Переезд рубрики на новое место (в «Вопросы литературы») придется начать с легкой уборочки. Нет, не c выметания сора; просто какие-то вещи нужно расставить по своим местам.
Речь о статье Владимира Козлова «Ничья земля современной поэзии» i В. Козлов. Ничья земля современной поэзии // Вопросы литературы. 2018. № 5. , опубликованной в пятом номере «Вопросов литературы» за прошлый год. Даже не о всей статье — она большая; а о части, посвященной мне, грешному. Впрочем, надеюсь, что-то, о чем придется говорить, выходит за рамки внутрицеховых перепалок и будет небезынтересно и тем, кто к критическому цеху не относится.
Итак. Посетовав на то, что в современной поэтической критике царит «полная эклектика, «лужковский» стиль», Козлов пишет: «Самый значительный памятник этого стиля в критике – опубликованная в «Арионе» c 2010-го по 2015-й год серия из десяти статей Евгения Абдуллаева под общим названием «Поэзия действительности» … Абдуллаев, человек и художник с барочным сознанием, изобрел целый ряд классификаций для отношения поэзии с этой самой действительностью » . i Там же. С. 119.
Что сказать? «Барочное» у меня сознание, как у «человека и художника» (чуть не написал «парохода и человека»), или нет – судить не буду: со стороны виднее. Не стану спорить и о «полной эклектике» и «»лужковском» стиле» моих статей – поскольку не ясно, что уважаемый автор под этим подразумевает. Что-то не очень хорошее, но что?
Что же касается классификаций… Да и здесь, пожалуй, соглашусь. «Изобрел» я в упомянутом арионовском цикле, правда, не «целый ряд классификаций», а всего одну. Или одну с половиной — был в одной из «Поэзий действительности» еще разговор о реализме versus натурализме. Но припоминает мне Козлов именно первую. Не стану ее пересказывать, это все есть в сети i Е. Абдуллаев. Поэзия действительности (I). Очерки о поэзии 2010-х // Арион. 2010. № 2. . Да и смысла не вижу: классификация эта была важна именно ad hoc, как попытка нащупать какую-то концептуальную рамку. Уже с третьей статьи цикла отпала, как отработанная ступень.
Классификация — инструмент важный; но в литкритике имеет довольно относительный, связанный с конкретным материалом, характер. Скажем, сам Козлов предложил пару лет назад своеобразное деление: «Ни в одном учебнике по поэзии мы не найдем информации о том, что существуют две разные поэзии— поэзия как сфера самовыражения и культуры, с одной стороны, а также поэзия как сфера поиска и искусства, с другой» (курсив В. К. — Ред.). И нигде больше эту классификацию (где культура почему-то противопоставлена искусству), похоже, не использовал. По крайне мере, в источниках, доступных в Сети. Хотя заявка — чуть ли не на новую концепцию.
Вообще, непоследовательностей такого рода у Козлова хватает. В той же «Ничейной земле…» он пишет: «…выражения «архаисты и новаторы», «промежуток» хочется на время просто запретить» i В. Козлов. Ничья земля современной поэзии // Вопросы литературы. 2018. № 5. И публикует у себя статью Олега Дозморова, начинающуюся: «Извечный спор архаистов и новаторов…»i О. Дозморов. Скрытый новатор // Prosodia. 2016. № 5. .
Правда, это вышло в 2016-м, а «Ничейная земля…» — 2018-го. За два года «архаисты», «новаторы» и «промежутки» могли намозолить критику глаза…
Но тогда возникает другой вопрос. Его задаю даже не я, а Инна Булкина: «Козлов препарирует статьи <Абдуллаева> 2010−2015 годов, — для истории нормально, для критики — нет«.
Здесь, собственно, ухвачено главное. А именно — совершенно разное восприятие того, что такое литературная критика. Для меня (и, надеюсь, не только) — это синтетическая область на стыке художественной литературы с филологией, философией, публицистикой и, отчасти, социологией. Для Козлова (и, увы, не только) — это исключительно отрасль филологии, точнее — истории литературы.
Тогда становится понятно, почему в статье 2018 года Козлов с жаром, с каким обычно перетирают свежие новости, обрушивается на мои статьи семилетней давности. Даже не 2010−2015-го, как пишет Булкина, а 2010−2011 годов. Добро бы после этого у меня ничего о поэзии не выходило… Но для историка литературы такой подход — да, вполне нормально.
