи Ахматовой» и легким уколом: которые, «сколько помню, мне понравились» 3. В 1911 году стихи Ахматовой и Эренбурга печатались в соседних номерах «Всеобщего журнала» (N 2 и 3) и «Новой жизни» (N 8 и 7); рецензируя поэтическую антологию, вышедшую в издательстве «Мусагет» (М., 1911), Брюсов отметил обоих среди тех, «об отсутствии которых надо пожалеть» 4. В 1912 году из Парижа Эренбург устанавливает связь с журналом акмеистов «Гиперборей»; его стихи печатают в N 3 в декабре 1912 года (среди них «Воспоминание о Тоскане» – эта тема была свежа для Ахматовой, в том году впервые побывавшей в Италии) и там же – рецензию Мандельштама на эренбурговские «Одуванчики». Браня акмеистов, К. Чуковский поминал «акмеистов Эренбурга и О. Мандельштама» 5 (ошибка не случайная). Наконец, в предисловии к первой книге Ахматовой «Вечер» М. Кузмин упоминает наряду с Мандельштамом и Цветаевой стихи Эренбурга 6. Не исключено, что название книги Ахматовой имел в виду Эренбург, давая имя журналу стихов, которые он выпускал в Париже в 1914 году («Вечера»). Отмечу и связь «Вечеров» с «Гипербореем» (упоминания в предисловии и в рекламе журнала акмеистов и их книг, включая «Четки»). Перечисленное здесь все чохом обойти Ахматову не могло. Так что имя Эренбурга и, по-видимому, его стихи были ей известны с начала десятых годов.

Свидетельства о знакомстве Эренбурга с ранними стихами Ахматовой – не косвенные. Первое упоминание Эренбургом ее имени в статье, напечатанной в парижском журнале «Гелиос», где поэты новой смены – Городецкий 7, Клюев, Зенкевич, Ахматова и Цветаева – противопоставляются символистам: «Ахматова, описывая душу современной женщины, не прибегает к трафаретам какой-нибудь «декадентской» поэтессы вроде Вилькиной 8, ни к сравнениям женщин с «ведьмовскими напитками» и т. п. (Брюсов), но исходит от того, что мы видим ежедневно, за оболочкой обнажая женскую душу» 9. В статье «Новые поэтессы» Эренбург отметил: «Появившиеся за последнее время «женские стихи» показали нам, что, быть может, лишь в душе женщины сохранилась какая-то обостренная чувствительность всего и умение неожиданно с интимной иронией, с ядовитой нежностью, со слезами в голосе, с улыбкой на лице подойти к темам, являвшимся до сих пор почти недоступными для поэзии. «Перчатки и треуголки» Ахматовой, «Деревянные домики» Цветаевой неожиданно открыли новый мир, научили с особенной тревогой брать в руки новую женскую книгу» 10.

Не только человеческие и географические, но и поэтические судьбы Эренбурга и Ахматовой складывались непохоже.

Если «ранней Ахматовой не было» 11, то выпускавший ежегодно новую и непохожую на предыдущие книжку стихов Эренбург искал себя и обрел свой голос лишь в стихах 1915 года, которые уже никому не приходило в голову относить к акмеизму – так расшатана их форма, столько в них поэтического отчаянья, надрыва и прозрений, порожденных мировой войной.

Весной и летом 1916 года Эренбург рассылал свои новые книги – «Стихи о канунах» и литографированную «Повесть о жизни некой Наденьки» с иллюстрациями Диего Риверы. Сохранился ахматовский экземпляр «Наденьки» 12. Уцелел ли ахматовский экземпляр «Стихов о канунах», неизвестно, но А. А. их знала: там впервые были напечатаны стихи, посвященные Амедео Модильяни, – единственный тогда сигнал о художнике, дошедший до Ахматовой («Потом, в тридцатые годы, мне много рассказывал о нем Эренбург, который посвятил ему стихи в книге «Стихи о канунах», и знал его в Париже позже, чем я» 13).

Ахматова была из тех, с кем хотел повидаться Эренбург, вернувшись в июле 1917 года в Россию 14. Однако рок трижды мешал из встрече – дважды в Петрограде (июль, август) и раз в Москве (Ахматова приехала туда в октябре 1918 года, а Эренбургу в сентябре пришлось бежать от ареста большевиков на Украину). «Встреча» в 1917-1918 годах состоялась только на страницах «Весеннего салона поэтов» 15.

Вряд ли Ахматова могла принять кликушеские эренбурговские «Молитвы»; его суждение о ее стихах того времени содержалось в статье «На тонущем корабле», присланной в декабре 1918 года из Киева в Петроград в редакцию «Ипокрены». Разделив стихотворцев на две группы: «очарованных катастрофой» (Блок, Белый, Есенин, Мандельштам, Хлебников, Маяковский, Каменский) и «потрясенных ею» (Бальмонт, Волошин, Гумилев, Вяч. Иванов, Ахматова, Цветаева), Эренбург писал: «Анна Ахматова слишком занята своей душевной катастрофой, чтобы слушать рев волн и крики тонущих. Несколько лет тому назад она предстала перед нами с душой богохульной и нежной, с проникновенными молитвами и дамскими ужимками… С тех пор успела народиться целая школа «ахматовская», погубившая немало провинциальных барышень. Сама же поэтесса отказалась от эффектных приемов, которые воспринимались многими, как ее существо. Ее чрезмерно безысходный и томительный «Вечер» был книгой юности, утренних горьких туманов. Теперь настал полдень трудный и ясный. Линии закончены и давят своей неподвижностью. Холодный, белый голубь слепит своей бесстрастностью. Где былая интимность образов, вольный ритм, далекие созвучия? Классические строфы «Белой стаи» – это почти хрестоматия, и порой с грустью вспоминаешь о капризной и мятежной девушке… Но среди запустения российской поэзии стихи Ахматовой (о войне и др.) являются великой радостью. Она на палубе со скрещенными на груди руками глядит на пылающий север» 16.

