Дело о николаевской России (Заметки о Сухово-Кобылине)

Из моей здешней, долгой и скорбной жизни я мог, конечно, понять, что на российских полях и пажитях растет крапива, чертополох, татарин, терновник для венцов терновых, куриная слепота для мышления, литературная лебеда для «духовного кормления»… Лично обречен я с моими трудами литературному остракизму и забвению.

В. Сухово-Кобылин. Из письма¹.

Трудно найти в истории русской литературы фигуру более Противоречивую, странную и обособленную, чем Александр Васильевич Сухово-Кобылин. Он прожил длинную жизнь, был верноподданным пяти русских императоров, современником Пушкина и Чехова, Наполеона и Шаляпина. Он лично беседовал с Гоголем, а почетным академиком был избран в один день с Максимом Горьким. Человек, заподозренный и до сих пор подозреваемый в убийстве своей жены, Сухово-Кобылин обличал произвол и всесилие судопроизводства над невинными жертвами. Он прожил 86 лет, а написал всего три пьесы. Поклонник и переводчик Гегеля, аристократ-пурист, возмущенный любовной связью своей сестры с «плебеем» профессором Надеждиным, он избрал для своей лучшей пьесы жанр народного гротеска, форму бульварных театров Парижа – «разночинцев литературы». Красавец-мужчина, покоритель женских сердец, он отказался в своей драматургии от любовной интриги. Один из первых создавший в русском театре политическую сатиру, он был по взглядам монархистом; цензор писал о «революционности» одной из пьес Сухово-Кобылина, а сам драматург эту революционность отрицал, считая, что «рисует как порок то, что правительство в своих реформах устраняет, как злоупотребление» ². Писатель, предвосхитивший стилистические и жанровые поиски Мейерхольда и Маяковского, Брехта и Булгакова, он не получил почти никакого признания у современников; и дело не только в «охранительной» критике; даже такие наблюдательные и умные люди, как А. Кугель и Л. Гуревич, резко критиковали пьесы Сухово-Кобылина. «Сатиры Сухово-Кобылина еще не поставлены на свое место: это пьесы будущего» ³, – писал П. Гнедич в 1914 году.

Судя по сообщениям газет, 14 марта 1903 года в маленькой верхней церкви у Симеония на Моховой отслужили заупокойную обедню и панихиду по Александру Васильевичу Сухово-Кобылину. «Из полуторамиллионной массы петербуржцев собрались почтить память большого писателя всего шесть человек…» ⁴

«Нет в истории русского театра и литературы вящей трагедии, чем судьба этих двух, уничтоженных измором, пьес, которые были писаны для дедов, а смотреть и судить их пришлось только внукам» ⁵, – вспоминал А. Амфитеатров.

Пьеса «Свадьба Кречинского» после сравнительно недолгих споров с цензурой была ею разрешена; то, на что не обратила внимания цензура, заметили критики, лицемерно сожалевшие по поводу того, что «г. Сухово-Кобылин добровольно сжал в тесные рамни свой замечательный талант и выбрал в герои не того, кого следовало бы выбрать» ⁶. «Что нам за дело до двух шулеров, которых мы не желали бы нигде видеть в обществе и в существовании которых нам приятно сомневаться» ⁷, – более откровенно писал рецензент журнала «Пантеон». «Отечественные записки» отнеслись к «Свадьбе Кречинского» как к анекдоту: «Главное лицо ее – Кречинский… Это лицо не типическое» ⁸.

Пьеса «Дело» пролежала в цензуре более двадцати лет. Сухово-Кобылин писал: «Везде чиновничество – все чиновничество – как может быть, чтобы они мою пьесу пропустили – никогда не пропустят – она против них» ⁹. Драматург даже опасался, что его могут привлечь к суду за «Дело». Пьеса была написана по свежим следам судебного разбирательства по обвинению Сухово-Кобылина в убийстве, но он невольно предугадывал в пьесе и те мытарства, которые ему предстояли в другом департаменте России – в Главном управлении по делам печати.

