Детская литература вчера и сегодня. А завтра?

Всегда

Быть вечно юной и всегда догонять уходящее детство — в попытке фиксировать его ценности, интонации, ритмы — такое уж у нее, у детской литературы, необходимое свойство. И в зависимости от того, насколько нам удается эта погоня, творения наши вызывают интерес, иногда даже любовь, или оставляют равнодушным читательский мир.

В круге детской литературы, как и в любом явлении, циркулирует множество мифов. Например, в середине ХХ века меня без устали уверяли, что детской литературы до 1917 года не существовало вовсе, зато уж после октябрьского переворота начался бурный ее расцвет. Однако к концу века появились иные заблуждения — и некоторые из тех же специалистов и с тем же жаром принялись убеждать, что все, созданное за время «от Ильича до Ильича», нужно навсегда вычеркнуть из истории литературы как чтение, вредоносное для детского организма. Сейчас, в начале нового века, сосуществуют два противоположных предрассудка: одни уверяют, что детской литературы нынче нет вовсе, другие — что именно сегодня создается самое гениальное.

Я мог бы перечислить еще с десяток похожих открытий, но упомяну лишь одно: отчего-то многие уверены, что детская литература — дело чрезвычайно простое и в нем, так же как в политике и сельском хозяйстве, любой может быть судьей и специалистом.

Ох, если бы это было так! Для меня, например, работающего профессионально в детской литературе больше сорока лет, она и сегодня остается страной загадок, некоей территорией, где многие законы заменены магическими действиями, а результат столь же необъясним, как необъяснимо любое (обыкновенное?) чудо.

Начать хотя бы с самого термина. Что такое детская литература: то, что пишут дети? Может быть, и так, а может, и нет. Тогда, возможно, — то, что сочиняют взрослые про детей? Или то, что написано только для детского чтения? Тоже, пожалуй, и да, и нет. Можно напечатать тысячу страниц с очень правильными мыслями, чрезвычайно полезными для ребенка, но по причине их унылости они никогда не станут детской литературой. Вероятно, в настоящей литературе для детей — как и в настоящем искусстве как таковом — прежде всего должно биться живое чувство: радость, печаль, сострадание, удивление, веселье… А если чувства нет, то благие старания сочинителя напрасны. Но в литературе для детей кроме перечисленных элементов, которые, в принципе, необходимы любому художественному тексту, нужно еще одно таинственное качество — детскость. Тут как раз и начинается зона магии, потому что этот элемент невозможно формализовать. Такие понятия, как наивность, игра, непосредственность восприятия, — стоят где-то рядом. И все же это не совсем то. Какими математическими формулами, например, опишешь «усладу души»? А она, эта самая услада, обязательно должна жить в литературе для детей.

Есть счастливые детские писатели, которых ощущение детскости не покидает почти никогда. Например, в наше время им обладает Эдуард Успенский. А есть талантливые литераторы, у которых оно иногда уходит, и тогда даже у них пишется неживая строка.

Вчера

Удивительно, но в некоторые эпохи в писаниях, предназначенных вроде бы для детей, этого ощущения детскости не существовало вовсе. Такое случилось в русской и европейской истории во времена Средневековья. Причем если на мусульманском Востоке воспитанию и взрослению детской души были посвящены целые трактаты, как, например, главы в великой книге ХI века «Кабус-намэ», то в Европе ребенка рассматривали как недозревшего уродца, неполноценного взрослого, и основной задачей считали как можно быстрее его овзрослить. А про то, что существует особый, таинственный мир детской души с его глубинами трагедий, радостей и откровений, которые позже повзрослевшим людям кажутся сущими пустяками, не задумывался никто. В России, к примеру, на протяжении нескольких веков не было даже букваря, и единственной книгой, по которой учили читать, оказывалась Псалтирь. Литература тогда еще не разделилась на взрослую и детскую, и едва дитя совершало первые шаги и произносило первые слова, как в круг его жизни пытались втолкнуть взрослые интересы. По мнению тогдашних «просветителей», именно для этого и существовала книга. О том же, что литература может заниматься чем-то другим, никто не задумывался. А если и догадывались, то еще не умели эти переживания описать. Книга служила лишь для поучения и назидания.