В Киеве весной 1919 года Эренбург вместе с Мандельштамом основал Студию художественного слова, где читал лекции о поэзии, разбирал стихи молодых авторов 17. Начавшаяся тогда дружба с О. Э. Мандельштамом и Н. Я. Хазиной (Мандельштам) в годы последующих испытаний оставалась одной из нитей, связывавших Эренбурга с Ахматовой. В 1919 году Эренбург начал работать над книгой «Портреты русских поэтов»; был там и «портрет» Ахматовой: «Для нее любовь была не праздником, не вином веселящим, но насущным хлебом. «Есть в близости людей заветная черта»… и напрасно пыталась перейти ее Ахматова. Любовь ее стала дерзанием, мученическим оброком. Молодые барышни, милые провинциальные поэтессы, усердно подражавшие Ахматовой, не поняли, что значат эти складки у горько сжатого рта. Они пытались примерить черную шаль, спадающую с чуть сгорбленных плеч, не зная, что примеряют крест… Ее стихи можно читать после всех, уже не читая, повторять в бреду» 18.

В конце катастрофической гражданской войны немало переживший Эренбург после мучительных раздумий вернулся из белого Крыма в красную Москву, отвергнув, как и Ахматова, идею эмиграции. А затем, получив «творческую командировку» (помогла гимназическая дружба с Бухариным), вернулся к прежней своей жизни на Западе, но с советским паспортом и, стало быть, с идеологическими запретами (поначалу – не жесткими). Эта жизнь, сначала в Берлине, а затем в Париже, отнюдь не всегда безоблачная, позволяла печататься и на Западе, и в СССР, куда Эренбург иногда наезжал – скорее туристом. Одни такой жизни завидовали, другие (из числа как коммунистических ортодоксов, так и внутренних оппозиционеров советскому режиму) ее не принимали. Именно в эту пору Ахматовой и Эренбургу предстояло познакомиться лично.

 

  1. ВСТРЕЧИ

В Берлине, вопреки утверждениям эмиграции, что вся настоящая русская литература находится в изгнании, Эренбург (в статьях и в антологии «Поэзия революционной Москвы» 19) доказывал: подлинная поэзия жива именно в России. Перечисляя ее «блестящие достижения за последние годы», наряду с «Двенадцатью» Блока и «Зимними сонетами» Вяч. Иванова, он назвал «Белую стаю» и «Подорожник» Ахматовой – «полное преодоление изысканности «Четок» во имя ясности и простоты» 20. В обзоре новой русской поэзии, напечатанном под псевдонимом Жан Сало в журнале «Вещь», критикуя сборники петроградского издательства «Петрополис» за то, что по их стихам нельзя понять, была ли в России война 1914 года, революция и гражданская война, Эренбург выделил «Подорожник»: «Стихи Ахматовой… молодят меня. Они не лучше и не хуже прежних – это нечто раз данное, ровное и неизбывное. Я только страшусь тех минут, когда от классической «Белой стаи» она поворачивается к легкой внешней народности» 21.

Настойчивость Эренбурга в отстаивании высоких достоинств поэзии, творимой в Советской России, заметно повлияла на некоторых берлинских критиков 22. Известия об этом доходили до – России, и Ахматова, чувствительная к эмигрантским суждениям и пересудам недавних питерских знакомцев, видимо, отметила перемену». Наверное, как доброжелательную реакцию на нее можно трактовать эпизод из непубликовавшихся воспоминаний А. В. Зискинда: «В начале двадцатых годов я работал в наркомате почты и телеграфа. По делам этого наркомата в январе 1923 года я отправился в Германию. Перед отъездом поезда меня предупредили, что со мной хочет поговорить одна дама. И действительно по перрону ко мне подходила роскошно (по тем временам) одетая молодая женщина. Я сильно смутился. Одет я был по тогдашней моде в считавшийся верхом франтовства синий костюм… Дама оказалась Анной Ахматовой. В то время я читал всего несколько ее стихотворений. Она попросила передать в Берлине Илье Эренбургу ко дню его рождения в знак признательности за доброе к ней отношение свой подарок – сборник «Четки». Она сильно удивилась, что я знаю ее стихи, я имел дерзость прочесть ей два стихотворения.

– Вы… – и недоверчиво посмотрела на мою блузу…

Мы тепло, по-товарищески расстались. На прощание Анна Андреевна бросила – «до свиданья, буби!»…

В Берлине, бросив все дела, я пошел разыскивать по адресу Эренбургов. Было радостно выполнять такое приятное поручение. Дверь мне открыла Люба Козинцева – жена Эренбурга, за ней стоял мне еще лично незнакомый Борис Пастернак. Они затащили меня в дом, жадно расспрашивали о России, о литературных событиях. Долго не отпускали, потом Любовь Михайловна подробно объяснила мне, как найти кафе, где ежедневно работал Эренбург.

Эренбурга я читал; он тогда выпускал много рассказов, романов и был очень известен. Встречался с ним лишь однажды в Киеве на поэтическом вечере, где я решился выступить с критикой его религиозных стихов, которые мне казались неуместными во времена революции, которой я был увлечен.

