Больше требовательности! (По страницам журнала «Нева»)
«Нева». Орган Союза писателей РСФСР и Ленинградского отделения Союза писателей, 1938, NN 6 – 12; 1959, NN 1 – 5.
В жизни любого периодического издания самое главное, пожалуй, найти свой собственный четкий профиль, не повторяя существующие ежемесячники и альманахи. «Нева», ленинградский литературно-художественный и общественно-политический ежемесячник, существует уже пятый год – срок вполне достаточный для подведения первых итогов, выявления как успехов, так и просчетов молодого журнала.
А о том, что «Нева» добилась существенных успехов, говорит многое и прежде всего тираж журнала. Он увеличивается год от года: 50 тысяч в 1955 году, 75 тысяч в 1958, 100- а 1959. Само собой, нельзя определять достижения периодического издания, отправляясь только от тиража. Но не следует и оставлять его без внимания. В цифрах, вынесенных на последнюю страницу, отражена та оценка, какую дал журналу широкий читатель.
Отличие «Невы» от других журналов заметно с первого взгляда. Сравним две книжки – «Невы» и «Звезды». Как разнятся эти ленинградские ежемесячники! У «Звезды» своя сложившаяся традиция, тяготение к солидной академичности, к чуть тяжеловесным формам. Строгая обложка, отсутствие иллюстраций, фотографий, продуманная простота разделов. И рядом пестрая, яркая, рассыпающаяся на множество отделов книжка «Невы», богато – а подчас и со вкусом – иллюстрированная, с цветными вкладками, рисунками, шаржами. В «Звезде» немного имен, невелико и количество произведений: роман, цикл стихов, рассказ, публицистика, критика… Авторы и корреспонденты «Невы» в каждом номере исчисляются десятками: сорок два, сорок восемь, пятьдесят!
Просматривая, скажем, художественные произведения, напечатанные в «Неве», убеждаешься, насколько богаты они о жанровом отношении: большой роман Е. Катерли «Жизнь Грани Соколовой» (1958, N 10), представляющий собой художественную биографию, одновременно скромную и героическую, рядового коммунистической партии; «Братья Ершовы» В. Кочетова (1958, N 6 – 7); лирика А. Прокофьева и Н. Рыленкова; направленный против атомной войны короткий роман «Облако» французской писательницы Мартины Моно (1958, N 12); научная фантастика Ю. и С. Сафроновых «Внуки наших внуков» (1958, N 11); стихи Риммы Козаковой (1958, N 10); посвященный острым проблемам современности роман Н. Шундика «Родник у березы» (1959, N 1-2); страницы современной итальянской, испанской, греческой, индийской поэзии; эпистолярная повесть А. Островского «Твоих друзей легион» (1959, N 3); «дневник юноши»»Андрей Снежков учится жить» В. Баныкина (1959, N 5) и т. д.
Выделяются многообразием и другие разделы молодого журнала. Причем в «Неве» в отличие от иных «толстых» периодических изданий рубрики содержания, следующие за художественными произведениями, не составляют просто журнальные «тылы», а выступают самостоятельными разделами. Таковы подборки: «Дела и люди наших дней», «Коммунистическое воспитание», «Искусство», «Сатира и юмор», «Из почты «Невы», существующие с основания журнала, и созданные через год: «На родной земле», «Наш город», «За рубежом», «Воспоминания».
«Нева» – это не только трибуна для трехсот писателей, объединенных в Ленинградском отделении Союза. На ее страницах выступают начинающие прозаики, поэты, критики. Редакция широко привлекает к участию в журнале читателей. Взять хотя бы-живой, «читабельный» раздел «Из почты «Невы», эти последние страницы журнала. Тут и эпизоды революционного прошлого («Памяти сына» А. Кондратьева – воспоминания о герое гражданской войны, комиссаре-комсомольце Саше Кондратьеве, погибшем под Бугульмой; «Кронштадтская слава» – рассказ делегата X съезда партии Анна-Мурада; «Об одной фотографии» – сообщение о красногвардейце Э. К. Звиргздине, охранявшем кабинет В. И. Ленина в Смольном и т. д.), тут и новинки науки и техники, странички истории, новости искусства.
Содержательностью, идейной целеустремленностью отмечены статьи, помещенные под заголовком «На родной земле». Они знакомят читателя с гигантами пятилеток и новостройками (А. Итигин – «Хозяин Уралмаша», К. Кузнецов – «На подземных трассах», Е. Стржалковский – «Ленинград строится»), с опытом передовых рабочих и руководителей предприятий.
Из номера в номер появляются материалы, отображающие кипучую жизнь Ленинграда. Поэтичный облик северной Пальмиры запечатлен в очерках, фотографиях, красочных репродукциях картин с выставки ленинградских художников, в цветных фотоэтюдах И. Голанда. Эта мозаика складывается в цельную картину города-героя, города-дворца. А как внимательно следит журнал за театральной жизнью Ленинграда! С законной гордостью пишет Е. Колмановский в статье «Время искать и добиваться»»о людях самых различных поколений, работающих сейчас, на одной лишь ленинградской сцене: Толубееве и Казико, Николае Симонове и Крымове, Черкасове и Жуковой, Бениаминове и Алисе Фрейндлих (всех не назвать!)». В одном из лучших разделов журнала – разделе «Искусство» – печатаются регулярно обзоры ленинградских спектаклей, портреты ведущих актеров, а рядом статьи об изобразительном искусстве, о живописцах, ваятелях, зодчих города Ленина.
Любовью к родному городу, к его людям проникнуты очерки, рассказывающие о сегодняшнем трудовом ритме промышленного. Ленинграда, пропагандирующие его технические достижения. Токарь-наладчик Кировского завода Герой Социалистического Труда В. Карасев пишет о передаче опыта рационализаторов («С ленинградской фрезой по заводам страны»), Вл. Дмитриевский делится своими наблюдениями о работе совнархоза («Пульт управления»). Главный конструктор по паровым и газовым турбинам металлического завода С. Жербин сообщает о строящихся турбинах для новых тепловых электростанций. Как правило, все эти статьи, очерки, беседы невелики по объему, насыщены фактами.
Но, разумеется, читателя «Невы» привлекает в журнале не только то, что он может узнать в нем «все обо всем» – о графике поэта М. Троицкого и о базовой американской научной станции «Литл Америка» в Западной Антарктиде, о работе Пулковской обсерватории и о Шекспировском мемориальном театре. «Нева» не может обладать оперативностью и «энциклопедизмом» еженедельников типа «Огонька». Это «толстый» журнал, журнал для чтения. И в его художественном отделе читателя, безусловно, привлекает острота, злободневность тематики публикуемых произведений. Магистральная тема современности проходит в «Неве» через роман «Братья Ершовы» В. Кочетова, достаточно широко освещенный в ряде статей и рецензий. Проходит она и через роман Н. Шундика «Родник у березы».
«Родник у березы» – обширное многоплановое произведение, прослеживающее не один десяток человеческих судеб, но в центре его – драматическая история коммуниста Кленова, несправедливо осужденного в 1937 году. Отважный партизан, внук землепроходца, именем которого названа их деревня, Кленов живет и борется в романе плечом к плечу с побратимом своим Никифором Чумаком, чекистом Донником, секретарем райкома Гуреевым против целой фаланги врагов, начиная от бандита Терентия Лабунца и кончая мстительным карьеристом начальником местного НКВД Рубцовым.
