Байрон и русский Серебряный век (1900-е годы). Протестантский Каин как «свое» и «чужое»

«Каин» Байрона: протестантский этос

Мистерия «Каин» была написана в июле — сентябре 1821 года. К этому времени Байрон был уже зрелым поэтом: автором не только нашумевших «Восточных повестей», «Паломничества Чайльд-Гарольда», «Манфреда», лирических стихотворений, но и первых глав «Дон Жуана». В 1821 году он начал подводить итоги своего духовного пути: наметил создание «словаря» своей жизни («My Dictionary», июль 1821-го), оттолкнувшись от которого перешел к записи воспоминаний и важных заметок историко-политического, философского, религиозного характера в «Отдельных мыслях» («Detached Thoughts», с октября 1821-го по ноябрь 1822-го). «Каин» в этом контексте предстает произведением, художественно обобщающим религиозные и философские поиски поэта.

На необходимость именно такого прочтения мистерии указывают и другие факты: опубликованный под одной обложкой с двумя «классицистическими» трагедиями — «Сарданапал» и «Марино Фальеро», «Каин» вписан автором в ряд произведений для «закрытого» («closet») или «внутреннего театра» («mental theatre of the reader»)¹ . То, что пьесу — как итог серьезной «мыслительной работы» («mental labour»)²  [Byron 1980—1993: IV, 305] автора — нужно внимательно читать, декларировано и в Предисловии Байрона к ней [Byron 1980—1993: VI, 228].

В ноябре 1821 года, готовя «Каина» к публикации, Байрон пояснил свой замысел в письме к издателю: «Каин — гордый человек <…> он впадает в такое состояние, которое ведет к катастрофе (братоубийству. — С. К.) <…> из-за страстного, яростного протеста против несоответствия его положения его представлениям (о себе. — С. К.) <…> <протеста,> скорее, против Жизни — и создателя Жизни, чем против живого существа <…> Его последующее раскаяние — естественное следствие понимания неожиданно совершенного…» [Byron 1973—1994: IX, 53—54]. В авторской трактовке обнаруживаются прочные связи мистерии с философско-религиозными обобщениями «Отдельных мыслей». В первую очередь с суждением о том, что страсть всегда порочна, что она обусловлена телесной природой человека (passionate of body), что она есть неизбежно затягивающий «водоворот» (whirlpool) и что только в самой глубине человеческого разума существует противовес страсти — таинственная тяга к добру («an innate though secret tendency to the love of Good in his Mainspring of Mind» [Byron 1973—1994: IX, 46])³ . Очевидно, что «неожиданно совершенное» Каином братоубийство, о котором говорит Байрон в письме издателю, — это следствие тотальной подверженности человека страстным порывам тела (здесь: страсти, ярости — rage, fury) и что описание поэтом «естественного» раскаяния героя связано с его идеей о врожденной тяге человека к добру.

В разное время разным корреспондентам Байрон писал, что он «жил деистом, но не знает, кем умрет» [Byron 1973—1994: I, 114—115], что «ничего не отрицает, но во всем сомневается» [Byron 1973—1994: II, 136], что он «никто» и скорее будет «павликианцем, манихеем, спинозистом <…> зороастрийцем, чем одним из семидесяти двух подлых сект» христианства [Byron 1973—1994: II, 89], что он «не враг религии» и склоняется «к католическим доктринам» [Byron 1973—1994: IX, 119]. К источникам, повлиявшим на формирование мировоззрения поэта, относят просветителей-деистов (Вольтера и Бейля), манихейство, католичество, пресвитерианство (кальвинизм) и англиканство [Byron’s… 2011; Byron… 1991; Jones 2013].