Илью Григорьевича я нашел в кафе, где он был почти единственным клиентом. Его там знали, любили, выделили ему столик и настольную лампу… Передав подарок и опять рассказав, что я знаю о последних литературных и общественных событиях в России, я решил напомнить Илье Григорьевичу о киевском вечере. Вечер он помнил отчетливо и потому, что это было его последнее выступление со стихами, но меня он не помнил. По приглашению Эренбурга я часто бывал в кафе, куда приходило много писателей на огонек его лампы. Помню Андрея Белого, Георгия Иванова, Алексея Толстого, Пастернака, Шкловского… Хозяин кафе решил за свой счет устроить день рождения Эренбурга. Угощение было самое простое, но и оно стоило очень дорого» 23.

Личное знакомство Эренбурга с Ахматовой состоялось в начале марта 1924 года, когда Эренбург приехал в Ленинград. «В Ленинграде я познакомился со многими писателями, которых раньше знал только по книгам: А. А. Ахматовой, Е. И. Замятиным, Ю. Н. Тыняновым, К. А. Фединым, М. М. Зощенко» – так начинается черновик 9-й главы 3-й книги «Люди, годы, жизнь» 24. Есть еще дневники Б. М. Эйхенбаума, где рассказывается, как 9 марта Эренбург читал главы нового романа «Любовь Жанны Ней»: «Народу было невероятно много. Ахматова, Пунин, Шкловский, Каверин, Федин, Тихонов, Слонимский, А. Смирнов, Форш, все обычно бывающие, студенты и т. д. Эренбурга обстреливали, но он очень умно отвечал» 25.

Впоследствии Эренбург встречался с Ахматовой, по- видимому, регулярно в свои нечастые наезды в Россию (1926, 1932), – например, шлейф встречи 1926 года просматривается в записи Лукницкого о разговоре с Ахматовой 14 декабря 1927 года: «…об Эренбурге и его отношении к современности» 26.

Вторая половина двадцатых – начало тридцатых годов – трудное время и для жившей в Ленинграде Ахматовой, и для Эренбурга, работавшего в Париже. В период с 1925 по 1935 год Ахматова почти не пишет стихов; в 1929-м она вышла из Союза писателей в знак протеста против преследования Замятина и Пильняка и в 1934 году не заполнила соответствующих анкет в новый Союз (однако она вступила в него после пика террора, в 1940 году, – видимо, в связи с изданием ее сборника «Из шести книг»). Эренбург, пережив жестокий финансовый кризис 1929-1931 годов, когда книги его либо запрещались в СССР, либо цензура оставляла от них лохмотья, а западные издания из-за мирового кризиса уже совсем не кормили, принял, под аккомпанемент нарастающей фашистской угрозы, сталинский режим, надеясь сохранить за собой некую (оказалось: почти иллюзорную) литературную независимость. После того как было разрешено издать его первый советский роман «День второй» (1933), Эренбург впервые почувствовал себя в Москве не чужаком; его соблазнила идея стать полпредом советской литературы на Западе, ему позволили ограничиться исключительно «международной» деятельностью, все «мирные» сталинские годы работая только на Западе. 1934-1936 годы – пик его «романа» с режимом. Чувствуя убогий уровень большинства советских писателей и разойдясь с эмигрантами, Эренбург предпочитает психологический комфорт и общается главным образом с левыми французами, но отнюдь не с ортодоксальными коммунистами – в ту пору его самым близким другом был Андре Мальро, увлеченный тогда идеей революции как «локомотива истории». В этот период отношение к Эренбургу в кругу Ахматовой было скорее ироническим: живет на Западе, а хвалит СССР 27. О стихах Ахматовой Эренбург в тогдашних статьях об искусстве и эссе не упоминает (имя Мандельштама еще встречается;

Ахматову он теперь относит к прошлому), но зато Пастернак и Маяковский проникают даже в его художественную прозу. Это не отражалось на человеческих отношениях, и встречи с Ахматовой продолжались (вспоминая Модильяни, она подтверждает это, упоминая, что 1930-е годы ей много говорил о нем Эренбург 28, – это могло быть лишь в 1932, 1934, 1935, 1938 годах).

В 1938-м в Москве Эренбург узнает новые стихи Мандельштама и Ахматовой, потрясшие его навсегда. Тогда он в последний раз виделся с Мандельштамом, подарил ему кожаное пальто, в котором О. Э. забрали в ГУЛАГ; документальными данными о встречах с Ахматовой мы не располагаем. Подчеркнем, что трагические московские месяцы (январь-май 1938-го) существенно способствовали протрезвлению Эренбур-га (он сам чудом избежал гибели).