«Как все сложно» – этот рефрен подчеркивает, что в главах, посвященных Кленову, автор исходил не из заданной схемы, а из самой жизни. Эта сложность помогает понять, как Кленова, стального большевика, победили «ряженые», победили «не большой горой, а соломинкой». И как бой с подкулачниками и бандитами незаметно перерастает для Кленова в бой с невидимками, с теми, «кто шлем с красной звездой надевает не по душевной надобности, а по выгоде».
Но «Родник» – не только рассказ о судьбе Корнея Кленова, но и хроника наших дней. Возвращение героя в родные края после XX съезда партии становится лишь эпизодом в ряду других событий. Автор, кажется, не оставил без внимания ни одного вопроса современности. Герои романа – директор школы Коломеек, его тесть хирург Панкуров, секретарь райкома партии Чумак, редактор районной газеты Поляков, школьники Роман Донник и Юрий Панкуров – все они спорят, ищут, размышляют. В раздумьях героев о событиях, связанных с осуждением культа «юности, снова проходит лейтмотивом мысль о сложности общественного развития, о том, что недопустимо перечеркивать завоевания социализма из-за имевшихся в прошлом ошибок.
Н. Шундик берется рассказать о явлениях, затрагивающих большие и острые вопросы, Тем ответственнее его задача. Писатель должен подойти к ее решению с особенным чувством такта, тщательной продуманностью, ответственностью за каждый эпизод, за каждого героя. Вот где действительно «семь раз примерь – один раз отрежь». Только тогда будет достигнута необходимая глубина осмысления. Не пикантных подробностей на потребу праздного любопытства, а глубокого погружения в материал ждет от такого произведения читатель.
Н. Шундик часто говорит о тревожащей самостоятельной мысли, которая не дает покоя «думающим» персонажам – Коломейцу или Чумаку. Выслушав взволнованную исповедь Панкурова, вернувшегося с партийного собрания, где подводились итоги XX съезда, Коломеец думает об этом человеке: «Запутался в сложных проблемах, которые выдвинула жизнь? Если так, тогда надо помочь ему разобраться в великой правде происходящих событий». Такого случая, к сожалению, не представляется. Но вот в тайге Коломейца встречают знакомые лесорубы и просят разъяснить вопрос о культе личности. Что же отвечает им Коломеец?
«- Партия все это объяснила точно. Но то, что она оказала, мало одними глазами прочесть, надо еще и душой… Одним словом, чтобы хорошо все это понять, надо не только головой думать: вот если еще и сердце подключить – все станет на свое место, Мы еще с вами не один раз поговорим на эту тему…
— И то правда! – поспешил согласиться Селиверст».
А вряд ли удовлетворила Селиверста такая отговорка. Н. Шундик поднял лишь верхний пласт событий. По-видимому, в его представлении для постановки общественно значимой проблемы достаточно ее тематически обозначить.
Отсюда многочисленные поверхностные зарисовки, беглый разговор о вопросах, требующих более вдумчивого подхода. В ограниченном поле романа герои сменяются, наплывая друг на друга: редактор районной газеты Поляков, видящий во всем «страшные» последствия культа личности, а на другой странице – десятиклассник Юрий Панкуров, мнящий себя «кем-то вроде Базарова»; за утонченной хозяйкой салона, собравшей вокруг себя недорослей от неодекадентской поэзии, появляется истинный глава этого заведения – матерый уголовник Кобцов Костолом; «боевую дюжину» школьников, решивших идти работать в колхоз, сменяют «разодетые в клетчатые рубашки, похожие на кофты» молодые люди, которые поют свой «гимн» – джазовую мелодию; рядом с комиковатым Евсеем Маракуевым, первым в деревне дояром, перенимающим опыт у заокеанского фермера, мелькнул и исчез некий студент-баптист, уловляющий зеленых юнцов. Персонажи столь тесно расставлены в романе, что на долю большинства остается проходная фраза, бессильная что-либо объяснить.
Неоправданная торопливость, стремление втиснуть в роман — пусть даже в ущерб его цельности – многочисленные эпизоды «на злобу дня» наносят серьезный урон роману «Родник у березы».
Произведения, посвященные темам современности, занимают в «Неве» главное место. За ними – безошибочные приметы сегодняшнего дня: массовое новоселье, справляемое тысячами горожан, покинувших тесные комнатушки в коммунальных квартирах или общежитиях («Новая квартира» Арк. Минчковского); осваивание самых отдаленных уголков нашей родины, покорение севера Сибири («Дорога не кончается за горизонтом» В. Чубаковой); борьба в городе и деревне за новые формы труда, кропотливый процесс формирования коммунистического сознания.
Освоение всех этих тем – бесспорная заслуга журнала. Но подчас за остроту проблематики редакция готова простить художественное несовершенство произведения. Пример с романом Н. Шундика не исключение. А ведь недостаточная борьба за качество никак не может быть компенсирована злободневностью тематики, будь то критика последствий культа личности («Родник у березы») или вопросы морально-бытовые, проблемы нравственности, человеческого достоинства.
Повесть В. Дягилева «Крутизна», Л. Семина – «Мартовские сугробы» и поэму М. Сазонова «Сережа Звонцов» (1958, N 12) объединяет пристальное внимание к вопросам новой морали, стремление объяснить характер молодого советского человека «изнутри» его быта. И медсестра Алла Наумова, и молодой ихтиолог Ромашкин, и рабочий Сережа Звонцов – все они переживают некую переоценку ценностей, вдруг обнаружив в любимом человеке своекорыстное и чуждое существо. Каждого из них как некое испытание ожидает любовная неурядица.
Впрочем, неурядица не то слово. За разрывом Аллы с хирургом Брудаковым, Ромашкина с заведующей рыбхозом Анной Степановной, Сережи Звонцова с просто «стильной» девушкой Лорой Кривашовой – нечто большее, чем «не сошлись характерами». Есть черты, которые сближают популярного ленинградского хирурга с белозубой провинциалкой, тайком занимающейся хищением рыбы, и модной девицей, ровно ничем не занимающейся. Это черты мещанства в его широком, «маяковском» толковании.
«Страшнее Врангеля обывательский быт. Скорее головы канарейкам сверните…» – этот эпиграф из Маяковского должен, по мысли В. Дягилева, ввести читателя в мир самовлюбленного, расчетливого пошляка Брудакова. Сам автор в прямом объяснении комментирует отрицательную сущность Брудакова: «С детства, чуть ли не с первого дня рождения, Клеопатра Ивановна (мать Брудакова) вдалбливала сыну, что он – особенный ребенок. И хотя особенного он ничего не делал, – учился хорошо, но не лучше всех, – Клеопатра Ивановна продолжала твердить: «Ты талантливый, ты красивый, ты лучше всех». В конце концов это подействовало: Аркаша стал думать, что он и впрямь необыкновенный человек, заботился только о себе, считая всех других «обыкновенными», «мелкими», «пустыми».
Но если речь идет всего-навсего об одном маменькином сынке, поверившем Клеопатре Ивановне, то к чему грозный эпиграф из Маяковского? Очевидно, не только Клеопатра Ивановна, «вытигра», «продукт капитализма», как характеризует ее сосед Кузьма Петрович, виновна в появлений циника и пошляка, равно как в формировании Лоры («вся в мамашу пошла, ненавидит труд, на учебе поставила точку») ответственна не одна мадам Кривашова.
