Басня и ее сестра-сказка

Каждому автору приятно увидеть свой труд любовно в со вкусом изданным. Мне недавно пришлось испытать волнующее чувство глубокой признательности, получив в подарок небольшую иллюстрированную книгу, выпущенную издательством «Гутенберг» в Тегеране. Мою басню «Лев и ярлык» на персидский язык перевела студентка факультета русского языка Высшей школы по подготовке переводчиков Жале Назирифард под руководством декана факультета Искандера Забихияна. Басня сопровождена предисловием и послесловием, воспроизведен русский оригинал, дан подстрочный перевод, а также стихотворный пересказ произведения. Теперь, – я иногда думаю об этом, – в далеком Тегеране читатели на своем родном языке произносят слова, написанные в Москве. Язык басенных образов исключительно доходчив – его понимают буквально все.

Иногда меня спрашивают о том, как я написал первую басню, что заставило меня обратиться к этому жанру. Ответить на этот вопрос в двух словах трудно, ибо путь к басне для меня не был простым.

Я начал сочинять стихи еще в раннем детстве. Много изводил бумаги, и тогда-то случайно как-то написалась басня под названием «Культура», которую я позднее почти позабыл. В памяти уцелела лишь концовка, гласившая что-то вроде: «…Но много есть людей на белом свете, которым надо помогать не только словом, но и делом!» Я, наверное, мечтал о стихах, постоянно писал их в юности, а о баснях тогда даже не помышлял.

На моем молодом литературном пути было много памятных встреч и знакомств, жизнь щедро одаряла меня дружбой с людьми незаурядными. Всегда гордился и теперь горжусь, что ко мне – молодому литератору – с теплотой относился Алексей Николаевич Толстой. Разница лет была, конечно, велика, но она совершенно не мешала добрым, почти дружеским отношениям. Было лестно, что Алексей Николаевич иногда хвалил мои стихи, в частности «Дядю Степу» – современную сказку о добром великане.

В военную пору Алексей Николаевич однажды посоветовал мне попробовать свои силы в басенном жанре. Я легкомысленно отнесся к этому совету, так как аллегорическая поэзия представлялась мне тогда чем-то в достаточной степени архаичным. Затем произошло следующее. Страна отмечала юбилей Крылова. По радио, с подмостков эстрады, с газетных страниц звучали гениальные крыловские творения. Они заражали людей смехом, рождая в сердцах радость, гнев, иронию, сарказм… Думаю, что и в число членов Крыловского юбилейного комитета я попал по рекомендации Алексея Николаевича. На крыловском вечере в Большом театре я и написал первую басню, которая затем появилась в печати. Часто с благодарностью думаю о проницательности Алексея Николаевича Толстого, который сумел в моих стихах для детей разглядеть басенное начало и подсказать мне верную жанровую дорогу.

В числе первых напечатанных басен были «Слон-живописец», «Две подруги», «Дальновидная Сорока» и, наконец, «Лиса и Бобер». Не скрою, что я сам испытывал многие сомнения. Они усугублялись еще и тем, что некоторые критики считали, что в наши дни нет никакой необходимости в иносказании, что читатель может неправильно понять автора, дать ложное истолкование произведению. Просто смешными кажутся упреки вроде тех, что раздавались тогда. Кто ныне вздумает назвать абракадаброй произведение только потому, что в нем разговаривает, скажем, Сорока?! Никому теперь нет необходимости напоминать, что в знаменитой пушкинской сказке действует и разговаривает с персонажами Рыбка, да еще Золотая… Но меня горячо поддержала «Правда». Она стала публиковать басни, открыла дорогу этому жанру. Басня, наполненная дыханием современности, зазвучала по радио и с эстрады. Обнаружилось, что у нее есть немало поклонников, что авторы басен живут и работают в различных концах страны, нуждаются в поощрении и признании. Правда, во внезапно хлынувшем на страницы периодики басенном потоке было много издержек; иные сочинители, пользуясь аллегорическими средствами, очеловечивая животных и предметы, вели наивный нравоучительный разговор, сводя его в конечном итоге к убогому морализаторству, поверхностной дидактике.

Такого рода просчеты тоже были поучительными. Я понял на практике, что басня отнюдь не фельетон, что сама по себе басенная форма еще ничего не решает, ибо нужны художественные поиски, открытия. Надо сказать, что простота, лаконичность, сюжет, юмор не даются баснописцу легко. Басенный хлеб приходится добывать на ниве в поте лица своего.

Здесь уместно вспомнить размышления Белинского о баснях Крылова. Крылов, по мнению Белинского, создал сокровищницу практического смысла, остроумия, юмора, разговорного языка, отличающуюся простодушием и народностью. В знаменитой статье Белинский писал: «Да, народность в поэте есть такой же талант, как и способность творчества. Если надо родиться поэтом, – то надо и родиться народным, чтоб выразить своею личностью характеристические свойства своих соотечественников… Народным делает человека его натура». Но Белинский, как известно, яростно выступал против подделок под народность, говоря, что усиленное и нарочитое желание любыми средствами казаться народным есть первый признак отсутствия способности быть народным.

Далее. Жизнь жанра можно сопоставить с жизнью человека. Жанр, как и человек, переживает золотую пору детства. Время молодости. Прекрасной зрелости. Наступает старость, приходит смерть. Но жанр обладает способностью к возрождению. Для этого должны, видимо, возникнуть соответствующие условия. Крылов столько сделал в сфере басни, что многие считали ее возможности исчерпанными. У Крылова были предшественники и последователи.