Пережив поражение Испанской республики, пакт Молотова- Риббентропа и падение Парижа, 29 июля 1940 года Эренбург вернулся в Москву другим человеком – это зафиксировали воспоминания и письма Н. Я. Мандельштам 29. Трагическая горечь пережитого реанимировала его музу – он снова пишет стихи (думаю, лучшие). Дважды Эренбург выбрался в Ленинград – в декабре 1940-го и в мае 1941-го, – но оба раза Ахматову не заставал 30. В мае он привез в Ленинград свою только что вышедшую книгу стихов «Верность» и, надписав ее в последний питерский день Ахматовой: «Анне Андреевне Ахматовой с любовью Илья Эренбург. 1 июня 1941. Я мечтаю о Вашей книге – достать не могу 31. И. Э.» 32, видимо, оставил для передачи А. А. Встреча произошла в Москве 5 июня. Есть несколько следов этой встречи. Во-первых, А. А. подарила Эренбургу книгу, о которой он мечтал, надписав: «Илье Эренбургу на память об Ахматовой. 5 июня 1941 Москва» 33. В книгу вклеен листок с машинописным текстом (машинка – не Эренбурга) стихотворения «Когда погребают эпоху». Во-вторых, записные книжки Эренбурга, где есть запись об этой встрече. В тот день утром Эренбург кончил очередную главу «Падения Парижа» и побывал у Вс. Вишневского, печатавшего в «Знамени» первую часть романа. О встрече Ахматова и Эренбург договорились заранее: на страничке «четверг 5 июня 1941» имеется карандашная помета: «веч[ер] Ахматова». Поверх нее чернилами Эренбург записал потом краткое содержание разговора: «Ахматова. «Ничему не удивляться». Поэма- реквием о Гумилеве. Стихи о Париже. О Мандельштаме и Анненском» 34. Эта запись свидетельствует о несомненной (дня того времени) доверительности беседы. Вспоминая разговор, Эренбург писал, что Ахматова расспрашивала его о Париже, оккупированном немцами 35, шла речь, видимо, и о предстоящей войне, начало которой было Эренбургом достаточно точно предсказано 36. Ахматова читала те свои новые стихи, которые соответствовали настроению разговора (отметим, что «Поэма без героя», которую в том же июне в Москве Ахматова читала М. Цветаевой 37, не названа; слова «Поэма-реквием о Гумилеве» не должны смущать – это явно конспиративная запись, хотя и неясно, читала Ахматова «Реквием» или только говорила о нем). Стихи о Париже – это потрясшее Эренбурга «Когда погребают эпоху…». «В этих стихах, – говорится в мемуарах, – поражает не только точность изображения того, чего Ахматова не видела, но и прозрение» 38. Возможно, к моменту встречи с Ахматовой Эренбург уже знал эти стихи. Дело в том, что они не только вклеены в подаренную Ахматовой книгу, но и внесены в записную книжку, на ее первые страницы, куда Эренбург переписывал набело свои новые стихи, вслед за десятью его стихотворениями января 1941 года. Причем за этим стихотворением Ахматовой следует зачеркнутая запись «О. Э. мертв», а затем стихи Мандельштама «Мне на шею кидается век-волкодав» 39. Но о смерти Мандельштама Эренбург несомненно знал до встречи с Ахматовой – либо от Н. Я. Мандельштам, либо от М. М. Шкапской 40.

Долгие годы привязанный к новому41 в искусстве, боготворивший Пастернака и восхищавшийся Маяковским, в это тягостное для него время Эренбург нашел наиболее созвучный своему душевному состоянию и мироощущению отклик там, где прежде вряд ли ожидал найти, – в стихах «петербургских поэтов». Если бы в 1941 году издали новый «Весенний салон поэтов», то Ахматова и Эренбург оказались бы среди тех немногих авторов, кто, и ощутив кошмар советского террора, не мог обойти молчанием «падение Парижа» и варварские бомбардировки Лондона 42. Но, в отличие от 1918 года, их стихи уже не были стилистически полярными (поэзию зрелого Эренбурга отличает сдержанная сила – то, что было свойственно Ахматовой изначально).

Через 17 дней после московской встречи Эренбурга и Ахматовой началась война (как оказалось, период самых душевных отношений Ахматовой и Эренбурга). В конце сентября 1941 года А. А. была эвакуирована из уже блокированного Ленинграда; в ее заметках «Коротко о себе» читаем: «До мая 1944 года я жила в Ташкенте, жадно ловила вести о Ленинграде, о фронте» 43. Жившая тогда в Ташкенте поэтесса С. А. Сомова свидетельствует: «В Ташкенте Ахматова не только читала, но я бы сказала – и изучала антифашистскую публицистику Ильи Григорьевича Эренбурга. Я тогда работала в Союзе писателей и Анна Андреевна просила меня брать для нее в библиотеке Союза газеты со статьями Эренбурга (прежде всего «Красную звезду», а также газету Среднеазиатского военного округа «Фрунзевец», которая перепечатывала большинство его статей из центральных газет). Ахматова высоко ценила «злоостроумную» (ее фраза) русскую речь Эренбурга, называла его прекрасным поэтом» 44.

Среди тысяч писем к Эренбургу (в большинстве от незнакомых людей), пришедших в военные годы, процент писательских – невелик, но спектр имен был очень широк: от Ахматовой до Грибачева 45. Известно что А. А. не слишком любила писать письма («Не осуждайте меня, – просила она Пастернака в 1952 году, – ведь я не пишу никому никогда» 46); она бралась за перо в случае крайней необходимости (скорее не для себя, а для друзей). Первое ее письмо Эренбургу из Ташкента – тоже деловое, но в тоне его, форме обращения и заключительной строчке ощущается сердечность. Содержание же письма – просьба помочь Ксении Некрасовой. Вот ташкентское свидетельство С. А. Сомовой: «Появилась Ксения Некрасова в своем лохмотьевом пальто и с котомкой, полной интереснейших стихов, пришла к Ахматовой и сказала: «Я буду у вас ночевать». Вы, мол, на кровати, а я на полу, только дайте мне свой матрасик. Потом она попросила одеяло, потом – подушку, и Ахматова ей все отдавала. «Ну что ж, – говорила Анна Андреевна, – Ксения считает, что если она поэт – ей все можно. А она – поэт». Потом Ксения покусилась на кровать Анны Андреевны, и не знаю, чем бы все это кончилось, если б она не нашла себе более удобного жилища… Она была святая в неукротимой преданности своему стихотворству и в кочующем, странническом образе жизни» 47. Чтобы помочь Некрасовой, Ахматова и обратилась к Эренбургу, равно учитывая и его преданность поэзии, и его тогдашние возможности первого военного публициста48:

 

«15 августа 1943

Милый Илья Григорьевич,

Посылаю Вам стихи Ксении Александровны Некрасовой. Мне они кажутся замечательным явлением, и я полагаю, что нужно всячески поддержать автора.