Я убежден, что и автор «Крутизны» и автор «Сережи Звонцова» со всей искренностью выступают против того, что мешает их положительным персонажам нормально жить и трудиться. Однако в этих произведениях конфликт измельчен: положительные герои ведут с Брудаковым и Лорой Кривашовой потешные турниры.
В «Крутизне», «Мартовских сугробах», «Сереже Звонцове»»хорошее» и «плохое» цепенеет в статичном контрасте. До поры до времени «плохое» маскировалось под «хорошее», потом наступило постепенное разоблачение. Герои и автор поставили верную пробу и прошли мимо разоблаченных персонажей. Как будто Брудаков, Анна Степановна или Лора пришли из другого мира и уйдут в него. А мир этот даже словами-то одинаковыми охарактеризован. «Но вы не видите света, вы вросли в тину!» – обличает в «Мартовских сугробах» Анну Степановну и ее присных Иван Иванович, и она сознается: «Не хотела я… ни себя, ни людей в грязь-болото загонять…» В поэме М. Сазонова Сережа перед уходом выпаливает своей любимой:
– Лорка, милая,
К нашим уйдем со мной
Вырви душу свою из болота!
– Ладно, выпей… –
И слышен за черной стеной
Хохот импортного фокстрота.
Пусть «черная стена» и. «хохот импортного фокстрота» останутся на поэтической совести автора, равно как и такие выразительные штрихи: «на станину упала слеза, соскользнула, кипит на детали».
«Серость бывает разных цветов», – утверждает Л. Лагин в N 12 («Из записной книжки писателя»). Серость «Крутизны», «Мартовских сугробов», «Сережи Звонцова» ярко серого цвета. Они слабы художественно. В этих произведениях герои лишь иллюстрируют вынесенную за скобки мораль. Им не хватает реалистичности во всем богатстве ее конкретных подробностей, живых черт.
Все сказанное, разумеется, не означает, будто в «Неве» вообще нет «качественных» произведений. Быть, может, мы не найдем в журнале таких романов, повестей, поэм, которые бы выделялись своей исключительной глубиной по отношению к другим, «как многоводная Нева пред мелководными прудами». Однако художественно полноценных произведений в журнале немало.
«Твоих друзей легион» А. Островского помещен с указанием: «первая повесть». Первая, но не ученическая. Жизнь Марины Гречановой, девочки-сироты, в чьей судьбе приняли горячее участие десятки незнакомых ей людей, воссоздана с помощью писем, телеграмм, документов.
Читая повесть Миколы Шаповалова «Оляна» (N 8), радуешься радостям и печалишься печалями ее героев, хотя и здесь в результате порок как будто бы наказан, а добродетель торжествует: посрамлены и беззаботный лодырь Филипп Чернуха, и искатель легкой жизни смазливый Василий Маловичко; голубоглазая телятница Оляна нашла себе парня по сердцу; смещен нерасторопный председатель колхоза Кирилл Свиридович Петренко, и т, д.
Герои повести – сама Олява, тракторист Гриша Клен, бабка Кашариха, конюх Петя Парнюк – труженики, которым ничто не дается даром и которые не привыкли рассчитывать на дармовщинку. Это отличает их от Чернухи и Малевичко и – что важно – отличает не в прямолинейных характеристиках, а в самых мельчайших жизненных движениях. Вот, попав в городской ресторан, Оляна поражается, где же работают и откуда берут деньги на наряды иные посетители. И когда «лохматый» молодой человек швыряет в нее с соседнего столика куском хлеба, а Оляна поднимает хлеб со словами: «когда кусок хлеба падает на землю, у нас его поднимают и целуют…» («лохматый» в ответ «весело захохотал») – в этом видишь подлинные поступки и размышления трудового человека, которого отделяет пропасть от тунеядца.
Чувство ответственности за взятую тему, стремление основательно осмыслить живую жизнь – вот что выделяет роман Ф. Абрамова «Братья и сестры». Время его действия – трудные первые «годы войны. Действующие в романе лица – солдаты тыла; старики, подростки и женщины. От глухого пинежского села Пекашина, запрятанного в одном из уголков Архангельской области, до линии фронта пролегли многие сотни верст. Но палящее дыхание войны ощутимо и здесь: в скупых строчках похоронных, в тяжкой работе для фронта, в лаконизме сводок, за которыми встают оставленные врагу города и деревни.
Ф. Абрамов не сглаживает противоречий, С суровой простотой рассказывает он о голодных буднях семьи, где шестеро ребятишек мал мала меньше. Запомнится читателю и скорбная фигура Степана Андреяновича Ставрова, хозяйственного мужика, в котором известие о гибели единственного сына пробудило чувства патриота и гражданина.
«Братья и сестры» представляют собой правдивую хронику пекашинской жизни. Существенный недостаток романа, на мой взгляд, – слабая художественная трансформация материала. Сказовый колорит местами невыразителен, «особенные» пекашинские выражения выглядят нарочито. Недостает «Братьям и сестрам» и необходимой композиционной продуманности. Новые эпизоды – приезд уполномоченного Лукашина, его мучительная любовь к председательнице колхоза Анфисе Мининой – подключаются не в силу сюжетной необходимости, а лишь как новая подробность, новый штрих в безыскусственном рассказе, где в любой момент можно поставить точку. Встречаешь отдельные эпизоды явно литературного происхождения: там, например, где появляется искушающая Лукашина Варвара, несомненно имеющая прямое литературное родство с Лушкой Нагульновой.
Правдивый человеческий документ, скажем, свидетельство очевидца, и правдивое художественное произведение отличаются друг от друга уже тем, что первому мы, так сказать, верим на слово, в то время как второе ставит в положение свидетелей нас самих, заставляет нас пережить и прочувствовать то, что пережил и прочувствовал художник.
В обширной повести К. Воробьева «Последние хутора» (N 4), как и в романе Ф. Абрамова, подкупает искреннее стремление автора глубже заглянуть в жизнь, в данном случае – в жизнь послевоенной литовской деревни. Отползли на запад обескровленные фашистские армии, советская власть восстановлена в Литве, но сопротивление народному строю не прекращается. Пламенные подвижники новой жизни – секретарь волостного комитета партии Андрей Выходов и председатель волисполкома Пранас Чапайтис – разъясняют темным я забитым беднякам преимущества социалистического хозяйства, а тем временем, совсем рядом, на свадьбе кулака Битенаса пирует атаман банды Юстас Марма, унтер-штурмфюрер гитлеровских войск, в полной форме сметоновского офицера, и бродит от костела к костелу отец Доминикас, принимающий письма и подаяния натурой, но деньги… » – Денег с ликом антихриста не приемлю… Насыщаюсь в пути и то больше у лесных воинов». Сколько драматических ситуаций и своеобразных характеров! Вот бедняк Антанас Алехнавичус, везущий Выходову от нищего хутора «гостинцев за ласку». Вот матерый бандит Юстас, вокруг которого все туже сжимается кольцо народной мести, истерично плачущий на могиле матери… Один из героев повести спрашивает секретаря уездного комитета партии:
«- А что, товарищ секретарь, нельзя нам было бы через ЦК партии, например, товарища Шолохова в Литву выписать?
— Книги его?
— Нет, его самого, на полгодика. И попросить описать все в точности, что теперь делается у нас. Вот это роман был бы!..
— Это вы правильно сказали, – согласился секретарь. – То, что происходит теперь в Литве, достойно большого писателя, большого полотна, так сказать. И, надо думать, книги об этом будут написаны».