«Литературоведение всегда запаздывает. Приходит со своим инструментарием позже, чем более легко экипированная литкритика. Со своими методологиями и диссертационными советами, терминами и цитатами… » i Е. Абдуллаев. Достоянье доцента? // Октябрь. 2013. № 11. С. 158. Это, простите, из себя самого решил вспомнить. Писалось по поводу критика из совершенно другого, чем Козлов, лагеря: Александра Житенева. Постоянного автора «НЛО» и «Воздуха», члена Комитета премии Андрея Белого…
Лагерь здесь, впрочем, один — филологизирующая критика. Разве что «Воздух» — это ее более радикальный фланг, а «Prosōdia» — более консервативный. И на одном фланге — язык критики пестрит непереваренными англицизмами, а на другом — напоминает научпоп. На одном — сияют незакатным светом, скажем, Андрукович и Рымбу, а на другом — Шварцман и Петухов…
Суть от этого не меняется: установки одни и те же.
И заявление Козлова, что задача критики — не судить, а объяснять, «как работает» поэзия, сразу вызывает в памяти некогда любимое mot Дмитрия Кузьмина о «презумпции смысла». Тоже призывавшего трудиться прежде всего над «извлечением смысла» (как бы само собой присутствующего). Вот и Козлову задача критика видится в том, чтобы «вытащить «кочерыжку смысла»».
Поэтому ни в «Prosōdia», ни в «Воздухе» не публикуют отрицательных рецензий: не должна критика судить, точка. Напомнить, что ли, что само слово «критика» возникло от глагола «крино» («судить, предавать суду»)? Или что выражение «кочерыжка смысла» возникло у Ходасевича как раз в остро-критическом отзыве — о стихах Пастернака?
Но для литературоведения — это вполне нормально. От него не ожидают оценочных суждений; оно именно что изучает, как что у поэта «работает» и какие где скрыты смыслы. И формирует канон. В этом, опять же, два журнала вполне совпадают: в каждом выпуске — негласный «поэт номера». В «Воздухе» — герой рубрики «Объяснение в любви»; в «Prosōdia» — тот, кому посвящен материал главного редактора и чей портрет украшает обложку. Ибо обязан критик называть «лучших поэтов», отбирать «пятьдесят лучших имен». Чья это мысль — Козлова или Кузьмина, догадайтесь сами.
В этом — точка схождения двух, на первый взгляд, разных изданий, и одновременно — суть моих расхождений с Козловым. При всей симпатии; поскольку — да, каждый человек в современной литературе, который что-то делает (как правило, почти бескорыстно), вызывает уважение. А делает Козлов немало. Не только пишет — стихи (интересные), прозу, критику. Еще издает журнал, пусть мне и не близкий. Фестивали организует, конкурсы. Снимаю шляпу. При этом не суетится, держится достойно.
Но позиция Козлова, отдающего критику на откуп филологии, представляется мне неполезной. А Козлову, соответственно, — моя. В которой он видит попытку «любительскими построениями» разрушить филологию. По его словам, «единственную школу, которая что-то понимает и хочет понимать в том, о чем он берется судить»i В. Козлов. Ничья земля современной поэзии // Вопросы литературы. 2018. № 5. . «Хватит презрения к филологии» i Там же. С. 121. .
Спешу успокоить: разрушать филологию пока не планирую. Поскольку, согласен, без филологического анализа критика не устоит и дня. Но не лучше будет и если критический разбор почти полностью сведется к филологическому. Равно как и только к философскому, только публицистическому… И так далее.
Но это сейчас и происходит. С одной стороны, литкритика смывается журналистикой, превращаясь в безликий поток микрорецензий и новостей. С другой — поглощается литературоведением. Не важно — радикальным или консервативным, результат один: вкусовая атрофия под вывеской научности, «понимания», «неангажированности». Узость дисциплинарных границ, не подвергаемых рефлексии, и нетерпимость ко всем, кто пытается эту рефлексию осуществить.
Статью свою Козлов заканчивает призывом «устранять границы, которые мешают двигаться дальше»i Там же. С. 122. . Хороший призыв; полностью поддерживаю. Только давайте для начала не будем их искусственно возводить. Тогда и устранять нечего будет.