Честно говоря, сегодня мне трудно представить, чтобы только что выпоротый ребенок с упоением читал вирши знаменитого поэта Симеона Полоцкого, воспевающего розгу:

Плевелы от пшеницы жезл тверд отбивает,

Розга буйство из сердец детских прогоняет…

Розга ум острит, память возбуждает

И волю злую в благу прелагает…

По замыслу же автора, эти зарифмованные назидания адресовались и взрослым, и детям.

Но вот высокообразованному человеку, побывавшему послом во многих европейских странах, Дмитрию Герасимову, однажды, приблизительно в 1490 году, пришла в голову мысль потрудиться именно для детей. Он назвал свой рукописный труд латинским словом «Донатус» и поместил туда не только собственные нравоучительные рассказы, но даже несколько народных сказок.

Грустно, но далеко не каждый не только читатель детских книг, но и их автор хотя бы слышал имена основоположников в своем деле. А такие когда-то существовали, они были отважными людьми и наверняка понимали, что работа их — созидание нового, не существовавшего прежде мира детского чтения. Это — первый детский поэт на Руси, справщик печатного двора (можно сказать — главный редактор) Савватий. Человек большой образованности, он жил в первой половине XVII века, сочинил множество стихотворных посланий к известным историческим деятелям, а заодно писал и стихи, адресованные именно детям. Их напечатал издатель одного из первых детских букварей Василий Федорович Бурцев (его когда-то называли Бурцов-Протопопов). Но, пожалуй, настоящим первым детским писателем в русской истории было бы точнее считать Кариона Истомина. Он жил во второй половине XVII столетия и первым из русских литераторов осознал особость детской души. Его детские стихи и проза — это не унылые нравоучения, не уговоры полюбить розгу как главное средство воспитания; в них есть то, что активно проявилось в детской поэзии лишь спустя два века — игра, юмор, ирония, стремление к усладе читательской души. Савватий и Карион Истомин — это два отправных пункта, откуда двинулась в большое плавание письменная русская литература для детей. Жаль, что сегодня их сочинениям необходим переводчик, ибо они были лицами духовными (Карион Истомин даже состоял в сане игумена) и писали на языке, слишком для нас архаичном. И все же они показали немногочисленному в ту пору грамотному люду, что есть разница между детским восприятием печатного слова и взрослым и что детская книга принципиально отличается от всех остальных книг.

Их эстафету подхватили во второй половине следующего, XVIII, века. Именно тогда европейская нация наконец-то открыла, что душа ребенка — мир совершенно другой, полный тайн, радостей, тревог и трагедий, что детство — это особый период в жизни человека. И от того, как человек проживет эти годы, зависит его дальнейшая судьба. В XVIII столетии зародилась даже некоторая мода на детство. В дворянских домах появились детские комнаты. Знаменитый агроном, а в прошлом — блестящий офицер Андрей Болотов, написал и поставил первые пьесы для детей, сама матушка-императрица Екатерина Великая сочинила первые в России литературные сказки: «О царевиче Хлоре» и «О царевиче Фивее». Как уж тут было великому издателю Н. Новикову, а также его молодому сотруднику и автору Н. Карамзину не открыть первый в России журнал «Детское чтение для сердца и разума»? Так в круге литературного чтения было покончено со смешением детского и взрослого мира.

ХIХ век подарил литературе для детей почти все, что мы имеем и любим сегодня. Жуковский, Пушкин, Погорельский, Аксаков создали изумительные сказки, с которых и нынче начинается осознанное детское чтение. Ишимова издавала серию журналов специально для девочек. В детской литературе появились великие завоевания: наука сострадания, ощущения сладкой печали и счастливой радости. Вирши, которые убеждали ребенка ради собственной пользы возлюбить розгу, стали в эту эпоху невозможными. Теперь каждая строка была пронизана любовью, почитанием и уважением детства.