Стать по-настоящему большим произведением, литературным событием, повести «Последние хутора» помешало, однако, то же противоречие, что и в «Братьях и сестрах» Ф. Абрамова: остроте жизненных ситуаций, подмеченных писателем, далеко не всегда соответствует степень их художественного осмысления. А ведь ситуация, пусть самая беспроигрышная, одна ничего не скажет, не станет она явлением искусства. Подчас автор по-репортерски фиксирует поразивший его эпизод и ограничивается этим.
Отдел художественной литературы в журнале, как видим, характеризуется не только многообразием, но и известной пестротой. Здесь и удачные попытки раскрыть характер молодого человека современности через его труды и дни, в любовных переживаниях и трудовых испытаниях («Оляна»). Здесь и глубокомыслие общих мест и износившихся трафаретов («Сережа Звонцов»). Здесь вещи, отмеченные глубиной психологического проникновения.
Пять страничек занимает рассказ В. Курочкина «Лесоруб» (N 4). «Вечная» тема его – безотцовское детство и приход отчима – не осложнена никакими литературными реминисценциями. Порожденный живыми впечатлениями, рассказ свободен от дидактики. Авторам нравоучительных «детских» рассказов и повестей впору только вознегодовать, читая, как «Лесоруб» – первоклассник Васька, «приблудный сын доярки Насти Федуловой», приносит домой табель с одним»»гусями». Добро бы «Лесоруб» перестроился и под руководством учительницы Серафимы Михайловны и умиленного автора принялся получать пятерки. Ан нет. Васька у доски. «Серафима Ивановна, посмотрев на потолок, диктует: «Колхозная корова Зорька вчера дала тридцать литров молока, а сегодня – сорок. На сколько литров Зорька повысила удой? Думай, Федулов, думай». Васька ставит острые, пьяные цифры и думает: «Это зимой-то сорок литров! С ума, наверное, сошла Серафима…»
Рассказ о детстве Васьки, не знавшего, что такое радость или горе, пока не пришел в их дом «дядя Тиша», весь пронизан человеческим теплом.
«Не бывает маленьких тем, бывают маленькие писатели», – скажем мы, перефразируя известные слова М. Щепкина о ролях и актерах. Глубина художественного осмысления жизни – вот главный критерий произведений, больших и малых. Редакция «Невы» гостеприимно отворяет двери острым произведениям и современности – и это, бесспорно, хорошо. Но плохо то, что она не всегда достаточно требовательна к тому, насколько глубоко отразил писатель сегодняшнюю жизнь, насколько точен прицел художника, убедительны его образы.
Хочется пожелать редакции «Невы», чтобы публицистическая острота и вторжение в современность не подменялась внешней эффектностью, торопливостью, чтобы возросла требовательность к художественному уровню публикуемых произведений. Тогда успех журнала будет прочным.
О. МИХАЙЛОВ
Сравнительно недавно мы получили возможность познакомиться с таким довольно многозначительным рассуждением:
«Нет-нет да на страницах печати или откуда-нибудь с трибуны еще раздается чей-то жалобный голос о стесненном положении критики, обижаемой издательствами и журналами. А там незаметно на «обидчиков» перекладывается и вина за относительное отставание литературной науки. Однако если попытаться представить всю огромную печатную научно-критическую продукцию только за 1958 год, включая статьи и рецензии в журналах, газетах, альманахах, а также монографии, сборники и, наконец, даже собрания избранных сочинений и чуть ли не полное собрание трудов некоторых наших ныне здравствующих критиков, то, право же, окажется, что «площадка» современной советской критики столь велика, что на ней есть где развернуться не одному Белинскому или Добролюбову».
Но как ни велика «площадка», новые Белинские и Добролюбовы на ней что-то не «разворачиваются» – иначе зачем было бы перекладывать на плечи «обидчиков» вину за «относительное отставание литературной науки»?
У В. Каминского, автора процитированной статьи «Боевое оружие» (1959, N 4), есть свой взгляд на причины хронического недомогания нашей критики. И если этот взгляд не развит с достаточной обстоятельностью и полнотой, то одна его грань обозначилась вполне определенно. Появление ряда сборников критических статей, принадлежащих по большей части авторам, которые трудились в литературе не один десяток лет, В. Каминский встретил с плохо скрытым раздражением как «попытки отдельных критиков превратить сборники избранных работ в средство пропаганды своей печатной продукции, нередко уже устаревшей в научном отношении, слабой по исполнению, не связанной с задачами сегодняшнего дня».
О том, как обошелся В. Каминский с одним-единственным автором, попавшим под его «Боевое оружие», у нас будет случай сказать позже. Что же касается всех прочих «отдельных критиков», то В. Каминский предпочел не углубляться вовсе в их печатную продукцию и не уточнять, кого именно он имеет в виду: чем меньше фактов, тем легче обобщать…
Да, сейчас печатается критических работ неизмеримо больше, чем в дореволюционные времена, на которые ссылается В. Каминский. Но разве не увеличился еще в больших масштабах литературный поток? Разве не усложнилось гигантски движение нашей многонациональной литературы? Ни для кого не секрет, что критика физически еще не в состоянии охватить все многообразие и богатство литературных явлений – как прошлых, так и рождающихся на наших глазах. Множество книг, которые активно читаются, вокруг которых горят читательские споры и страсти, остаются нередко без всякого критического отклика на страницах прессы. Критика не успевает за темпами жизни, за всеми возникающими вопросами, которые требуют скорых и вразумительных ответов.
Еще более остро стоит вопрос о качестве нашей критики, об уровне ее профессионального мастерства, о ее месте в современном литературном процессе. И здесь первостепенная роль принадлежит тем самым издательствам и журналам, на которые так несправедливо, по мнению В. Каминского, «перекладывается вина за относительное отставание нашей литературной науки».
Если рассматривать критические отделы газет, журналов, издательств лишь как огороженные «площадки», где каждый из допущенных «разворачивается» на свой риск и страх, то действительно странно было бы возлагать на эти отделы хоть какую-нибудь ответственность за существующий уровень развития нашей критики. Если же видеть в наших издательствах и периодических печатных органах активных организаторов литературного процесса, формирующих его направление и результаты, то отрицать их ответственность за состояние дел в литературной критике попросту невозможно.
Статья В. Каминского «Боевое оружие», достаточно показательная сама по себе, приобретает неожиданный и особый смысл на фоне всей критической продукции того журнала, в котором она появилась.
Первое, что бросается в глаза при знакомстве с критикой «Невы», – это дробность тематики, отсутствие последовательной и систематической линии в подборе публикуемых материалов. При внешнем разнообразии и пестроте затронутых тем из поля зрения критики журнала исчезает ряд важных явлений, вокруг которых сосредоточен основной интерес переживаемого литературного момента. Очень редко в «Неве» можно встретить обобщающую статью о современной литературе, статью с широким охватом конкретного художественного материала и концепционным его осмыслением.
Выделяются среди других в этом отношении заметки писателя Вл. Дмитриевского «Право на крылатую мечту» (1968, N 7), посвященные развитию научно-фантастического жанра. Свободно, со знанием дела сопоставляя основные тенденции буржуазного и советского научно-фантастического романа, Вл. Дмитриевский приходит к интересным выводам о захватывающих перспективах, открывающихся перед нашими писателями-фантастами, Свои общие выводы автор подкрепляет развернутым анализом нового романа И. Ефремова «Туманность Андромеды», в котором явственно обозначились новаторские черты нашей социалистической литературы, дерзновенно заглядывающей в будущее человечества. Написанная в непринужденной манере литературного разговора, статья Вл. Дмитриевского привлекает прежде всего широтой общей постановки вопроса о судьбах современной научно-фантастической литературы. Но эта статья остается пока единственной в своем роде. Преобладает в журнале жанр критических заметок об одном писателе, об одной книге. При гибком использовании всех видов критического оружия и этот жанр может быть вполне уместным на страницах журнала. Несколько интересных статей такого плана, несомненно, оживили общий тон критики «Невы».