Стихи Некрасовой уже появлялись в журналах до войны. По эвакуации она попала в горы, на рудники. Потеряла ребенка. Муж сошел с ума и терроризирует ее. Сама она на границе всяких бед.

Не знаю, что можно для нея (так! – Б. Ф.) сделать, может быть, вызвать ее в Москву, может быть, снестись с Фрунзе 5049 (она в Киргизии), чтобы ее вызвали в центр и снабдили всем необходимым 50.

Конечно, самое лучшее было бы напечатать стихи Некрасовой в журнале или газете – Вам виднее.

Пожалуйста, передайте мой привет Любови Михайловне51. Надюша целует вас обоих.

Ахматова

Адрес Некрасовой: Сюлюкта, К. С. С. Р. Ошская обл. Советская ул. N 102 кв. 20 Кс. Ал. Высоцкая.

Мой адр[ес]. Ташкент ул. Жуковского, 54″.

Надюша – понятно, Н. Я. Мандельштам; в ее письме Эренбургу из Ташкента (и тоже с просьбой не о себе) 2 марта 1944 года говорится: «Живу с Анной Андреевной. Она скоро уезжает, а я, может, здесь останусь. Если будете пить вино, выпейте за живых и мертвых 52 и пришлите о том телеграфное извещение. А мы выпьем за вас» 5354.

 

Еще 20 сентября 1943 года Эренбург кратко записал разговор с приехавшим из Ташкента К. И. Чуковским:

  1. Легко представляю себе Ахматову в московской квартире Эренбурга или на его даче в Новом Иерусалиме, но не могу представить себе И. Г. в хохмаческой обстановке квартиры В. Ардова на Ордынке, где после войны обычно жила Ахматова, приезжая в Москву. []
  2. Подробнее см. нашу статью в сборнике «Валерий Брюсов и его корреспонденты», кн. 2 – «Литнаследство», 1994, т. 98, с. 515-526. []
  3. Там же, с. 504; Ахматова Брюсову этого никогда не забывала – см. В. Виленкин, Воспоминания с комментариями, М., 1991, с. 481; Л. Чуковская, Записки об Анне Ахматовой, т. 1, М., 1997, с. 51, 52, 343. []
  4. »Русская мысль», 1911, N 8.  []
  5. »Журнал журналов», Пг., 1915, N 1, с. 8.  []
  6. А. Ахматова, Вечер, СПб., 1912, с. 9-10. []
  7. Он именуется «главой нового течения»; характерно отсутствие имени Гумилева: стихи его даже тогда были не слишком близки Эренбургу, а менторский тон статей раздражал. С Гумилевым Эренбург встречался лишь однажды и мельком (в Париже перед началом войны 1914 года). []
  8. Людмила Николаевна Вилькина (Виленкина; 1873- 1920) – жена Н. М. Минского, с которым Эренбург общался в Париже. Е. Г. Полонская вспоминала о русской «Академии» в Париже, где Эренбург и она читали свои стихи: «Жена Минского, известная поэтесса Виленкина, проживала с ним в Париже, но в Академии никогда не выступала. У них на квартире был собственный «салон», где читали стихи приезжающие из Петербурга Ахматова, Гумилев, Кузмин. У нас в Академии эти поэты не выступали» («Нева», 1987, N 4, с. 197; исправлено по рукописи). Отмечу, что в оба приезда Ахматовой в Париж (1910, 1911) Эренбург с ней не встречался. []
  9. »Заметки о русской поэзии». – «Гелиос», Париж, 1913, N 1, с. 16.  []
  10. »Гелиос», Париж, 1913, N 2, с. 45. Эренбург вел поэтический отдел в этом журнале; часть своих материалов там он печатал без подписи. Так, в литературной хронике он сообщает, что в последних номерах «Гиперборея» поэма Гумилева и «прекрасные стихи Ахматовой, Мандельштама» (с. 47); в заметке «Русская литература во Франции», критикуя отсталость и безвкусие изданий, знакомящих французов с русской поэзией, выделил статью об Ахматовой и Цветаевой в «Mercure de France» за 1913 год (с. 49-50). Отметим определенную перекличку статьи Эренбурга «Новые поэтессы» с ахматовским откликом на посмертную книгу Н. Львовой («Русская мысль», 1914, N 1); судя по переписке Эренбурга с Брюсовым, он не пропускал номеров «Русской мысли», а эта статья Ахматовой должна была особенно привлечь внимание Эренбурга – Н. Львова была его товарищем по социал- демократическому союзу учащихся.  []
  11. Е. Добин, Поэзия Анны Ахматовой, Л., 1968, с. 39. []
  12. РГАЛИ. Ф. 13. Oп. 1. Ед. хр. 196. На Л. 3 значится: «Оттиснуто в ста нумерованных экземплярах. N 26 А. АХМАТОВОЙ» (N 29 послан А. Блоку – см.: «Библиотека А. А. Блока. Описание», кн. 2, Л., 1985, с. 414). []
  13. См.: А. Ахматова, Стихи и проза, Л., 1976, с. 570-571 (Ахматова встречалась с Модильяни в 1911 году; Эренбург познакомился с ним безусловно позже: в 1912-м). Ахматова не заметила несколько строк о Модильяни в рецензии М. А. Волошина на «Стихи о канунах», где имя художника не было названо, а портрет его относился к 1916 году: «С бритым, передергивающимся лицом и с неожиданными вскриками ночной птицы носится среди толпы с большой книгой, раскрывает ее перед носом и тыкает пальцем в пророчества Нострадамуса» («Речь», 31 октября, 1916 года), – ср. с портретом в «Книге для взрослых» (И. Эренбург, Собр. соч., т. 3, М., 1991, с. 517). Отметим, что многие собеседники Ахматовой тридцатых-сороковых годов никогда не слышали даже имени художника («Медольяни» – так начертал его фамилию писатель В. И. Дмитревский, записывая беседу с Ахматовой 9 августа 1946 года, – см.: РГАЛИ. Ф. 1324. Oп. 2. Ед. хр. 444). []
  14. Еще в Париже он вписал ее имя в этот список; среди московских записей появилась такая: «Повидать Пастернака. Узнать петрогр. адреса», после чего уже был записан царскосельский адрес Ахматовой, а затем и N телефона (РГАЛИ. Ф. 1204. Oп. 2. Ед. хр. 386. Лл. 10, 32). Отметим на Л. 43 список лиц в дательном падеже, где значатся Блок и Ахматова: видимо, Эренбург планирует рассылку «Молитвы о России», вышедшей в феврале 1918 года. Удалось ли отправить книги в Питер, неизвестно, но в библиотеке Блока и в журнале поступлений книг, которые он вел, «Молитвы о России» нет (сообщено О. В. Миллер), судьба ахматовского экземпляра также неизвестна. []
  15. «Салон поэтов. Весенний первый», М., «Зерна», 1917. Этот сборник стихов 1914-1916 годов составлен в январе 1917 года в Париже М. С. Цетлин, обложка жены Риверы Ангелины Беловой; в нем 4 стихотворения Ахматовой («Июль 1914» (2), «Утешение», «Ведь где-то есть простая жизнь и свет») и 6 – Эренбурга (из «Стихов о канунах»). «Весенний салон поэтов», М., «Зерна», 1918: в него включены 5 стихотворений Ахматовой (добавлено «Из памяти твоей я выну этот день») и 6 Эренбурга (одно из «Стихов о канунах» заменено отрывком из «Наденьки»). Масса стихов этой антологии не дает представления о том, что в стране идет война. Стихи Ахматовой и Эренбурга, стилистически полярные, были исключением. []
  16. »Ипокрена», 1919, N 4, с. 28-29. Отметим, что в статье «Русская поэзия большевистских дней» («Esprit Nouveau», 1921, N 11 / 12, p. 1231-1237) Г. Издебская объединила тогдашнюю поэзию Ахматовой и Эренбурга в одно направление.  []
  17. См. подробнее об этом: «Записки» Я. Соммер («Минувшее», N 17, 1994, с. 116-170) и нашу статью «Илья Эренбург в Киеве (1918-1919)» («Минувшее», N 22, 1997, с. 248- 335). []
