Время ускорилось.
Уже недостаточно бежать изо всех сил, чтобы даже просто оставаться на месте.
Впрочем, и с места не сходя, в один, так сказать, клик, можно отправиться на виртуальную экскурсию, посетить концерт или углубиться в чтение библиографических редкостей.
Да и сами расстояния, кажется, упраздняются — отнюдь не виртуального путешествия из Петербурга в Москву может и не хватить на прочтение одноименной книги.
Все, что пока нельзя автоматизировать, оптимизируется. Словом, делается все, чтобы человеку было комфортно в этом ускорившемся времени и чтобы он мог позволить себе не терять ни секунды.
Или — не мог позволить себе терять ни секунды.
Дьявольская, как говорится, разница.
От современника априори ожидается некое фиксируемое проявление активности. Действую — значит, существую.
Но как быть с такой специфической областью, как сфера культуры, и такой трудноуловимой деятельностью, как интеллектуальная?
Уже давно (почти неприлично давно, по нынешним меркам) безжалостный диагност длящейся эпохи Жан-Франсуа Лиотар писал: «Во вселенной, где успех заключается в том, чтобы выиграть время, у мышления есть один изъян, но неисправимый: оно предполагает потерю времени».1
Привычка к шаговой (кликовой) доступности задает курс на моментальный результат (скорость — превыше всего!). Соответственно, из игры последовательно выводятся долгосрочная перспектива и многозадачность. В память о первой, кажется, остается лишь анекдотическое «кем вы видите себя через пять лет?». Вторая же по возможности раскладывается на ряд последовательных микрозадач, решение каждой из которых и способно дать быстрый (пусть и промежуточный) результат. Последнее не так плохо само по себе и вполне применимо в области анализа — скажем, статьи об отдельных аспектах творчества поэта лучше, чем вообще никаких (хотя небрежение комплексным подходом порой приводит к абсурдным выводам из верных наблюдений).
А вот в области синтеза итоги такой стратегии более чем наглядны.
Стихотворение — не механическое множество, разложимое на составляющие, а органическое единство, требующее не последовательности, а параллельности. Отказ от многозадачности в этом случае оборачивается принципом «один текст — одна задача». И стоит пробежаться по подборкам в современной периодике, как становится очевидно, что принцип этот принят на вооружение абсолютным большинством стихотворцев. Растекутся мыслью — жди наспех утрамбованного в столбик нарратива. Возьмутся за оркестровку с эвфонией — содержание становится факультативным. А уж если, не приведи Минаев, приспичит скаламбурить — поиски смысла оставь сразу.
О том, что можно наливать вино в хрусталь, а как позволяет иллюстрировать или обыгрывать что («и цепь разматывается [ _ / | _ _ | _ _ ] за мною» Тарковского или сакраментальное «люблю цезуру на второй стопе» Пушкина), кажется, давно пора забыть. А такой роскошью, как множественные смыслы, уточняющие или взаимоисключающие друг друга, лучше даже душу не травить. А ведь даже незабвенный «Плевок-плевочек» Тинякова, далеко не самого выдающегося автора начала XX века, — не только и не столько смердяковское самолюбование обердекадента, сколько издевательская пародия на мэтра русского символизма — «Хорошо нам, вольным дымам, / Подыматься, расстилаться, / Кочевать путем незримым, / В редком воздухе теряться» (В. Брюсов, «Зимние дымы»), – оборачивающаяся язвительной полемикой с напускной высокопарностью законодателей направления.
Сколько задач параллельно решалось в стихотворениях Державина, Баратынского, Вяземского, Ходасевича, Мандельштама?..
Сегодняшним авторам за глаза хватает одной. Да и то зачастую чисто формальной. Если же формальное получается заменить формульным — и того лучше. Ритмико-синтаксические клише, обкатанные обороты, испытанные матрицы — от Бродского до Есенина — к вашим услугам. Не «семь раз отмерь — один отрежь», а «вырежь — вставь». Плохая поэзия, зато какая экономия времени.
Последствия этой экономии, впрочем, предсказать нетрудно.
Служенье муз — будь то Эвтерпа, Клио или Урания — суеты не терпит. Классику вторит тезка из другого века: «…художническая медлительность, например, Леонардо, не есть медлительность идиота или сомнамбулы. Это неторопливость другого порядка <…> Текст летейской воды излучает невидимую, но легко осязаемую энергию. Теоретики медленного письма обозначили эту энергию термином архаическим и заумным, как шахматная игра, из лексики коей он и заимствован: качество». 2
О качестве сегодня, действительно, как-то не принято. Может быть, потому что качество связано с долговечностью, а значит — с напоминанием о том, что время преодолимо.