В то же время среди всех религиозно-философских концепций следует выделить кальвинизм и деизм — две важнейшие формы одного движения европейского сознания к рационализации христианского вероучения с XVI века. Обе оказали особое влияние на мировоззрение Байрона и художественный мир его произведений. Деизм был воспринят поэтом как из собственно английской деистической традиции (в частности, через Юма и Гиббона⁴), так и из традиции французского Просвещения [Анисимов 1960; Дьяконова 1978; Климова 2012; Усманова 1981; Beatty 2004]. Кальвинизм, дух которого «вбивали» в Байрона первые десять лет его жизни, оставил не менее глубокий след в его творчестве [Byron 1973—1994: III, 63—64]. Немало сказано о роли пресвитерианства (кальвинизма) в формировании таких основополагающих идей художественного мира его произведений, как дуализм духа и плоти, недостижимость подлинной индивидуальной свободы, трагическое существование героя вне социальных связей, вне закона, с ощущением потери и проклятости [Jones 2013; Rawes 2012; Ray 2006; Ryan 1990]. Отдельный разговор ведется о протестантски окрашенном влиянии поэзии Мильтона — особенно же «тираноборческого истолкования библейского образа Сатаны» — на творчество Байрона и других английских романтиков [Чамеев 1991; Thorslev 1962].

При этом остаются малоосвещенными вопросы о формах восприятия и проявления протестантских идей в конкретных произведениях Байрона. Закономерен в этой связи и вопрос о специфике восприятия и проявления протестантских идей в мистерии «Каин». Это непраздный вопрос: он может прояснить как общие особенности поэтики мистерии, так и специфику стиля пьесы.

«Каин» жанрово определяется самим автором многогранно: и как мистерия (с пояснением в Предисловии, что это серьезная пьеса, написанная на библейский сюжет), и как метафизическая драма (в переписке, с отсылкой к «Манфреду»)⁵, и как трагедия (в переписке, объясняя понимание «мистерии» как «трагедии на священный сюжет» [Byron 1973—1994: VIII, 205])⁶. С точки зрения природы конфликта пьеса действительно представляет собой фатальную трагедию осознания человеком неизбежности своей вечной устремленности к счастью и недостижимости его в результате предопределенного устройства человека и мира, в результате внеположенности реальности человеческому разуму. Сущность конфликта в мистерии прямо связана со столкновением и разрывом в художественном мире произведения специфических идейных ориентиров (связанных с настроениями позднего романтизма) и кальвинистских установок. Конфликт мистерии является драматическим проживанием идеи Кальвина о предопределенности людей к падению или спасению с позиции познающего и «проклятого» человека⁷.

Мистерия «Каин» открывается авторской ремаркой «Земля снаружи (без) Рая» («The Land without Paradise»). Она становится ключевой для направления чувств и мыслей всех персонажей драмы, за исключением Авеля. Все они охвачены «неудовлетворенностью и любопытством» (I, 1). Состояние это в репликах Евы прямо увязывается с прошлым — с неудовлетворенностью, непослушанием, проявленными прародителями в Эдеме⁸. Здесь намечается основная линия конфликта: несоответствие положения героев-изгнанников, лишенных первоначальной гармонии существования, их стремлению к полноте личного бытия — полноте знания («thirst for knowledge») и естественного счастья («our native and forbidden Paradise»). Этот внутренний конфликт постепенно выражается в скрытом богоборчестве Адама, Евы и Ады и в открытом — Каина.

Богоборчество Каина формируется исподволь и становится постепенно видимым в эпизоде путешествия Каина с Люцифером в «бездну пространства». Так же как встреча Каина с Люцифером, это путешествие есть байроновское дополнение к ветхозаветной фабуле. Размеры, занимаемые им в мистерии, указывают на его ключевую роль в развитии сюжета⁹. Результатом этого путешествия становится для Каина осознание своей ничтожности перед лицом грандиозной и непостижимой Вселенной и усиление протеста против мироустройства и его Создателя.

Внешне этот результат объясняется воздействием Люцифера. Будучи очевидным двойником Каина, Люцифер, однако, только обнажает те неразрешимые противоречия, которые обнаруживает Каин в себе и мире¹⁰. Неразрешимость этих противоречий определяется как собственно романтическим «бесконечным стремлением и становлением идеи» [Лосев 2001: 990—991], так и индивидуально-романтическим восприятием идей кальвинизма — в том числе через посредство просветительских идей. К этим противоречиям относятся: дуализм души и тела в человеке; противоречие между врожденным стремлением человека к счастью и зафиксированностью его места в космосе (в том числе в его проклятости); разрыв между бесконечным стремлением человека к познанию и счастью и абсолютной внеположенностью реальности (в том числе реальности Создателя) человеку; противоречие между деятельностным восприятием действительности и невозможностью изменить порядок вещей.