  18. И. Эренбург, Портреты русских поэтов, Берлин, 1922, с. 7-9. Это издание вышло в виде антологии: 5 стихотворений Ахматовой, отобранные Эренбургом в 1921 году (1 – из «Четок», 3 – из «Белой стаи» и 1 из «Дома искусств», ПГ., 1921, N 1), корректируют «портрет» камерной поэтессы, написанный двумя годами раньше. В России «портрет» Ахматовой был опубликован: «Современное обозрение», 1922, N 1, с. 5. Ахматова называет этот текст (в воспоминаниях о Мандельштаме), наряду с «Петербургскими зимами» Г. Иванова, «достаточно «пикантными» мемуарами» (А. Х е и т, Анна Ахматова. Поэтическое странствие, М., 1991, с. 293). Это недоразумение, наверное, спровоцировано тем, что «портрет» в старости был уже подзабыт и не вспоминался Ахматовой, – как заметил В. М. Жирмунский, «Ахматова в последние годы не любила, когда ее поэзию называли… «усталой», «слабой», «болезненной»…» (В. Жирмунский, Творчество Анны Ахматовой, Л., 1973, с. 42). Отметим также, что в «портретах» Мандельштама и Маяковского, написанных Эренбургом в 1920 году, намечается тема «Ахматова и Маяковский», развитая вскоре в одноименной статье К. И. Чуковского («Дом искусств», 1921, N 1, с. 23-42). В «портрете» Пастернака содержалось противопоставление его поэзии – ахматовской: «Как ни прекрасны стихи Ахматовой, они написаны на последней странице закрывающейся книги. В Пастернаке же ничего нет от осени, заката и прочих милых, но неутешительных вещей». []
  19. Берлин, 1922, серия «Книга для всех», N 57-58; в предисловии Эренбург отмечал, что «творчество поэтов петербургских, благодаря бедности материала, представлено случайными и скудными образцами» (Ахматова – стихами «Чем хуже этот век предшествующих?»). Весной 1922 года Эренбург собирался издать в Берлине стихи поэтов Петрограда, пытаясь получить их рукописи (см. его письма к Шкапской – РГАЛИ. Ф. 2182. Oп. 1. Ед. хр. 543. Лл. 13, 34). []
  20. »Русская книга», Берлин, 1921, N 9, с. 5; в N 6 (с. 21) была опубликована сообщенная редакции Эренбургом подробная информация об Ахматовой.  []
  21. «Вещь», Берлин, 1922, N 1-2, с. 9. Последнее опасение спровоцировано скорее «Царь-девицей» Цветаевой. С Эренбургом фактически полемизировал не допущенный к участию в «Вещи» Э. Голлербах («Старое и новое. Заметки о литературном Петербурге». – «Новая русская книга», 1922, N 7, с. 1-2): «Литературная Москва, буйная и разухабистая, упрекает Петербург в консервативности, рутинерстве, традиционализме. Москва кичится своей левизной, бесшабашной удалью, неистощимой изобретательностью. Но осторожные скептики, умудренные опытом, знают цену этой левизне… Между тем, настоящие ценности создаются в литературном Петербурге». []
  22. Например, С. Сумский, рецензируя «Anno Domini», расценил его как «свидетельство того, что культурная жизнь России не замерла». «Русская, культура творится там, в России, а не вне ее, – продолжал он. – Стихи Ахматовой один из лучших цветков нашей культуры» («Новая русская книга», 1922, N 1, с. 21). []
  23. Абрам Владимирович Зискинд (5 мая 1898 – 20 июня 1975) – член КПСС с 1917 года, в 1920-е годы зам. директора Нижегородской лаборатории М. А. Бонч-Бруевича (о его работе там см. в воспоминаниях Э. Т. Кренкеля – «Новый мир», 1970, N 10, с. 126), в 1930-е зам. начальника НТУ ВСНХ СССР и наркомтяжпрома; был арестован в ночь гибели Орджоникидзе, выпущен в 1945 году, снова арестован в 1947- м, реабилитирован в 1956-м; автор воспоминаний об Орджоникидзе («Были индустриальные», М., 1970, с. 6-18). В Германии пробыл весь 1923 год. Эти воспоминания – интервью Л. Г. Петровой (Ленинград, 16, 17 мая 1975 года; фрагмент в собрании автора). Подаренная Ахматовой книга – либо девятое издание «Четок», либо (что более правдоподобно) вышедшее тогда же второе дополненное издание «Anno Domini». 20 августа 1924 года Эренбург упомянул Зискинда в письме к М. М. Шкапской, которая в начале 1923-го была в Берлине: «В моем новом романе «Рвач» один из персонажей едущих в Берлин за аппаратами радио = Зискинду» (РГАЛИ. Ф. 2182. Oп. 1. Ед. хр. 543. Л. 66; этот эпизод в «Рваче» см.: И. Эренбург, Собр. соч., т. 2, с. 493-495). В «Хабарной книге» А. М. Ремизова есть берлинская запись от 30 января 1923 года о присвоении Абраму Зискинду звания «Кавалер обезьяньего знака» (Е. Обатнина, Царь Асыка и его подданные, СПб., 2001, с. 345). В РГАЛИ (Ф. 2182. Oп. 1. Ед. хр. 322) хранится ответное письмо А. В. Зискинда М. М. Шкапской (3 декабря 1922 года), из которого следует, что он по ее поручению должен был доставить Эренбургу с возвратом гранки советского издания «Портретов современных поэтов», брал у нее прочесть «Хуренито», читал отрывки из «13 трубок»; видимо, именно Шкапская, знавшая Эренбурга с 1913 года, была инициатором этой оказии для Ахматовой и сообщила ей о дне рождения Эренбурга[]
  24. И. Эренбург, Собр. соч., т. 7, М., 2000, с. 790. Комментарии. (При ссылке на мемуары Эренбурга далее приводятся номер тома и страницы.) Недаром в одном из первоначальных планов мемуаров, когда Эренбург еще не отказался от мысли писать о здравствующих людях и портретные их главы должны были появляться в хронологическом соответствии с моментом личного знакомства, глава «Ахматова» значится между главами «Похороны Ленина» и «Париж, 1924» – РГАЛИ. Ф. 1204. Oп. 2. Ед. хр. 132. Лл. 111-112. Отметим также, что П. Н. Лукницкий упоминает обсуждение Ахматовой некоторых деловых сторон поездки Эренбурга 1924 года («Встречи с Анной Ахматовой», т. II, 1926-1927, Париж-Москва, 1997, с. 294). []
  25. »Филологические записки», вып. 10, Воронеж, 1998, с. 214. Отметим, что в дневниках Н. Н. Пунина записей за март 1924 года нет; имя Эренбурга упоминается лишь в письме художника И. Пуни (см.: Н. Пунин, Дневники. Письма, М., 2000, с. 149).  []
  26. »Встречи с Анной Ахматовой», т. II, 1926-1927, с. 329. Возможно, к 1926 году относится и сюжет рассказа Ахматовой И. М. Басалаеву о том, как Эренбург первым сообщил ей, какое отношение к поэзии имеет ЦК ВКП(б) («Минувшее», N 23, 1998, с. 565).  []
  27. Типичные суждения о нем см.: Э.Герштейн, Мемуары, СПб., 1998, с. 37 (аналогичные суждения Э. Г. Герштейн я записал с ее уст еще 9 июня 1971 года); Б. К у з и н, Воспоминания. Произведения. Переписка, СПб., 1999, с. 171. []
  28. А. Ахматова, Стихи и проза, с. 570-571. []
  29. Н. Мандельштам, Вторая книга, М., 1990, с. 390;