Следует отметить, в частности, небольшую статью А. Хайлова «Под голубым небом» (1959, N 3) – о И. Соколове-Микитове. В форме кратких заметок об основных мотивах творчества этого знатока русской природы А. Хайлов создал выразительный портрет писателя самобытно талантливого, яркого, но незаслуженно обойденного вниманием широкой критики.
Тонкий анализ книги В. Луговского «Середина века» находим мы в статье А. Павловского «Человек октябрьского измерения» (1959, N I). Критику удалось проникнуть в ход мысли поэта, искусно связавшего в один венок двадцать четыре поэмы. Это циклическое единство «Середины века» А. Павловский раскрывает как логику истории, постигнутую поэтом-современником с такой силой художественного проникновения, которая ставит книгу В. Луговского в ряд с наиболее значительными явлениями мировой поэзии наших дней.
Но вот прочитан один, второй, третий портрет, и мы начинаем ощущать не только некоторое однообразие приемов и тональности разговора, но и узость самого подхода к писательской индивидуальности, оцененной лишь в отношении к себе самой. Такая узость критического взгляда сказалась на статьях Н. Губко «Проза Василия Смирнова» (1958, N 11), Л. Федорова «Читая Анатолия Калинина» (1959, N 4) и некоторых других. Говоря о творчестве А. Калинина, активно работающего в ряду современных прозаиков, Л. Федоров не улавливает того общего, что объединяет А. Калинина с некоторыми другими писателями. А отсюда и преувеличение истинных масштабов того художественного явления, о котором идет речь. Конечно, А. Калинин как автор нового романа «Суровое поле» многим обязан Шолохову. Но установлением одной лишь «родословной» здесь не обойтись, как не обойтись и констатацией факта, что «Суровое поле» А. Калинина по отношению к эпическому полотну «Тихого Дона» М. Шолохова – «только небольшая, мягко и тонко выполненная картина».
«Продолжая Шолохова, Калинин не повторил своего большого предшественника, вписал свою главу в начатую им летопись Дона», – писал Л. Федоров, Как бы высоко ни «оценивали мы роман А. Калинина «Суровое поле», нельзя не видеть, что сравнение с «Тихим Доном» сделано по внешним, этнографическим признакам. А между тем перед нами книги не просто разной величины и разного историко-бытового материала – это очевидно и не требует доказательств, – но и разных художественных измерений.
Внутренняя мера вещей открылась вы гораздо отчетливее, если бы критик оценил творчество А. Калинина в его реальных связях с процессами развития современной прозы. Такой выход в общую проблематику текущей литературы позволил бы сразу установить, что круг тем и вопросов, затронутых А. Калининым в его произведениях, принадлежит не ему лишь одному (вслед за М. Шолоховым!), но по-своему преломился и в творчестве В. Закруткина, В. Овечкина, В. Тендрякова, С. Залыгина, М. Жестева и других писателей, поднимающих целину современности. Оценка писателя, данная в отрыве от широкого литературного движения, в котором он участвует, не только сужает общие масштабы разговора о литературе, но и обедняет представление об индивидуальности художника, Такой подход – очень распространенный – является давним и застарелым недугом нашей критики. В свое время на него обратил внимание Горький:
«Критика берет отдельную книгу и оперирует над нею более или менее хирургически. Но говорить о литературе – это еще не значит говорить о литераторе, и далеко не все болезни излечиваются хирургами. Отрывая, обрезая ту или иную книгу от общей массы литературы, критика индивидуализирует автора и суживает тему – общую у него со многими другими авторами…».
Если основательные упреки вызывают «хирургические» приемы критики, отсекающей произведение от всей массы литературы, то еще большую неудовлетворенность часто оставляют критические статьи, в которых новое произведение писателя рассматривается еще и вне связи с его предшествующим творчеством. Вот перед нами статья Ан. Дремова «Безбожник пионер Родька» (1958, N 10) – о повести В. Тендрякова «Чудотворная». Но почему, собственно, это статья, а не рецензия? Только потому, что всем известное содержание повести В. Тендрякова в ней изложено в два раза длиннее, чем это полагается в обычной рецензии? Работа Ан. Дремова – пример библиографической узости, не позволяющей перейти от отдельного литературного факта к широкому осмыслению его общих связей с действительностью и литературой.
В статье Юр. Константинова «Солдаты великой войны» (1958, N 9) достаточно подробно говорится о новых повестях Г. Бакланова «Южнее главного удара», А. Андреева «Очень хочется жить», о последних военных рассказах В, Некрасова и Ю. Нагибина. Есть в статье интересные наблюдения по существу каждого из произведений, о которых идет речь. И как вовремя написанная работа о новинках нашей военной прозы статья Юр. Константинова полезна, ибо она ориентирует читателя, привлекает его внимание к наиболее заметным явлениям текущей литературы о Великой Отечественной войне. Но очевидны и слабости статьи. Ее материал распадается на куски, отдельные критические разборы не объединены общей идеей, общей мыслью о том подспудном процессе, который совершается на наших глазах в прозе о войне. Юр. Константинов не задумался над тем, что же новое появилось в эволюции военной темы, имеющей уже историю, как, какими путями идут сегодня разные писатели к познанию огромной правды о минувшей войне. Разговор о литераторах так и не перешел в разговор о литературе…
При организации «Невы» у ленинградского отряда писателей, как и у читателей-ленинградцев, были все основания надеяться, что с появлением второго журнала значительно шире, чем раньше, будет освещаться богатая и многообразная литературная жизнь родного города и области, что в ряду других тем общесоюзного масштаба ленинградская тема будет звучать в журнале весомо и сильно – соответственно тому, какую роль играет славный город Ленина в хозяйственной и культурной жизни нашей страны.
И если ленинградская тема действительно стала одной из профилирующих в «Неве», определив во многом облик журнала от его заглавия до иллюстраций, то это, как ни странно, меньше всего коснулось страниц литературной критики.
В отделе критики «Невы» за последний год появилось поразительно мало статей, освещающих творчество ленинградских писателей, внесших ощутимый вклад в общее развитие нашей современной литературы. Те же несколько статей, которые появились, вызывают разочарование и огорчение. В них нет первого условия, необходимого для литературной критики, – квалифицированного, объективного, свободного от предвзятости подхода к писательскому труду.
Единственную за весь год попытку критически обозреть работу ленинградских прозаиков предпринял П. Выходцев в статье «Мысль народная» и ее воплощение» (1958, N 8). «В этой статье, – предупреждает автор, -рассматриваются некоторые особенности эпических произведений советской литературы на материале романов ленинградских писателей, написанных в самое последнее время».