Кальвинистское по своему происхождению, теоретически обоснованное Декартом и модифицированное в трудах Локка и мыслителей эпохи Просвещения [Griffiths 1935], представление о дуализме тела и разума у Байрона романтично по своему трагедийному накалу и направленности осмысления.

Каин и (отчасти) его семья трагически переживают разрыв между врожденным стремлением человека познать, ощущением подвластности мира познавательным способностям человеческого разума и предельной ограниченностью этого познания. Иными словами, ограниченность возможностей разума предстает в пьесе связанной с разрывом между духом и телом, разумом и миром.

1. Понятия «закрытый» и «внутренний театр» впервые появляют­ся у Байрона в 1820 году в переписке с издателем, в связи с созда­нием трагедии «Марино Фальеро». См.: [Byron 1973—1994: VII, 195, 210]. Публично позиция художника была выражена в предисловии к трагедии в 1821 году: «I have had no view to the stage». См.: [Byron 1980—1993: IV, 301]. [↩]
2. Перевод здесь и далее мой. — С.К.[↩]
3. В записи 75 читаем: «Passion is a whirlpool, which is not to be viewed nearly without attraction from its Vortex» («Страсть — это водоворот, который из вихревой его воронки не может не выглядеть хотя бы немного притягательным»). В записи 96 говорится: «Man is born passionate of body, but with. But God help us all! It is at present a sad jar of atoms» («Человек рожден с телом, которое страстно само по себе, но с внутренней, хотя и тайной, склонностью к Добру в самых истоках своего разума. Боже, помоги нам всем! Сейчас человек — ужасное вместилище противоборствующих атомов»). См.: [Byron 1973—1994: IX, 37, 46]. [↩]
4. Эти имена присутствуют в его переписке как имена авторов, с чьи­ми произведениями Байрон был хорошо знаком. См.: [Byron 1973— 1994: II, 136].[↩]
5. «It is in my very fiercest metaphysical manner — like Manfred and all that» («Она <написана> в моей самой яростной метафизической манере — как «Манфред» и все прочее…»), — пишет поэт Дугласу Киннэрду 11 сентября 1821 года. Подробнее см.: [Byron 1973—1994: IX, 32].[↩]
6. »…I send you three packets containing ‘Cain’, a Mystery (i. e. a tragedy on a sacred subject)…» («Я посылаю тебе три пакета, в них содержит­ся «Каин» (мистерия, то есть трагедия на священный сюжет)…»). См.: [Byron 1973—1994: VIII, 205]. [↩]
7. В характерном для эпохи романтизма духе Байрон не только не переносит  внимание  с  метафизическихпроблем  на  социально­этические, как это предлагает кальвинизм, но помещает проблему познания бытия в центр сюжета пьесы. [↩]
8. «The fruit of our forbidden tree begins to fall» («Плод запретного для нас древа вот­вот падет»), — скорбит Ева в ответ на вопрос Каина «не должен ли я умереть?». «Content thee with what is. Had we been so, / Thou now hadst been contented» («Будь доволен тем, что есть. Если бы мы когда­то были, / Ты теперь был бы доволен»; курсив мой. — С.К.), — советует она Каину далее.[↩]
9. Встреча Каина с Люцифером и первые диалоги между ними зани­мают почти весь I акт; их путешествие становится содержанием всего II акта.[↩]
10. Это озвучено в словах Каина, в частности во фразе: «But we <…> Are girt about by demons who <…> tempt us with our own / Dissatisfied and curious thoughts…» («Но мы <…> Окружены демонами, которые <…> искушают нас нашими же собственными / Мыслями — неудовлет­воренным любопытством») («Cain», I: 400—403). Подробнее об этом см.: [Михайленко 2017; The plays… 1997].[↩]