Сухово-Кобылин шел на уступки. Давал подзаголовки пьесам: «Отжитое время. Из архива порешенных дел», «Картины прошедшего», – вымарывал слова, реплики, сцены, даже персонажей. Вынужденные ретроспективные извинения драматурга охотно поддержали критики вроде Виктора Буренина, который писал, что пьеса «Дело» устарела и представляет в наши дни совершенный анахронизм: «при теперешних судебных установлениях подобного рода «дела» немыслимы» ¹⁰. Однако П. Ярцев резонно спрашивал впоследствии: «Если время «отжито», то почему драму Кобылина нельзя смотреть без боли и протеста?» ¹¹

Более тридцати лет пролежала в цензуре «Смерть Тарелкина», – к судьбе этой пьесы я еще вернусь.

Цензура была, по справедливому замечанию одного из современников Сухово-Кобылина, съезжей, где по произволу невежд чинили страшное гонение мысли, обращаясь с авторами, как с ворами и пьяницами.

«Управление печатью известило меня о жестокосердном veto министра внутренних дел относительно моей пьесы Расплюевские веселые дни. Какая волокита: прожить 75 лет на свете и не успеть провести трех пьес на сцену! Какой ужас: надеть пожизненный намордник на человека, которому дана способность говорить!» ¹² – писал драматург.

И до сих пор Сухово-Кобылин вызывает у некоторых критиков раздражение, так как не укладывается в придуманные ими же схемы. Я. Эльсберг, например, пишет о нем: Сухово-Кобылину был свойствен «безысходный пессимизм, неверие в народ». Писатель «идет по пути безудержной, произвольной и чуждой реализму игры воображения» ¹³. О героях его трилогии высказываются мнения, взаимно исключающие друг друга. «Если Муромский, Нелькин и Лидочка критикуют самодержавно-чиновничий строй с морально-этических позиций, то Иван Сидоров Разуваев обличает его с позиций разно-чинства и крестьянской демократии» ¹⁴, – замечает И. Гликман в предисловии к «Трилогии». О том же герое С. Данилов пишет: «Если вдуматься поглубже, то даже «патриархальный» Иван Сидоров Разуваев, к которому автор относится с несомненной симпатией, наделен чертами типической кулацкой психики» ¹⁵.

Сухово-Кобылин не похож на Островского: это понимал и он сам, и его современники. Теперь критики пытаются уместить Сухово-Кобылина в прокрустово ложе более привычной драматургии; если же это не удается, то его открытия отрицаются, как чуждые реализму, мрачные, пессимистические…

Конечно, о Сухово-Кобылине написаны и серьезные исследования. В первую очередь здесь следует назвать книги Л. Гроссмана «Преступление Сухово-Кобылина» и «Театр Сухово-Кобылина», – на некоторых его выводах – оригинальных, но не всегда, на мой взгляд, верных – я еще остановлюсь. Много в последнее время писал о Сухово-Кобылине К. Рудницкий, – он разыскал и систематизировал газетно-журнальные и архивные материалы о драматурге. Что касается последней монографии, написанной И. Клейнером, то в ней сделана первая попытка связать открытия Сухово-Кобылина о современным ему литературным и культурным процессом в России. Однако даже К. Рудницкий и И. Клейнер зачастую оказываются невосприимчивыми к своеобразной трактовке русской действительности в «Трилогии», чем и объясняются некоторые их критические замечания в адрес драматурга, а также попытки преуменьшить своеобычие и оригинальное значение Сухово-Кобылина в русской литературе.