Критик касается очень разных произведений – разных по историческому и бытовому материалу, жанру, теме, уровню художественного мастерства. Здесь и произведения историко-революционного содержания («Лицом к лицу» А. Лебеденко, «1916 год» С. Спасского, «Повесть о Котовском» Б. Четверикова и др.), и книга о борьбе с алкоголизмом («Возвращение в жизнь» Г. Шошмина), и роман о судьбе женщины советского Востока («Мечты сбываются» Л. Вайсенберга), и роман об исторических уроках Великой Отечественной войны («Времена и люди» А. Розена), и роман о нашем современнике («Дело, которому ты служишь» Ю. Германа), не говоря уже о других книгах, упоминаемых вскользь. Поскольку новые романы ленинградских писателей интересуют критика не сами по себе, а лишь как «материал», по которому устанавливаются «некоторые особенности эпических произведений советской литературы», то и анализ этих романов дается клочками, обрывками. Избранный «материал» превращен в примеры-иллюстрации, которые должны подвести нас к итоговому выводу, увенчивающему всю статью:
«Чем же в таком случае определяются признаки романа?
Вопрос этот не праздный и не формальный. Здесь не место вдаваться в его рассмотрение, но наши писатели не всегда задумываются над ним, а напрасно: жанр тоже требует! В наше время роман тем и отличается от других жанров, что он широко охватывает (должен охватывать!) народную жизнь в ее каких-то существенных, исторических моментах.
Рассмотренные примеры подтверждают, к сожалению, тот факт, что наши писатели-романисты, игнорируя это важнейшее качество романа наших дней, поверхностно, односторонне решают главнейшую задачу советского прозаического эпоса – глубокого и всестороннего социально-философского художественного исследования народной жизни эпохи величайших общественных преобразований».
Итак, П. Выходцев ратует за роман-эпопею. Однако, утверждая права романа-эпопеи, можно ли противопоставлять ему все то, что по замыслу авторов не является таковым, что более или менее локально по материалу и не претендует на всеобъемлющий охват действительности? С маху отбрасывать все иное (очень разнообразное по замыслу, очень не похожее по воплощению) – хозяйское ли это отношение к литературе?
Какими критериями руководствовался критик, подводя самые разные произведения ленинградских прозаиков под одну итоговую оценку, и что считать, по его мнению, примером подлинной художественности?
При внимательном чтении статьи П. Выходцева можно найти лишь косвенный ответ на последний вопрос. Одно из немногих, если не единственное, исключение из общего сурового приговора заслужил у П. Выходцева роман Н. Брыкина «Искупление». «Хорошее знание автором жизни, быта, психического склада широких крестьянских масс помогло ему успешно реализовать свой замысел». Но если при всех отмеченных вскользь несовершенствах роман Н. Брыкина «Искупление» вполне удовлетворяет эстетическому чувству критика и расценивается им как «подлинно художественное произведение», – то почему так безапелляционно награждается эпитетами «поверхностно», «односторонне» добрый десяток других книг, среди которых есть веши ничуть не менее значительные? Назовем по крайней мере три романа ленинградских прозаиков, вызвавшие широкий отклик читателей и критики: «Лицом к лицу» А. Лебеденко, «Времена и люди» А. Розена, «Дело, которому ты служишь» Ю. Германа.
Если обзорная статья П. Выходцева – хотел того автор или нет – превратилась в своего рода «братскую могилу» ряда романов ленинградских писателей, то в статье Н. Губко «О требовательности писателя» (1959, N 2) перед нами уже не «обзор», а «портрет», «портрет» Д. Гранина, набросанный в состоянии явного раздражения и запальчивости. Накипь предвзятости по отношению к писателю выступает даже в тех немногочисленных строчках статьи Н. Губко, где автору (для «объективности»!) приходится признать за романом «После свадьбы» какие-то достоинства и положительные стороны. С каким скучным видом, нехотя, скороговоркой, сквозь зубы это делается!
Все «достоинства» романа, оказывается, относятся лишь к области благих намерений писателя. Зато переход ко второй, вожделенной части «за упокой» совершается критиком так стремительно и поспешно, что становится неловко за прочитанное.
Что касается других статей, то в активе критики «Невы» за год остается лишь одна небольшая, информационного типа статья Е. Вечтомовой «В борьбе за современную тему» (1958, N 10) – о детской литературе Ленинграда. Журнал «не заметил» целого ряда интересных явлений ленинградской прозы, прошел мимо очередной книжки объемистого альманаха «Молодой Ленинград» (1958), в котором дебютировали новые молодые авторы, никак не откликнулся на последние номера «Ленинградского альманаха». За весь год в «Неве» не появилось ни одной критической статьи о ленинградских поэтах, хотя поэты отнюдь не перестали писать стихи.
Отдел «Среди книг и журналов» тоже не может похвастаться полнотой. В пестрой подборке библиографических материалов журнала за год встречаются очень разные рецензии – разные и по мастерству исполнения, и по масштабу затронутых явлений. В числе лучших отметим талантливую, хорошо написанную рецензию Ю. Калинина «Лесная песня» (1959, N 2) об одноименной книге молодого, безвременно погибшего журналиста и писателя В. Головинского, только-только начинавшего свой литературный путь. Журнал вовремя откликнулся на появление повести О. Грудинина «Комсомольский патруль», сборника рассказов В. Конецкого, посмертного сборника избранных стихотворений Л. Равича, посвятил специальную подборку первым книгам В. Инфантьева, Ф. Гордеева, В. Курочкина и других авторов. Но стоит сравнить круг тем и явлений, затронутых в библиографическом обозрении, с той «волной» новинок, которые были выпущены за последнее время ленинградскими издательствами, не говоря уже о журналах и альманахах, чтобы стало ясно, как неполно отражается биение пульса литературной жизни Ленинграда на страницах «Невы».
Библиографическая «площадка» оказалась немногим просторнее критического «поля»»Невы». Да и как ни важна рецензия в журнале, она не может ни заменить, ни отменить содержательной критической статьи, переводящей взгляд от отдельного явления литературы к ее общим большим проблемам. Едва ли, например, стоило ограничиваться ленинградскому журналу беглой рецензией на новый роман-очерк М. Жестева «Золотое кольцо». Другие журналы опубликовали развернутые статьи об этом оригинальном произведении ленинградского писателя, пытливо всматривающегося в жизнь современной деревни, произведении, действительно дававшем повод для серьезного литературного выступления.
За год в «Неве» появилось три статьи, характеризующие литературное движение на местах: Л. Федорова – «О делах уральских», А. Филатовой – «На земле архангельской» и А. Ходюка – «Край родной» (по страницам альманахов и литературных сборников Северо-Запада РСФСР). Начато очень важное и ответственное дело, до которого много лет вообще как-то не доходили руки серьезной журнальной критики. Однако это полезное дело ознакомления читателя с литературной периферией имеет еще на страницах «Невы» серьезные недостатки.
Статья Л. Федорова «О делах уральских» (1958, N 10) – это не столько деловой разговор о конкретных произведениях я именах, сколько восторженный панегирик в честь «уральской литературы» вообще. Автор умильно рисует некий отвлеченный, коллективный лик «уральского писателя», тогда как ясно, что на Урале, как и в любой другой писательской организации, одни работают лучше, другие – хуже.
Статья Л. Федорова пестрит именами, биографическими справками, беглыми оценками художественных Произведений, выдержанными в самом лестном для их авторов стиле. Но очень немногие из этих оценок убеждают. Почему, например, мы должны разделять восторг Л. Федорова по поводу первого сборника начинающих литераторов «Уралмашевские голоса»: «Эта книжка в четыре печатных листа, но она ценнее иной в сорок листов»? Что, кроме вредной самоуверенности, может дать начинающим литераторам эта захваливающая оценка, внушающая, что они на четырех листах уже научились писать лучше, чем «иные» (очевидно, профессиональные писатели) на сорока?