    Б. Кузин, цит. соч., с. 637.

    []

  30. В московской записной книжке Эренбурга за 1940 год (РГАЛИ. Ф. 1204. Oп. 2. Ед. хр. 388) есть и адрес, и телефон Ахматовой; среди подневных записей о встречах и событиях, в частности во время поездки в Ленинград, упоминаний о встречах с Ахматовой нет. []
  31. »Из шести книг. Стихотворения Анны Ахматовой» – подписана к печати 8 мая 1940 года и уже 29 октября изъята.  []
  32. »Книги и рукописи в собрании М. С. Лесмана», М., 1989, N 2620.  []
  33. Книгой этой Эренбург дорожил. Когда в октябре 1941 года его спешно вместе с Совинформбюро эвакуировали в Куйбышев, он обратился к журналисту М. Е. Шугалу с просьбой позаботиться о брошенной квартире – спасти книги, прежде всего с самыми дорогими ему автографами. В коротком списке их авторов из живых русских поэтов была названа только Ахматова наряду с Маяковским, Есениным, Брюсовым (Пастернак не назван; книг с автографами Мандельштама не было), – см.: «Вопросы литературы», 1979, N 5, с. 195. []
  34. РГАЛИ. Ф. 1204. Oп. 2. Ед. хр. 388. Л. 70об. Сравнительно с другими это подробная запись. В мемуарах Эренбурга она приведена не полностью и, для ясности, исправленной: «5 июня. Вечером была Анна Андреевна. «Не нужно ничему удивляться» (7, 647). Прочитав слова Ахматовой в рукописи Эренбурга, А. Твардовский, печатавший мемуары в «Новом мире», 5 апреля 1962 года написал ему: «Слова Ахматовой: «Ничему не нужно удивляться». Вы уверены, что она не против опубликования их?» Эренбург ответил 10 апреля: «Я совершенно с Вами согласен, что нужно спросить мнение Анны Андреевны – не возражает ли она против опубликования ее слов, что я и сделаю». Так как эти слова Ахматовой были напечатаны в журнале, она не возражала. []
  35. 7, 634. []
  36. В частности, 31 мая 1941 года, беседуя с Ю. Тыняновым, на вопрос, когда начнется война, Эренбург ответил: «Недели через три», – см.: «Воспоминания об Илье Эренбурге», М., 1975, с. 42 (Каверин, написавший об этом, датирует разговор 1 июня 1941 года; здесь он датируется по записной книжке Эренбурга – РГАЛИ. Ф. 1204. Oп. 2. Ед. хр. 388). []
  37. »Встречи с прошлым», вып. 3, М., 1978, с. 415.  []
  38. 7, 634. Читая «Когда погребают эпоху…» в 1963 году гостям, Ахматова подчеркнула: «Эти стихи любит Эренбург» («Вопросы литературы», 1997, вып. 2, с. 273). []
  39. РГАЛИ. Ф. 1204. Oп. 2. Ед. хр. 388. Л. 7об. []
  40. М. М. Шкапская сообщала о смерти Мандельштама в письме близкому другу Эренбурга Е. Г. Полонской еще 19 февраля 1939 года (личный архив М. Л. Полонского). []
  41. Н. Я. Мандельштам употребляет в этой связи выражение «страстное новаторство», – см.: Н. Мандельштам, Вторая книга, с. 391. []
  42. Помимо стихов Ахматовой «Когда погребают эпоху…» и «Лондонцам», цикла «Париж, 1940» и стихов 1940- 1941 годов Эренбурга, здесь могут быть еще названы «Осенние прогулки» Н. Тихонова и посвященный Эренбургу цикл О. Берггольц «Европа. Война 1940 года» (одному Эренбургу удалось напечатать свои стихи до Отечественной войны). []
  43. А. Ахматова, Стихотворения, М., 1961, с. 9. []
  44. Письмо автору статьи от 26 февраля 1985 года. В. Д. Берестов подтверждал это отношение к публицистике Эренбурга в том ташкентском кругу: «Ну, и конечно, у всех на слуху была публицистика И. Г.» (запись беседы 21 августа 1986 года). Отметим, что в газете «Фрунзевец» 26 декабря 1941 года было напечатано коллективное письмо писателей «Не простим этого никогда», подписанное и Ахматовой. Военную работу Эренбурга Ахматова не забывала; в сентябре 1960-го питерский писатель И. Я. Бражнин записал свою беседу с Ахматовой: «Мы говорим некоторое время о работе писателя тех военных лет. Заговорили, естественно, об Илье Эренбурге, о прекрасных его военных очерках…» («Новый мир», 1976, N 12, с. 239). []
  45. Это подчеркивал и сам Эренбург в мемуарах (7, 693). []
  46. »Литнаследство», 1983, т. 93, с. 653.  []
  47. Светлана Сомова, Мне дали имя Анна (Анна Ахматова в Ташкенте). – «Москва», 1984, N 3, с. 188. []
  48. РГАЛИ. Ф. 1204. Oп. 2. Ед. хр. 1243. Л. 1. С некоторыми сокращениями и исправлениями опубликовано: «Встречи с прошлым», вып. 5, М., 1984, с. 348. Ответ Эренбурга не сохранился. []
  49. Так называлась тогда столица Киргизии. []
  50. В 1944 году Кс. Некрасову вызвали в Москву (пропуск, выданный ей 30 мая, см.: РГАЛИ. Ф. 2288. Oп. 1. Ед. хр. 50). По свидетельству С. А. Сомовой (письмо автору от 1 июня 1986 года), Некрасова говорила ей, что вызов организовал Эренбург. []
  51. Л. М. Козинцева-Эренбург (1899-1970) – жена И. Г. Эренбурга, художница. []
  52. Понятно, что имеется в виду О. Э. Мандельштам. []
  53. Архив автора. []

Статья в PDF

Полный текст статьи в формате PDF доступен в составе номера №2, 2002

Цитировать

Фрезинский, Б.Я. Эренбург и Ахматова (взаимоотношения, встречи, письма, автографы, суждения) / Б.Я. Фрезинский // Вопросы литературы. - 2002 - №2. - C. 243-291
Копировать