Ставят Сухово-Кобылина театры: В. Мейерхольд, А. Дикий, в последнее время – Н. Акимов и П. Фоменко. Александру Блоку казалось, что «в сатирическом фарсе «Смерть Тарелкина» проглядывают древние черты символической драмы» и что Сухово-Кобылин неожиданно и чудно соединяет в себе Островского с Лермонтовым¹⁶. В. Каверин пишет о мало исследованной линии развития русской литературы, которая начиналась Гоголем, продолжалась Щедриным, потом Сухово-Кобылиным и, наконец, Михаилом Булгаковым¹⁷. В. Каверин ошибается в хронологии: открытия Сухово-Кобылина предшествовали щедринским, и Щедрин даже откровенно использовал некоторых персонажей «Трилогии», продолжая на свой лад их судьбу.

* * *

Когда говорят о «литературной традиции» или «преемственности», обычно представляют некоторую прямую линию, соединяющую младшего представителя известной литературной ветви со старшим. Между тем дело много сложнее. Нет продолжения прямой линии, есть скорее отправление, отталкивание от известной точки, – борьба…

Всякая литературная преемственность есть прежде всего борьба, разрушение старого целого и новая стройка старых элементов.

Юрий Тынянов, «Достоевский и Гоголь (К теории пародии)».

Когда появляется новое литературное произведение, ассоциации у читателя рождаются сами собой. Французы, увидавшие у себя пьесу русского писателя Сухово-Кобылина «Свадьба Кречинского», сравнивали ее с драматургией Скриба. Скандальный судебный процесс, героем которого был Сухово-Кобылин, и его пьеса «Дело», посвященная бюрократическим ходам судебного делопроизводства, наталкивали и на иные сравнения: более двух тысяч лет назад Аристофан, воспользовавшись собственным судебным разбирательством, написал злую сатиру на суд присяжных «Осы»; позже трагик Расин, закончив судебную тяжбу, описывает ее в веселой комедии; Капнист пишет пьесу «Ябеда» под свежим впечатлением спора из-за земли с соседом.

Бомарше сидел в тюрьме и одновременно вел две тяжбы. Через доверенных лиц он давал взятки жене судьи, чтобы тот его принял. Тот его не принял, супруга судьи возвратила Бомарше взятые у него деньги за исключением пятнадцати луидоров. Бомарше затеял третий процесс, который прославил его не меньше, чем пьесы. Разразился политический скандал, французы каламбурили о пятнадцати луи и Луи Пятнадцатом; шутили, что первые уничтожили второго. Вольтер советовал Бомарше написать пьесу о третьем процессе, Бомарше ограничился «Мемуарами», в которых, «стоя на коленях, давал королю пощечины» – единственно возможная в королевстве Людовика XV форма говорить правду. Пользовались, впрочем, ею немногие: на коленях-то стояли, но вот вместо пощечин говорили добрые и лестные слова; давать пощечины, даже стоя на коленях, было далеко не безопасно. «Мемуары» Бомарше читала вся Европа.

О пьесе «Дело» Сухово-Кобылин говорил под конец жизни: «Дело» есть плоть и кровь моя, я написал его желчью. «Дело» – моя месть. Месть есть такое же священное чувство, как любовь. Я отомстил своим врагам. Я ненавижу чиновников» ¹⁸.

При схожести и аналогии ситуаций трудно все же сравнивать Сухово-Кобылина с Мольером и Бомарше, Аристофаном и Скрибом. Он обращался к публике: «Предлагаемая здесь публике пьеса «Дело» не есть, как некогда говорилось, Плод Досуга, ниже, как ныне делается Поделка литературного Ремесла, а есть в полной действительности сущее из самой реальнейшей жизни с кровью вырванное дело». Трудно найти в мировом репертуаре произведения более гневные, более мучительные, более безысходные, чем «Дело» и «Смерть Тарелкина». Однако «Смерть Тарелкина» Сухово-Кобылин называет шуткой, а в примечаниях к ней вспоминает французского комика Левассора, который буквально «размножался» на сцене, играя в один вечер до десяти ролей. Л. Гроссман справедливо пишет о возникающем в пьесе Сухово-Кобылина контрасте веселой, возбуждающей ситуации европейского театра с пессимистической идеей, рожденной беспросветным бытом судебных и полицейских канцелярий.