Свою статью Л. Федоров закончил абзацем, призванным сыграть роль критического противовеса всему ее апологетическому содержанию. Задавшись вопросом, насколько соответствуют возможности уральской литературы тому, что уже достигнуто, критик осторожно замечает: «Придется признать, что соответствие, полное соответствие, которого ждешь от уральской литературы, еще не достигнуто. Ведь немного еще выходит на Урале романов, отражающих его современность, таких романов, как романы В. Очеретина, Н. Поповой. Собственно только несколькими именами, несколькими заглавиями можно определить их перечень. Тема современности в основном поднимается в малых формах, малые формы – основная продукция большинства уральских писателей. Они дают много интересного. Зачастую именно здесь находишь наибольшую остроту конфликта, яркость рисунка. Но малые формы еще не дают большой проблемности. Совмещение большой проблемности лучших уральских романов с яркостью лучших повестей и рассказов – вот, возможно, то «завтра» уральской литературы, которое хочется ждать и приблизить».
Одним неосторожным движением Л. Федоров чуть-чуть не перевернул свою критическую ладью, сверх меры перегруженную комплиментами и потому не очень устойчивую.
Более сдержанно, но зато и более сухо написана статья А. Филатовой «На земле архангельской» (1969, N 3). Здесь читатель, особенно тот, кто не знаком с литературной жизнью Севера, найдет и интересные сведения, и новые для себя имена, хотя как раз именно литературный Архангельск сравнительно недавно привлекал уже к себе внимание центральной критики. Статья А. Филатовой знакомит с новыми произведениями писателей Г. Суфтина, Н. Жернакова, И. Полуянова, с творчеством молодых архангельских поэтов В. Кочетова и М. Скороходова. Несколько портит статью все то же стремление как-то занизить, сбавить уровень литературных требований, по которым оценивается художественное произведение. Это проявляется в уклончивости критических суждений, в отказе от целостного анализа сильных и слабых сторон произведения в его единстве.
«Своеобразна и интересна первая книга холмогорца Н. Жернакова – повесть «Восход», – пишет А. Филатова, начиная свой анализ произведения. И весь критический рассказ о повести как будто бы подтверждает эту оценку. Но вот рассказ подходит к концу, и «под занавес» сообщается: «В повести Жернакова есть и слабости. Психологически бледен образ Осипа, сына кулака Волкова, в душе которого произошел перелом. Не нашел Жернаков живых красок и для образа Машутина. Несколько облегченно показал Жернаков сложность классовой борьбы… Следовало бы прояснить и образ Грибанова, секретаря райкома партии, связанного с организаторами левого уклона».
Рецептура таких критических оценок (повесть своеобразна и интересна… есть и слабости…) стара, как мир. Но тем не менее она не помогает читателю составить себе представление о подлинном облике писателя, мере его таланта, уровне его литературного мастерства. Ведь в действительности все «слабости» произведения не существуют в нем отдельно, в виде приложения к «достоинствам», а проникают во внутренние сплетения художественной ткани, в какой-то мере деформируют, омертвляют ее.
А. Ходюк, автор статьи «Край родной» (1959, N 5), заглянул в литературные издания Псковской, Новгородской, Вологодской, Калининградской, Великолукской областей я бегло, вяло, без всякой системы и общей мысли пересказал содержание опубликованных здесь произведений. И хотя многие из этих произведений А. Ходюк усиленно рекомендует в качестве живых и оригинальных, изложение их и приведенные в подкрепление цитаты доверия к его рекомендациям не вызывают.
Интерес «Невы» к литературной периферии вполне оправдан. Однако надо пожелать, чтобы выступления журнала были обоснованными, деловыми. Только в этом случае они принесут реальную пользу литераторам, работающим в областях.
Большое место в критике «Невы» занимают статьи историко-литературного характера. Пожалуй, даже слишком большое для массового иллюстрированного журнала. Здесь и статья А. Шишкиной «Живая мысль» об очередном томе «Вопросов советской литературы», изданных Пушкинским домом, и статья А. Хватова «Живые традиции» о творчестве Малышкина, и статья Н. Губко «На верном пути» о книге П. Выходцева «А. Твардовский», и статья А. Старцевой о природе подтекста в произведениях Л. Леонова, и заметка И. Шевцова о полувековом писательском пути С. Сергеева-Ценского, и наблюдения В. Сарыгина «Из опытов сравнительной филологии», отмечающие текстологические ошибки, допущенные П. Пустовойтом в его публикации письма П. В, Анненкова к И. С. Тургеневу по поводу «Отцов и детей».
Не всякая историко-литературная работа, уместная на страницах специального литературоведческого, журнала, годится для массового издания, обращенного к аудитории, исчисляемой сотнями тысяч читателей. Окажем, реплика В. Сарыгина «Из опытов сравнительной филологии» так и просится в филологическую серию «Научных докладов высшей школы», но выглядит довольна странно на страницах «Невы». Не менее странно выглядит в журнале статья А. Хватова о творчестве Малышкина. По своему жанру она напоминает то ли предисловие к собранию сочинений писателя, то ли сжатый конспект критико-биографического очерка. Особый интерес с разных точек зрения представляет статья В. Архипова «Уроки» (1958, N 6), которая уже была предметом полемики в печати.
Совершенно прав был Ал. Дымшиц, отметив, что в статье В. Архипова «в недопустимом тоне говорится о наследии известного советского писателя И. Бабеля». Ал. Дымшиц резонно писал о непримиримом контрасте «между настоящей, научной по содержанию, страстно темпераментной публицистической критикой и лжепублицистикой, орудующей приемами из обихода бурсаков Помяловского, владевших, как известно, искусством «загибать салазки» и устраивать «вселенскую смазь» («Литературная газета», 12 июля 1958 года).
Тон и характер статей В. Архипова, опубликованных в «Неве», уже не первый раз вызывает протест общественности. В журнале «Коммунист» была помещена реплика «По поводу характера критики», в которой давалась принципиальная оценка статьи В. Архипова «От «проблемы» («Нева», 1958, N 1), посвященной роману Г. Николаевой «Битва в пути». Говоря о характере» критики в статье В. Архипова, журнал делал вывод, что «эту критику нельзя признать деловой, принципиальной. Она не может никого убедить, не принесет никакой пользы» («Коммунист», 1958, N 4).
Как ни странно, но в статье В. Архипова «Уроки», помещенной в «Неве» спустя несколько месяцев, все недостатки, отмеченные журналом «Коммунист», повторились в еще более откровенной и уродливой форме.
Среди многочисленных статей литературоведческого типа, опубликованных в «Неве», следует отметить несколько содержательных, интересных работ. Таких, например, как статья П. Бабенко «Оружие сатиры» (заметки о Ленине-публицисте), В. Акимова «Великое столкновение идей» (заметки о драматургии Л. Леонова), А. Рубашкина «Действующее лицо» (о публицистике М. Кольцова).
В течение года на страницах «Невы» появилось несколько статей, посвященных вопросам эстетики и теории литературы. К таковым относятся выступления В. Стахова, Ал. Горелова, А. Ковалева, В. Каминского.
Развивая свою мысль о формах проявления народности в современном искусстве, Ал. Горелов выдвинул важное теоретическое положение, которое, несомненно, будет учитываться, коль скоро речь зайдет о взаимодействии литературы и фольклора.
«Самое мировосприятие – то, что Пушкин называл складом ума, – подчас образуется под влиянием народной поэзии. История роста Шолохова, Алексея Толстого, Твардовского, Бажова – столь разных писателей – красноречива и говорит сама за себя.
Однако, рассматривая значение современного, а также традиционного фольклора для литературы, не следует смешивать влияние народнопоэтической эстетики с частным случаем этого воздействия – влиянием определенных особенностей стилистики, поэтической формы, короче – поэтики».
Проведенное теоретическое разграничение позволяет поставить на верную основу как истолкование фольклоризма, так и народности литературы. На удачных и точных примерах Ал. Горелов показал, что близость к народно-поэтической эстетике отнюдь не всегда сопровождается прямыми фольклорными цитатами, заимствованиями и другими элементами, сближающими стиль писателя с конкретными стилевыми формами фольклорной поэтики. Напротив, чем крупнее и самобытнее писатель, тем решительнее трансформирует он фольклор в соответствии с генеральными задачами современного искусства. Ярчайшим примером тому может служить творчество М. Шолохова, А. Твардовского.
В то же время, при всей несомненности стилизаторских устремлений таких писателей, как Клюев или Клычков, дух их творчества оказывался очень далеким от подлинной, исторически прогрессивной эстетики фольклора.
Верно замечает Ал. Горелов, что формы взаимодействия литературы и фольклора исторически изменчивы, подвижны, они отражают диалектику развития самой действительности, усложнившиеся связи искусства с жизнью и художественным самосознанием народа.
Развернутая теоретическая постановка вопроса о литературе и фольклоре позволила Ал. Горелову во всеоружии дать бой некоторым югославским и польским критикам, пытавшимся ревизовать взгляды Горького, его эстетику социалистического реализма, опирающуюся на признание огромной роли народного творчества в развитии искусства.
Возражения вызывает последний раздел статьи, где Ал. Горелов вступил в спор по вопросу о народности с И. Сельвинским. Начать такой спор критик имел все основания, ибо в формулировках И. Сельвинского по этому вопросу действительно есть и элемент односторонности и противоречия. Подчеркивая общенародный характер советского искусства, И. Сельвинский порой недооценивает те специфические и многообразные национальные традиции и формы, на основе которых вырастает новое качество народности в социалистическом искусстве. Указать на слабости позиции И. Сельвинского было необходимо, и здесь Ал. Горелов совершенно прав. Но зачем при этом понадобилось критику до неузнаваемости перетолковать некоторые утверждения поэта, как, например, из статьи «Народность и поэзия»: «Всякое истинно художественное произведение, если оно согревает душу советского человека, если оно дает ему «хоть каплю солнца», если духовно обогащает, окрыляет его, есть произведение народное…» («Литературная газета», N 124, 1956). Мысль не очень новая, известная чуть ли не со времен Белинского, хотя и сформулированная И. Сельвинским по-своему. И главное – мысль правильная. Какой же вывод делает из нее Ал. Горелов? «Таким образом, – пишет он, – «истинная художественность» выдвигается как первое достоинство произведения. Эта «истинная художественность» независима (?!) от того, что «согревает», «духовно обогащает, окрыляет» советского человека». Но где это сказано у И. Сельвинского? Из чего вытекает? Перед нами, очевидно, плод чрезмерного злоупотребления полемикой, продиктованного стремлением во что бы то ни стало скомпрометировать оппонента.
Статья В. Стахова «О существе одной ошибочной эстетической концепции (1958 N 7) имеет в виду теоритические работы В. Днепрова, публиковавшиеся в журналах в 1957-1958 годах. Непосредственно полемизирует В. Стахов с положениями статьи В. Днепрова «Идеальный образ и образ типический» («Новый мир», 1957, N 7), вызвавшей оживленное обсуждение в печати.
Работы В. Днепрова подкупают прежде всего своей широкой концепционностью, основанной на свободном владении фактами из история мирового искусства и эстетических учений. В. Днепров показал себя как темпераментный я острый полемист, – активно нападающий на ревизионисткие взгляды в эстетике, на узость окостеневшей, застывшей догматической мысли. В работах В. Днепрова много Гипотетических, дорою спорных суждений, что естественно для автора, смело ищущего новых решений трудных проблем. Творческий спор с В. Днепровым по существу выдвинутых им вопросов был бы и уместен и полезен. Но В. Стахов встал, увы, на испытанный путь схоластического спора, в котором существо затронутой проблемы не проясняется, а окончательно теряется в терминологической путанице.
Известная нам отчасти статья В. Каминского «Боевое оружие» в основном посвящена сборнику статей В. Мейлаха «Вопросы литературы и эстетика» (1958).
Оценивая книгу Б. Мейлаха, В. Каминский проявил редкостную гибкость, умудрившись последовательно опровергнуть все свои основные посылки прямо противоположными выводами. «Не вызывает сомнения, – пишет В. Каминский, – значительность большинства из выдвинутых в книге вопросов, В лучших работах сборника четкая методологическая основа обобщений открывает возможность использовать его выводы в современной борьбе в литературоведении. Против распространенных в ревизионистской эстетике и критике извращений направлен декларируемый в книге художественный критерий и метод исследования литературных явлений как единства мировоззрения и творчества».
Казалось бы, все хорошо, за методологическую основу и общую направленность книга Б. Мейлаха можно быть спокойным. Но не тут-то было. Извольте получить вывод: «Серьезные просчеты и недостатки рецензируемого сборника препятствуют ему стать подлинно боевым оружием советского литературоведения и критики на современном этапе».
В чем же дело? Не вдаваясь в творческий спор по существу поставленных в книге вопросов, В. Каминский стремится «поймать» автора, пуская для этой «ели в ход все, вплоть до прямых искажений точки зрения и формулировок своего оппонента. К примеру, Б. Мейлах доказывает, что «метафора в поэтической речи, наряду с общеязыковыми, несет в себе и особые функции, включающие ее в структуру художественного образа». В. Каминский же спешит доказать, что перед нами не больше не «меньше, как «тенденция, родственная печально известной формалистической теория поэтического языка В. Шкловского и других деятелей ОПОЯЗа». Иначе говоря, Б. Мейлах впадает в грех формализма. Тот факт, что в статье Б. Мейлаха, между прочим, развернута критика формалистических взглядов на метафору, В. Каминский не предает огласке.
Примерно таким же способом, хотя и в несколько иносказательной форме, доказывается, что Б. Мейлах впадает в идеализм.
Читая статью «Боевое оружие», то и дело сталкиваешься с передержками. Пересчитать все ржавые пятна, которые расплылись на «Боевом оружии» В. Каминского, здесь нет никакой возможности.
Мы не будем специально говорить о театральной критике в «Неве», материалы которой входят в отдел «Искусство», – это потребовало бы отдельной статьи, Скажем лишь, что этот отдел ведется на хорошем профессиональном уровне, и сейчас он, пожалуй, один из наиболее интересных в журнале. Редакция предоставила трибуну для систематических выступлений широкому активу профессиональных критиков-искусствоведов и талантливой молодежи. Практика работы отдела «Искусство» убедительно свидетельствует о возможностях «Невы», досадно суженных, а то и вовсе не реализованных в отделе литературной критики.
Повышение требовательности к качеству статей, забота об их точности и объективности – одно из условий дальнейшего роста журнала «Нева». А возможности такого роста у журнала имеются.