После появления «Бедных людей» Белинский произвел Гоголя в отцы Достоевскому. Восторженный отзыв о «Бедных людях» сменился, однако, холодным и суровым приемом «Двойника», – Белинский не узнал в авторе этой повести гоголевского ученика и огорчился. А между тем Голядкин – это открытие Достоевского; раздвоение Голядкина на палача и жертву, на унизителя и униженного было новым по сравнению с Гоголем.

Отчасти после высказываний Белинского добрая половина русских писателей получила в литературные отцы Гоголя, – эта метрическая приписка узаконена трудами многих современных литературоведов. Островский и Щедрин, Достоевский и Сухово-Кобылин (критиков не смущала их несхожесть) ходили и по сю пору ходят в его детях. Они действительно были связаны с Гоголем, но не прямо, а сложно; прямую преемственность они отрицали. Щедрин, к примеру, писал: «Последнее время создало великое множество типов совершенно новых, существования которых гоголевская сатира и не подозревала» ¹⁹. «Двойник», появившийся за шесть лет до смерти Гоголя, – свидетельство того, что еще при жизни Гоголя делались новые открытия его последователями. Достоевскому приписывают слова, которые он действительно мог произнести: «Все мы вышли из гоголевской «Шинели». Но вышли – это значит выросли из гоголевской «Шинели», как дети вырастают из своей одежды, значит ушли от Гоголя – дальше, к своему; а читая статьи и книги о Сухово-Кобылине, теряешь ощущение роста, изменения.

Сухово-Кобылин тоже не признавал прямой зависимости от Гоголя. Есть даже свидетельство его племянника Е.

1. ЦГАЛИ, ф. 438, ед. хр. 213.[↩]
2. К. Рудницкий, А. В. Сухово-Кобылин, «Искусство», М. 1957, стр. 286.[↩]
3. »Театр и искусство», 1914, N 6, стр. 113. [↩]
4. Цит. по кн.: Леонид Гроссман, Преступление Сухово-Кобылина, «Прибой», Л. 1928, стр. 258.[↩]
5. А. Амфитеатров, Литературный альбом, СПб. 1907, стр. 80.[↩]
6. «Санкт-Петербургские ведомости», 15 декабря 1855 года.[↩]
7. »Пантеон», 1856, кн. IV, отд. III, стр. 9 – 10. [↩]
8. «Отечественные записки», 1856, N 1, отд. V, стр. 8.[↩]
9. ЦГАЛИ, ф. 438, ед. хр. 230.[↩]
10. »Новое время», 2 сентября 1882 года. [↩]
11. »Театр и искусство», 1903, N 39, стр. 714. [↩]
12. ЦГАЛИ, ф. 438, ед. хр. 263.[↩]
13. Я. Эльсберг, Наследие Гоголя и Щедрина в советская сатира, «Советский писатель», М., 1954, стр. 92 – 93.[↩]
14. А. В. Сухово-Кобылин, Трилогия, Гослитиздат М. – Л. 1959, стр. 83.[↩]
15. «Классики русской драмы», «Искусство», М. – Л. 1940, стр. 269.[↩]
16. А. Блок, Собр. соч. в 8-ми томах, Гослитиздат, М. – Л. 1962, т. 5, стр. 169; т. 6, стр. 139.[↩]
17. М. Булгаков, Жизнь господина де Мольера, «Молодая гвардия», М. 1962, стр. 226.[↩]
18. Цит. по кн.: Леонид Гроссман, Преступление Сухово-Кобылина, стр. 175 – 176.[↩]
19. Н. Щедрин (М. Е. Салтыков), Полн. собр. соч., т. VIII, ГИХЛ, М. 1937, стр. 326.[↩]